Епений Кунегинъ

 
АРМЕЙСКИЙ ЮМОР © СИАНЕЛ

Е.Бушкин «ЕПЕНИЙ КУНЕГИНЪ»
поротия в стихах

Минпросом архипелага Массалупа рекомендовано учителям словесности для чтения на сон грядущий.

Ред. от 16 мая 2010

Предисловие автора
Хотя анонимные варианты артефакта лежат в эл. библиотеках под рубрикой "эротика", это не примитивный плагиат! Из текста "изъята" ненормативная лексика. 70-80% НОВОГО материала, доводят пародию до логического конца. Не ради ИЗЯЩНОЙ словесности проделан труд редактора и поэта! Не из солидарности с Генисом и Вайлем  ("Родная речь",1990), что коллизии «Евгения Онегина» плоски перед драмой Гоголевского Андрия и паночки. Я писал "онегинской строфой"  (форма классического сонета) из протеста против существующей системы преподавания литературы:

1) учат идеократическим штампам, но не приёмам связного изложения мыслей на бумаге сообразно деловым и художественным нормам;
2) не дают знания мировой и национальной музыкально-художественной культуры, сводя всё лишь к литературе;
3) нет подлинной свободы тем "сочинений". См. мою статью "Образование и воспитание. В чём же они состоят? – журнал РК "Столичное образование" 1/2 2006 г. (обнов. ред. http://www.proza.ru/2010/05/07/199).

Уж сколько седовласых авторитетов говорит о губительности существующей системы преподавания словесности! Войнович создал воистину народного героя, но был... против, чтобы его Чонкина мусолили в школе! Т..о., пародировался не Пушкин, а косность и тупость системы. Другие, напишут пародии и похлеще на школьные темы. Сдаётся, астероид нас раньше похоронит, чем идиотизм и бездушие наше крякнет...
 
***
Ума доходных извращений,
Паяца шалостей предел
На суд предвзятых, колких мнений
Представить Ангел мне велел.
Литконсультантов бог – А. Пушкин,
А чем, скажите, плох Е. Бушкин?
В манерах светских не был сноб,
Графинь и горничных не… "знал"?
Не оболгал портрет Сальери,
Досужей сплетнею гоним?
Газет редакций нюхал дым,
Где оббивал пороги, двери…
Порывом творческим горя,
Не заработал… «ни-че-го»!

Литературное бабьё!
Восторгов лужи и без койки…
Вы жизнь учили по кино,
А геометрию – на тройки.
Едва окончите филфак,
Пединститут, – один… «верстак», –
К кумирам липнете, как блохи:
Они ж для вас творцы эпохи!
К рулю протиснетесь едва –
И ну волнами вкусовщины
Гнать геморройные морщины
На гладь читательского лба,
Печь кучи школ, жечь склоки буйство.
Был пир – да весь утёк в исКуйство.

Мы созданы творить кумиров.
Род человеческий таков.
Для дел переустройства мира
Мы все ничто без вожаков.
К своим кумирам мы ревнивы:
Не критикуй, пока мы живы!
Словечко "гений" наш язык
К кумиру лепит, как ярлык.
Что нам не додано – в кумире,
Харизматически он свят.
Другой будь также в том богат –
Другим нет места в нашем мире!

Не дан мартышкам Дух святой,
А людям – Разум над толпой!

Тьмы трезвых истин нам дороже
Дурачащий сердца обман.
Все мы больны горячкой, схожей,
С той, что болеет графоман:
Сентиментальный  зуд иллюзий
В концах картонных крыльев музы...
Кругом творим ряды икон,
И хором молимся вдогон,
Самообмана славя шоры.
Самообман души бальзам,
Жизнь без вранья пронырам – срам!
В театре времени актёры,

Мы притворяемся и лжём,
Довольны тем, и тем живём.

О, род презренный графоманов,
Газетной лирики жрецов,
Маэстро критики карманной,
Кастратов творческих, скопцов!
Навеки завистью больны вы
И потому во всём фальшивы.
На солнце пятнышко найти –
Для вас экстаз, конец пути!
Ваш гонорар – лукавый идол,
А прочее – для прессы ложь.
В словесности вы просто вошь,
Точнее даже, вы лишь гниды.
И лишь за то вас вспомнят все,
Что были палкой в колесе.

