Зимний венок

Всё на свете лишь цвет и плод страдания.
Бенито Баррето

1
Пришла пора последнего венка.
И, заплутавший в снежной круговерти,
о предопределении и смерти
я вспомнил вдруг. И вспыхнула тоска,

и будущее светом маяка
пронзила насквозь, и в небесной тверди
исчезла, как твоя печаль в конверте,
что ты послала мне издалека.

Надежда затерялась по пути.
Мы к ней рванулись – где там! – не найти.
Сам путь – и тот найти мы не сумели.
И вот глядим в туманное окно
и ждем весну, прошедшую давно.
Но за окном цветут одни метели.

2
Но за окном цветут одни метели –
красивые и мёртвые цветы.
Леса былого – девственно густы,
признания срубить их не сумели.

Когда они, соединясь в артели,
и молодняк изводят, и кусты, –
где душу-нелюдимку спрячешь ты?
Где сказку сохранишь ты, в самом деле?

Под поезд бросишь или под комбайн?
Нет места в жизни для чудес и тайн.
Всё – графика, исчезли акварели.
И мы в лесу полуночном глядим
на небо и на то, как спят под ним
осыпанные снежной пылью ели.

3
Осыпанные снежной пылью ели
как воины стоят, сомкнув ряды,
как будто от неведомой беды
нас охраняют. Боже, неужели

неведомой, коль речь не о постели,
а о прогулке в зареве звезды?
Теперь я знаю, чьи в лесу следы
я видел утром. Да, мы на прицеле

у амазонки, девственницы, дуры,
охотницы до всякой авантюры,
у меткого, жестокого стрелка.
Но нам защитой зимние деревья
и холод, что в сердцах у нас издревле,
и подо льдом журчащая река.

4
И подо льдом журчащая река
напомнила: всё неостановимо,
всё рушится, течёт, проходит мимо
и снова создаётся из песка.

И смерть глядит нам вслед исподтишка.
«И ты...» Иуда? Брут? Какое имя
ты носишь нынче? Или псевдонима
такого нет, чтоб лгать наверняка?

Не морщи от вопросов этих темя.
Предателю есть имя, это – Время.
Из бытия дырявого мешка
оно струится – не зажать! Пустое!
С отчаяньем следящий за тобою,
я вижу, как бела твоя рука.

5
Я вижу, как бела твоя рука,
подобно пролетающему снегу.
Она сулит спокойствие и негу,
но уплывает, словно облака,

как этот снег – бесшумна и легка, –
что тает, но весеннему побегу
жизнь отдаёт. И новому ковчегу
пускаться в половодье сквозь века,

сквозь штиль и бури, бдение и сон,
минуя океаны всех времён,
минуя перекаты, рифы, мели, –
и некому уже ему помочь.
Ты смотришь в опустившуюся ночь,
и лунный свет в твоём проснулся теле.

6
И лунный свет в твоём проснулся теле.
Ты вся – как луч. Ты призрак, ты мираж.
Последний день, как, впрочем, первый наш,
инертен и бесцветен, словно гелий.

Но я и думать не хотел доселе,
что совершу такой крутой вираж,
и обретёт моя душа кураж –
бездумное и шумное веселье.

Грядущего и прошлого – не жаль.
Долой воспоминанья и печаль.
Да здравствует счастливое похмелье!
Как тени, разбегаются года.
Твой вспыхнул свет – сейчас и навсегда, –
и заструился, различимый еле.

7
И заструился, различимый еле,
но силу набирающий поток
застывшей было крови. Дай мне срок,
и выпью я любовь, как будто зелье.

Лекарство или яд? Никто доселе
не разобрал. И есть ли в этом прок?
Вот и теперь – я сделал лишь глоток,
и зазвенели вкруг меня капели.

Пусть в жизни места быть не может чуду,
пускай давно лежат снега повсюду,
я в чудо верю. Я живой пока.
Во мне огонь горит. И, значит, скоро
я промелькну, подобно метеору,
сквозь ночи, снегопады и века.

8
Сквозь ночи, снегопады и века,
космические бури и морозы
моя любовь твоей коснётся розы
росинкой на изгибе лепестка,

заслушается пением сверчка,
увидит, как проносятся стрекозы, –
узнает жизнь – и смех её, и слезы,
и расцветёт подобием цветка.

