XLVI. Болотное мерцанье

Puddles
Метафизическое откровенье леса индейцев Тюдойдлют,
Оттого, что присутствуют здесь в эту осень и зыбкий просвет, и опавшие листья,
белизна небосклона и бледные серые лужи...
В них — зелёная травка; и белый до ужаса снег, влажный лёд и пустые, пустые как бездна тропинки,
И гурты сиротливых туманов — смешные, не могут укутать деревьев... А к вечеру землю накроют.

Я пришёл в этот лес, чтоб вернуться к индейским корням.
Где крутые железные шлемы старинных индейских холмов, в этот раз напились мы
С головой моей в паре назло этой вздорной капризной разнузданной жизни... На кой я ей нужен?
Вещь пустую, лишь вещь, восхищённое сердце и глаз ото всех уношу я с собою. Куда же?
Например, вот сюда, где зелёную травку и жёлтые листья под снегом сменяют и в луже сухие былинки. И тёмные лужи.
Я пришёл и уйду. Этот лес обо мне не расскажет.

Влажный глаз полыньи, чуть дрожа, намекает: Пустое...
Намекает: Пустое. Пустое! Пустое, кому что докажешь!
Хочешь — стой три часа, хочешь — шатко бреди, опасаясь свалиться... Чёрт, даже
Опасаясь разбиться. Случайно упасть и убиться...

Вот упрямо забрёл сюда: кратеры, лужи и лёд до любых горизонтов впридачу.
И впридачу — незримо тускнеющий север. Такая вот лажа.
Выбираться отсюда до вечера, тщательно пробуя каждую скользкую выпуклость
мокрым ботинком, навеки не зная покоя.
А, пустое, мой друг. Вот такая, прости, незадача.
Вот такая, мой друг, заковыка. Прости, но... А впрочем — пустое...

Лысый лес мой. А в городе чай пьют и всех душат слёзы и в нём так не хочется брака.
Только лес остаётся при мне. Только влажный туман в буераках.
Вот сгущаются тени, и вот-вот сольются, и призрачным саваном сонную землю накроют...
И останемся мы ночевать тут, как все остаются, навечно. Навечно, мой вечно прекрасный Тюдойдлют.


2007