Не вам я замысел вручаю:
Армейский юмор – не для сцен!
На вас, ханжи, я направляю
Стило тугое меж колен!
И буду долго люб народу,
Что афоризмам дал я ходу,
Что воротам, где каждый был,
Я гимн творил и посвятил
Не для растленья наших дочек:
Чтоб фальшь не слилась с их судьбой!
Чтоб фактов и оценок рой
На просвещенья сел цветочек.
Кому не дорог сей мотив,
Листать валяйте дефектив!

***
Мудядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытянуть не мог.
Его пример младым наука:
Коль лук азартно ищет круга,
Не правь стрелу куда подряд,
Случится – сам не будешь рад.
Как с Зорькой флирт затеял дядя,
Его Кондратий прихватил.
Он состояние не растратил,
Всего осьмушку прокутил.

Жизнь – маета, спасает братство!
Порой кругом сплошное… «свинство»!
Корпишь, работаешь, копишь,
Не доедаешь, не доспишь.
Вот, кажется, достиг всего ты,
Пора притормозить заботы,
Жить в удовольствие начав,
Сорить деньгами по ночам…
Дык, ёлы-палы, бросит рок
Суровый, жёсткий свой урок:

Потомству мы вернём долги,
Что предкам задолжать смогли.

Итак кранты приходят дяде.
Навек прощайте водка,.. «тёти».
И в мрачных мыслях, как… «понтон»,
Лежит на смертном одре он.
А в этой грустной вести час
В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом к банке жестяной приник,
Наследник всех его сберкниг –
Племянник, звать его – Епений.

Он, не имея сбережений,
В ничтожной должности служил
И милостями дяди жил.
Епения почтенный папа
В посольстве был солидный чин.
Хоть подношенья в меру хапал
И для затрат ввёл карантин,
А только, выпив, проболтался
И на ревизию нарвался.

А будучи в годах преклонных,
Не вынеся волнений оных,
В одну неделю захирел,
Пошел в сортир да околел.
Увы, нас смерть повсюду ждёт
И в срамоте порой берёт…
Мамаша долго не страдала:
Перекрестив морщинки лба,.
– Я не стара ещё! – сказала, –
Я жить хочу, пошли вы на ... ,
Не рождена я экономкой!
Прости, сынок! – шепнув негромко,
Она дала от сына ходу
Так он один прожил три года.

Кунегинъ был практичен с детства.
И папы скромное наследство
Не тратил он по пустякам.
Пятак слагая к пятакам,
Он был великий эконом,
И понимал немало в том,
Как продержать сначала пост,
Чтоб оттянуться в полный рост,
Зачем к валютным дивам льнут,
Хоть цены, как грибы, растут.

Был болен скукою, тоскою
Непониманья средь людей.
Лаская женщин, головою
Не миром чувств он жил – идей.
И потому, по мненью многих
Людишек разумом убогих,
Имел к познанию талант,
Да был рассудочен, как Кант.
Умом безжалостным, как бритва,
Он фактов связь легко вскрывал.
Людей за глупость презирал,
Но не вступал с глупцами в битвы.

Был, как изрёк, мудрец обрек,
Епений «лышний шылявек».

В шесть лет своих в сторожке ночью
Урок он гибельный постиг.
Чуть старше куртизанки дочка
Его раздела, свой родник
Раскрыла, розовый, на ложе
Из тряпок да овечьей кожи.
И стала действовать, как мать,
Уча мальчонку, заправлять.
Тот в щелочку неловко тыкал,
Да вдруг насквозь проткнул её!
Тут кровь.., девчонка прыг в окно,
Без трусиков бежать, и – крику!
А в нём проснулся интерес
И сладострастья алчный бес.

Умрёт девчонка от сивухи,
Познав судьбу портовой шлюхи,
А мальчик, всё же дворянин,
Достойный станет гражданин,
Хоть с червоточинкою тайной
И внутренней борьбой моральной...
Он вырос бабником. И в этом
Ни меры знал и ни числа.
К нему друзья взывали – где там!
Он «бур» имел как у осла.
С девицей юною воркуя,
Порой срывался – и бежать!
Коль брюк сукно давленьем… крови
Топорщила косая пядь...

