Благодарность А. Кушнеру, как предисловие к поэме

  Вы, конечно, знаете стихотворение Анны Ахматовой "Молитва":  "Дай мне горькие годы недуга," "Отыми и ребенка и друга".
 Это стихотворение для меня больше пушкинского "Пророка". Александр Сергеевич рассказывает о воплощении Божественной воли, в этой истории поэт является объектом, это не его выбор, он, как и всякий смертный, не в силах противиться Божественному, и он велик лишь потому, что может вместить. Не по своей воле становится он Пророком, а по таланту. Бог дал талант, и Пушкин его не зарыл, а приумножил. Ай, да, Пушкин! Ай, да, сукин сын!
 А здесь другая история. Молодая женщина, которой еще не исполнилось двадцати шести лет, мать птенчика, согласна отдать все, чем живет: ребенка, друга, здоровье, песенный дар - все! По сути, жизнь отдать за Россию. Стало быть, за народ, ее населяющий. И это не рисовка - у нее туберкулез, от которого уже умерла старшая сестра и умирает младшая.
 Так Спаситель отдал жизнь за людей, за "погибших овец дома Израилева". (Мтф.10.6)
 Она записывает эту мольбу на бумаге, возвратившись в Духов день с Божественной Литургии, и это Слово определяет содержание ее жизни до конца ее дней. Это ли не наибольшая жертва, возможная для человека? Не подвиг - подвижничество длиной в полвека. (май 1915 - март 1966).
  От этого Ахматова не просто Поэт. Она - агнец среди поэтов. Именно она своей жертвой спасает Россию в ХХ веке.
 И вот покупаю я книжку Александра Кушнера "Пятая стихия" и читаю там:
               
      "...иногда она оступалась, голос срывался, вдруг звучала фальшивая нота.
                ...Отыми и ребенка, и друга,
                И таинственный песенный дар...
      Можно ли не то что сказать, можно ли помыслить такое? И ради чего?"

 И так мне стало обидно. Как же, думаю, это может быть, чтобы такой культурный ленинградский поэт, "благоговевший перед ней так, что почти терял дар речи," как же он может такое про нее писать, и ничего-то не понимать во взаимоотношениях Поэта и России.
 Мне один говорит: "Да, он же еврей, поэтому и не понимает, как можно за Россию все отдать". А я ему говорю: "Бродский тоже еврей, а про сияние русского ямба только он один написал". "И Мандельштам,- говорю,- еврей, а про то, как играет русское вино, и как Патриарх несет весь русский мир, как митру на голове, тоже только он написал". "Ты,- говорю,- Саня, не рубишь в этом деле, и не лезь со своей дурнёй. Ты, Саня, хоть Библию почитай, как Бог велел сына в жертву принести. Наоборот, Саня, еврей должен такие вещи как жертва глубже понимать".
 Хотел я написать письмо этому Кушнеру, да адреса не знаю. Хотел написать письмо двум злословицам, чтоб они ему передали, а потом, думаю, - не передадут, они же не обязаны. И тогда написал я поэму - от поэмы же не отвертишься, это тебе не письмо, которое выкинул и все.