Пушкин и волшебство

                Весной в России жить обидно,
                Весна стервозна и капризна,
                Сошли снега, и стало видно,
                Как жутко засрана Отчизна.
                Игорь Губерман



Шла Шалава по шоссе
И сосала сушки,
А навстречу Наше всё,
Ушки на макушке.
Вышел ночью из тумана,
Глянул, нет ли мусоров,
Вынул ножик из кармана,
На гоп-стоп – всегда готов.

Тормознул пером Шалаву
У дороги на краю,
И сказал, припомнив маму:
«Пикнешь, пузо распорю.
Ты чего не знаешь, чушка,
Александр меня зовут,
А кликуха моя – Пушкин,
Девки даром мне дают».
Отобрал у дамы сушки,
Сигареты, телефон,
Подобрел и шепчет в ушки,
Словно тенор-саксофон:
«Расскажи, как поживаешь?
Не лютуют ли менты?
Днем и ночью, поди, маешь,
Не щадя своей дыры?
Подари услады сладкой,
Дай вкусить твоих ланит,
Насладиться кожей гладкой,
Твой подол меня манит»,
Ну а сам уже украдкой
Длани на перси тулит:
«Грудь упруга, будит страсть,
Видать не рожала,
Так открой уж за всю масть
Поскорей хлебало!».

Дева глянула волком,
Стала раздеваться,
Ссыт, конечно, кипятком,
Да куда деваться?
Начала она с конца,
Ритм свой навязала,
А потом и молодца,
Как удав, всосала.

Негра женщину познал
Изнутри желудка,
И кричит, поняв обман:
«Ах ты, проститутка!
Ты зачем набила в лиф,
Две подушки с пухом,
Кабы раньше знал о них,
Не повёл и ухом.
Отпусти меня скорей,
Мне в тебе не мило».
Но Шалава, став мудрей,
Чует, чья сейчас сила.
Пробку в попку вогнала
И горох сварила.
Сутки ела, не срала,
Наше всё сгубила.
Задохнулся он в неволе,
А убийца под кустом
Схоронила, укрыв с горя
Его фиговым листом.

Он лежал один, как филин,
Нет тропы на тот погост.
Но однажды птицы Сирин,
Гамаюн и Алконост
В небе мимо пролетали,
Да почуяли горох.
Запах чисто Пармезане,
И на вкус ещё не плох.
Гамаюн, вечно голодный,
Два ведра говна сожрал,
Пока профиль благородный
В бакенбардах увидал.
Испугался, птичка-душка,
Облик девичий принЯл,
Молвил тихо: "Это ж Пушкин!"
Сирин тело откопал.
Подозвали Алконоста,
Он Всё наше оживил,
И сказал поэту просто,
Чтоб с Шалавой не шалил.

После чуда Воскресенья
Шурик реже дев желал,
Демонстрируя терпенье,
Ночью грабить перестал.
Днем теперь распутниц мочит,
Сзади ножичком без слов,
А потом уж, всё что хочет,
Получает с мертвяков.
Какой деве грудь откусит,
Какой жопу надерёт,
А шалаву встретит – трусит
И на хату когти рвёт.

Пресса жёлтая писала,
Что из трупов кровь сосал,
Наш потомок Ганнибала,
Некрофил и каннибал.
Врёт, чтоб попугать Европу,
В кабаке вчера поэт
Подавал щипал за попу,
Пил Клико, а ел лангет.

Солнце к лету устремилось,
В воздухе весна висит,
В дамах что-то пробудилось,
Власть под добряка косит.
Гамаюн в небесной глади,
Распластав крыла, плывёт,
Без опаски сверху гадит,
Песнь поёт, коль попадёт.
Птичка малая не знает,
Что фекалии к деньгам.
Жизнь идёт, маразм крепчает,
Тени рыщут по углам,
А сугробы тают, тают,
Что они откроют нам?


                Навеяно рецензиями Гамаюнова. Спасибо за помощь Бонзо, а за иллюстрацию Обри Бёрдслею.

                © Copyright: Клавдия Кнопассер, ленинградское шоссе, март 2010 года.