Так часто в дилижансе мальчик,
Краснеет, скрючившись в дугу.
Встал рода продолженья «пальчик»,
Вверх выпер, как росток к теплу,
И глупые насмешки слышит
Приятелей с дырявой крышей...
О, милые подростка миги,
Бессмертной глупости вериги!

«Петух» не ножик перочинный…
У молодых чуть что, так – прыг!
От самой мизерной причины
Твердеет и торчит как штык!
И хоть к ноге вяжи, не ляжет,
Пока горчицей не помажут,
Или не «стрельнет» хоть в кулак.
А как за сорок стал дурак,
Хоть подымай его домкратом,
Хоть пой Интернационал,
Хоть полощи и суй в крахмал –
В морщинах пыжится, как вата...
Взбрыкнёт и падает опять –
Как стриж, устав в садах летать...

Готова «роза» ежедневно,
Хоть отрицают жёны гневно…
И Пеня, женщин распознав,
Строгать их стал среди дубрав.
Не тема, если б это длилось
Без шума, сплетен на устах,
За честь сестрёнок его милость
Не раз гусары били в пах.
Да лучше б – кислотою в рыло:
Лишь оклемается едва,
И ну пихать таран Аттилы,
Будь рядом дева, иль вдова.

Мы все «долбились» понемногу
И где-нибудь, и как-нибудь,
Нон стопной «греблей», мча дорогой,
У нас не мудрено хвастнуть:
Мол, так и так и этак мы… «пытались»
Едва ль со СПИДом  не остались!..
Что ж, опыт дурням ум даёт,
Пока хомут не пережмёт
Эякуляций фейерверки –
Дней остроту, да жизни мерку…
Но поберечь не вредно семя,
Не вечен Эроса насос,
Тем паче, что в любое время
На фаллос ненасытен спрос.

Секреты женского здоровья
В шарах зарыты у мужчин.
Преступник, проклятый любовью,
Тот муж, что семя льёт один
И женщинам его не дарит,
Чем чрев их прежде срока старит!
И той барьер годов не взять,
Что, ямку рта стремясь зажать,
Презервативам отставляет
То, что путана даром пьёт.
Переполняет грешный рот
Души гормон, напиток рая –

Зовут его тестостерон,
Он лекарь шлюх и мудрых жён!

Пардоньте! Малость заболтался,
Прощенья дам и дев прошу.
И к дяде, что один остался,
Собачьей рысью я спешу.
Мы опоздали. Мы у гроба:
Наш дядя очи затворил.
Мир памяти. Он сделал много,
Коль завещанье настрочил.

А вот племянник мчится лихо,
Как за блондинкой злой чечен.
Давайте же мы выйдем тихо,
Пусть тишины найдёт он плен.
Почешет пусть затылок, темя…
Потарахтим о том, о сём.
Дык, что я вам загнул про семя?
Забыл. Но дела суть не в том:

Всех бед центральная причина:
От женщин портятся мужчины.
В чём бабий шарм? Игривый смех,
Зовущий к ляльке для утех?
И так не только на Руси,
В любой стране о том спроси,
Где юбка, там и быть беде.
Шерше ля фам. Везде, в…езде.

От женщин ругань, пьянка, драка,
Но только их поставишь… «тылом»,
Концом к’анал перекрестишь –
И всё забудешь и простишь.
Как лялька пуговкой дохнёт,
Так сердце дрогнет, запоёт!
Её легонечко лизни –
В ответ струится сок любви!
А если б даме дать миньет,
Или взять под хвост?! Слабо? Но нет,
Черёд и этому грядёт,
А нас хмельной наследник ждёт.

Иной брюзга, не ты, читатель,
С ехидцей скажет сей же час:
Мол, автор жизнь низвёл к кровати!
Он просто старый Ловелас.
В амурных играх не везло,
Коль двинул лозунг: в жёнах – зло!
Таких без лишних объяснений
Пошлю в канал для испражнений.
Тот, кто умён, меня поймёт,
А коли глуп – нехай гребёт!

Да кто ж не рад: упругий член
Внедрить брюнетке жгучей в плен?
Но леди леди остаётся,
Хоть наверху попрыгать рвётся.
Старо как мир, как месяц май.
Вот Библия. Зрачки вперяй.