Цветка, что красен, словно кровь отчизны,
как пламя зорь, как в каждом миге жизни –начало и конец, как «да» и «нет».
И на земле тебя найду, на небе ль –
свой огненный раскачивая стебель,
пусть, как цветок, поднимется рассвет.

9
Пусть, как цветок, поднимется рассвет
над ледяною полусонной Рузой.
Была любовь мне тяжкою обузой
и не припомню даже, сколько лет.

Я знал её, как суету сует,
и примерял, как пиджачок кургузый.
Она была поклажею и музой,
и тропы гор стелила, как паркет.

И что теперь? Я вовсе не безумен.
Жизнь – монастырь мне, а покой – игумен.
Я в клетке веры заперт, как аскет.
И в небесах, за леденящей далью,
оттаявшее солнце наблюдаю, –
а прочих и не нужно мне примет.

10
А прочих и не нужно мне примет.
Лишь эта – вот! – живая...
Милый запах духов ли, снегопадов ли внезапных
я сохраню, как юности привет.

Я подарю тебе иной букет.
И пусть зима, вся в солнечных заплатах,
крадётся следом на упругих лапах,
вокруг себя струя тревожный свет.

Мы знаем: наши вёсны – впереди.
Малиновый цветок в твоей груди
горит, всё глубже запуская корни
в мою неостывающую кровь.
Венок из роз – последнюю любовь –
я – стебель к стеблю – всё плету упорно.

11
Я – стебель к стеблю – всё плету упорно
невидимый венок, как будто – сеть,
хоть знаю, что мне всё же не успеть,
ты ускользнёшь от рыбака проворно.

Ты скроешься в ночной пучине чёрной,
а я всё так же буду вдаль смотреть
на берегу, забравшись под поветь,
и слушать моря громкие валторны.

Летят, летят отчаянные звуки
сквозь ледяную занавесь разлуки,
сквозь вечность, что закрылась паранджой,
туда, где не мигнёт огонь случайный,
где только бесконечность, мрак и тайна –
в безвременье твоей любви большой.

12
В безвременье твоей любви большой,
у пропасти бездонной и туманной,
обманутый её фата-морганой,
я снова окажусь перед тобой.

И снова всё окажется игрой,
колышущимся воздухом, обманом.
Как видно, и зимой виденьям странным
случается нас посещать порой.

Но я замечу грустную улыбку.
Пусть всё вокруг расплывчато и зыбко –
мир стал сплошной зеркальною стеной.
Не в ней ли отразилась ты? И даже
мне протянула в ледяном мираже
венок зимы усталою душой.

13
Венок зимы усталою душой
приму я благодарно, бессловесно.
Как будто всё, что будет, мне известно,
а то, что было – не прожито мной.

Я не коснусь холодною тоской
твоей тоски горячей. Честь по чести
простимся мы. Но души наши вместе
сплетутся, как зимою – лёд с рекой.

Всё так и было, скажем мы потом –
таинственным, безумным, глупым сном.
Не лезвием ножа – дорогой торной
идти нам дальше. Почему ж видна
там, у реки, покрытой льдом, стена
из камыша, бессмертника и тёрна.

14
Из камыша, бессмертника и тёрна
положат символ памяти на гроб.
Дай, Господи, чтоб так и было,
чтоб склонилась надо мной эпоха скорбно.

И ты придёшь, конечно же, бесспорно,
отчаянья таящая озноб,
и на холма могильного сугроб
опустишь розу всем наперекор, но

от жара алого протает снежный наст
и рыхлая земля, и роза мне отдаст
огонь свой, и подобьем колоска
жизнь затрепещет. И с твоей мечтой
моя сплетётся и забудет, что
пришла пора последнего венка.

15
Пришла пора последнего венка,
но за окном цветут одни метели,
осыпанные снежной пылью ели
и подо льдом журчащая река.

Я вижу, как бела твоя рука.
И лунный свет в твоём проснулся теле
и заструился, различимый еле,
сквозь ночи, снегопады и века.

Пусть, как цветок, поднимется рассвет,
а прочих и не нужно мне примет.
Я – стебель к стеблю – всё плету упорно
в безвременье твоей любви большой
венок зимы усталою душой
из камыша, бессмертника и тёрна.