Познание кофе

или Кофейная страсть

Я, видно, наркоман. Я остаюсь парализован,
как кролик тот под взглядом-молнией удава,
коль время долгое мне кофе не глотнуть.
Я сплю, как муха в наступивший холод,
пока мне душу не согреть прикосновеньем губ
к напитку цвета глаз моей маманьки.

Нет, я не рос на кофе, и в детстве
пил парное молоко. Наверно, потому
так сладко и пленяще мне было приобщенье к кофе -
сиречь врагу парного молока.
На молоке парном росли и крепли клетки, косточки мои.
Но вот настало время, когда накопленные телом силы
вопили уж об освобожденьи. Уверен я,
что Муромец Илья сидел на печке сиднем
тридцать лет, поскольку на Руси на Древней
вовсе сей напиток не варили, как, впрочем, и в Европе тож.

В родной Сибири даже в двадцать лет
я не изведал страсти по кофею.
Наверно, главная тому причина - простая,
сельская почти семья, где мы росли втроём,
где сих привычек высшего сословья,
кругов интеллигентских мы не знали.
Мы кофе знали больше по столовым,
где иногда обедать приходилось.
Но кофе было с молоком, а черный, горький
нам вкушать не доводилось.
Пора студенчества в Москве была порой познанья
новой жизни, не скрытой, но совсем другой.
Пожалуй, там в минуты скудные студенческого утра
я, не заметив, сделал несколько глотков
горячей, горьковатой жижи. Что был тот
кофе мне и я - ему? Потом ещё, ещё -
и я уж сам летел в ту сеть, что для меня
была раскинута давно.
Я помню: в дни занятий, случись «окно»,
мы группой шли в «Националь», иль в Марс,
а, может, и в «Москву». И непонятным колдовством
мне было смакованье Андрея и Лариски,
Гришки и Наташки сего напитка -
как диким племенам обычаи и нравы чуждого файвоклока
в каком-то душном Альбионе. И только уж потом,
к концу учёбы, вполне сознательным желаньем
было для меня шагнуть от факультета до Кутафьей башни,
что в Александровском саду, и близь неё
испить стакан(!) бодрящего напитка.
Ты, Гришка, тоже помнишь это?
А в дни каникул там, в снегах,
для матери моей вдруг было откровеньем,
что сын так любит странное занятье -
варить и пить хоть ароматный, но чужой напиток.
В душе своей считая это баловством,
мне мать исправно по утрам несла дымящийся,
с огня, коричневый бальзам. «Вот, сливки, сын,
без сливок очень горько». Родная, милая моя,
она считала, что питиё сие
мне было мукой, а не наслажденьем.
Но истинную цену и секрет напитка
познал я лишь на северах, в столице
Енисейского добычи золота районе.
Посёлок тот Соврудник был испытаньем мне
на одиночество, на тягостную муку
и разлуку с порой студенчества, с годами
моего кофейного младенчества. Мне стоило заслышать только
в промёрзшей комнате промёрзшего барака
густой и ароматный дух, как отступало всё -
метель, пурга, тоска и жуткая хандра.
И Валя Рощик, мастерица кофе, будила часто по утрам,
стуча ногою в дверь, стуча и восклицая
призывным криком: «Кофе! Гоша! Слышишь, кофе!»
И видеть мне её с напитком в чашке из фарфора,
наверно, было тем же самым, как если бы
кустодиевских жён купцов вдруг созерцать
с бокалом тонкого стекла, в который - чу! -
им налит вдруг абсент.
Мне Федя-журналист-летун из Майли-Сай
(и из Чукотки тож), внезапно уезжая,
подарил прибор, похожий чем-то - так! -
на крохотную башню-каланчу на многих станциях
и полустанках дальнего Транссиба.
Недолгое таинство у прибора, немного подождать -
и вот уж каплет прямо в чашку сок желанный,
радующий сок. Потом струя, наполовину с паром -
и чашка уж полна, и кофе запах бьёт в ноздрю.
И слыша запах сей, и тонкий свист, сбегалися
к Петрову-заму практиканты, корректоры и литрабы,
и завы и отвсеки тоже. И - пир горой!
«Ну хоть глоточек!». «Заварите снова!»,
«Слышь, ты, оставь!», «А мне вы что - забыли?!».
А если сверху посмотреть - как воробьи
над коркой хлеба. Пир - горой!
Там, за тройными рамами редакции,
со льдом на стёклах в палец толщиной,
я репетировал. Ведь были впереди те 360 часов
за океаном, под Гаваной, где кофе пьют,
как мы - елей: из крохотных напёрстков-чашек.
Но столь густой, прохладный даже, что
и не пьёшь его, а только, макая губы,
приобщаешься к великому таинству -
поклоненью кофе. Под низкими, мохнатыми звезд`ами
их кофе был для всех для нас,
туристов из России, для оркестрантов тоже и певцов,
конечно, в точь сродни горючему ужасной силы.
Ведь кофе порождал и ритм, и уменье танцевать,
он утолял безумно жажду и взвинчивал желанье что-то делать.
То ль танцевать, то ль пить, то покурить,
то глянуть на партнёршу по-гусарски.
Есть шоколадный цвет - как кожа у кубинцев.
Наверно, это от любви безмерной
к напитку цвета шоколада. Ведь наша кожа вскоре тоже стала
как кофе цвет, разбавленного, правда,
метелью над российскою деревней.

Натосковавшись всласть на Кубе по России,
мы были брошены в полёт - чрез океан -
на север Африки, в Рабат, а уж потом -
во Франкфурт и вперёд, к родной земле.
Цивилизация по-франкфуртски нас угостила -
не верите? - эрзацем кофе. Фу, дерьмо!
Фу, Франкфурт, наплевать на ваш эрзац.
Живите, цивилизуйтесь дальше. Без кофе далёко вы не уйдёте.

...Мне кофе друг в Москве. И здесь, на БАМе.
И к кофе обращаюсь я в нелёгкие минуты бытия.
И знаю: друг меня поймёт, и от общенья с ним
я снова буду сильным и высоким.