***
Деревня, где кончал Епений,
Была прелестный уголок.
Он в первый день без рассуждений
В кусты крестьянку поволок.
И, преуспев там в деле скором,
Обнял девичий круглый зад,
Обвёл своё именье взором,
И молвил: – Бог ты мой! Отпад!
Хоть дядюшка кутил немало,
И мне порядком перепало…
Как царь среди своих владений,
Чтоб время с пользой проводить,
Решил находчивый Епений
Такой порядок учредить.

Молодкам он велел собраться,
Пересчитал по головам.
И как святых по новым святцам,
Он расписал всех по часам.
И дани бабьей график строгий
Сам расчертил, как день в остроге.
Бывало, в утренней постели
Спросонок тронет мо-лод-ца,
А под окном девица в теле
Ждёт неизбежного конца.
В обед двух грёб и в ужин тоже,
Кто ж не свернётся старой кожей?
Но наш герой, слабея, сам,
Тянул… в свои покои дам.

Все любят грешные забавы,
В особенности на халяву.

В соседстве с ним и в ту же пору
Другой помещик проживал,
Но тот такого девкам пору,
Как наш приятель, не давал.
По имени Владимир Хренский,
Был городской, не деревенский,
Красавец в поРном цвете лет.
Не бабник и не алкоголик,
Скорее, злостный меланхолик,
Имел совсем иной привет.
Наследный внук «пивца»-поэта
И сын отца с голубизной,
Решил, что грудь его согрета
Коварной морфия струей.

Не воспитание виновато
В наклонностях дегенерата.
Грехи дедов — источник зла,
Дегенерации метла.

Стишками он звенел окрест,
Смущал их пылкостью невест.
Писал подолгу и помногу,
Ничтожный повод находя.
Но не рядился в мэтра тогу:
Он был душою как дитя.

Мы все пописывали в детстве
И рисовали тоже все.
Иным даёт Господь в наследство
Дар пронести по всей судьбе.
Другие пишут и малюют –
Никак нам сердце не волнуют.
Весь день насилуют рояль,
Как глину месят – вот мораль.
Но юмор в том, что графоманы
Сидят в редакторах везде,
И держат в сбруе и узде
Таких же, но не в меру рьяных,
И охлаждают глупый пыл,
Для экономии чернил.

Весною Хренский становился.
Больным, как каждый рифмогон,
Писать сонетики ленился,
Шальной эрекцией сражён.
Не заурядным «гармонистом» –
Но виртуозом был, артистом:
С балкона брызг фонтан пускать,
От глюков, спутав с ним кровать.
Бывало, девушек увидит –
И ну рукой мелькать, смеша,
Кем не смешно – те, чуть дыша,
Глядят: вдруг барин их обидит?
Но он – сноп брызг – и все хохочат,
А он стряхнёт и снова "строчит"!

Коль переборет любопытство
Страх безотчётный пред «Балдой»,
Весёлым кажется бесстыдство,
В разврат уводит за собой.

Весна несёт мужчинам муки.
Будь хром ты, крив или горбат,
Снега сойдут – «плоть» пырит брюки,
В крови же – зуд, трезвон, набат!
Весной, как женщинам известно,
Толкать мечтает каждый скот,
Но краше всех во тьме прелестной
Дворовых кошек ластит кот.
В порывах страстной, сладкой муки,
Есть чудо бренной красоты:
Коты ревут и рёва звуки
Подругам шлют в лучах луны...

Так вот. Кунегинъ в эту пору
От перегрузок изнемог,
Лежал один, задернув штору,
И уж смотреть в лобок не мог!
Привычки с детства не имея
Без дел весёлых прозябать,
Придумал новую затею,
Короче: начал выпивать.
Что ж, выпить рюмку – не лоханку,
Не грех. Он пил же спозаранку.
Из пистолета в туз лупил
И, как верблюд в пустыне, пил.

О вина, вина! Не амуры
Гнилым божком служили мне.
Пил всё: портвейны, политуры.
И думал: истина в вине!
Мелькнёт на донышке бокала,
К губам поднёс – увы, пропала,
Лишь в затуманенном мозгу
Оставив скуку и тоску.

И без вина по Магомету
Живут со вкусом на Земле.
Где чай, кумыс – не быть беде.
Прислушайся, друг мой, к совету:
Чтоб импотента жирный зад
Не раскормить, пивко брось в Ад.

Судьба столкнула двух героев,
Митьков романа в жанре Стих,
Чтоб, свистнув ветреной дырою,
К пальбе братушек подвести.
Они сошлись: Овён и Дева,
Ботинок правый – тапок левый,
Каркас пружинный – с тюфяком,
Мечтатель – с циником–купцом.
Нас тянет к полюсу другому:
В живом общеньи антипод
Нам дарит даль иных широт,
Приоткрывая сущность Homo.

Жаль, без духовного родства
Любая связь, увы, мертва!

Кунегинъ с Хренским стали други.
В часы вечерней зимней вьюги
Подолгу у огня сидят,
Ликеры пьют, за жизнь «свистят».
Весенним вечерком милейшим
Перемывали нравы женщин,
И вдруг Кунегинъ замечает,
Что Хренский как-то отвечает
На все вопросы невпопад,
И уж скорей убраться рад,
И пьёт уже едва-едва...
Послушаем-ка их слова:

– Ты что, Володя, уезжаешь?
– Послушай, Пеня, мне пора.
– Постой, ты, словно сахар, таешь,
 Иль для тебя нашлась… "Она"?
– Ты прав, да только не настолько...
– Ну рукоблуды! Вот народ!
Как звать мочалку эту, Ольга?
И что? Красотка не… «клюёт»?!
Да ты, видать, молчишь, не просишь.
Постой, ведь ты меня не бросишь
На целый вечер одного?
Не брызгай – мы возьмём своё!

Скажи, там есть ещё одна?
Родная Ольгина сестра?!
Велю закладывать карету! –
Кадрить ты будешь  ту, я – эту.
Поедем вместе развлекаться!
...И вот друзья уж полем мчатся.
В гостях у Лариной, соседки,
В саду, под вишнею в беседке,
Вкушали вина, угощенья,
И, рано испросив прощенья,
Обратно мчат дорогой краткой.
Мы их подслушаем украдкой.

– Ну что у Лариных?
– Да ну! Уж лучше водки наверну!
Там клеить никого не стану,
Тебе ж советую – Татьяну.
– А что так? – Милый друг мой, Вова,
Дам понимаешь ты хре-но-во!
Любая хочет дать и брать,
Так отчего ж нам не… пылать?

Ты лишь подход к душе найди,
Дадут на блюдце – на, бери!

Владимир хмуро замолчал
И гран мерси не промычал.
Домой приехал, принял дозу,
Перо макнул и занял позу.
Одной рукою стих строчил,
Другой – штык яростно… «мочил».
Знакомая Творцу картина:
Меж стихотворцев половина,
Ох, любят козлика доить,
Жемчужных брызг фонтан пустить!

…Меж тем, двух толканов явленье
У дев сестричек в тру-сиках
Такое вызвало волненье,
Прокладки мокли — просто, ах!
Сестрицы Ларины в округе
Приманкой местных женихов
Росли. Дружили как подруги.
Отец их спал в земле отцов.

Сестрица младшенькая Ольга
Была раскованной и бойкой,
Жеманною, почти пустой…
Провинциальной красотой
Цвела, румяна и округла.
Ночной игривый мотылёк –
Изрёк бы юбочный знаток,
Добавив: – Это просто кукла
В сопоставлении с сестрой,
С глубокой томной красотой.

В недавнем детстве их учитель
Искусства, танцев и манер,
Невинных юных душ растлитель,
Их лапал выше всяких мер.
Танюша робкая, стыдливо
Не поддалась рукам игривым,
А Оля ласкам ход дала
И в лоно пальчик приняла.
И хоть кружилась вслед головка,
Влеклась к оргазму вновь и вновь.
И под преступную любовь
Всё подставляла ляльку, попку!
Испортил Олю педофил
И в даль губернии уплыл.

А Оля, к ласкам приучившись,
Им обучила и сестру.
В забавах сладких, заголившись,
Как рыбки брызгали икру!
А где ж была тогда их няня?
В каморке тесной на диване
Храпела, двести грамм приняв,
Господской службе дань отдав.
Вот так наставник похотливый
Испортит ваше чадо вдруг.
В порочный попадая круг,
Полны сверх края дум… «потливых»,

Как гений чистой красоты,
Глядят растления цветы.

Итак, она звалась Татьяной.
Грудь, ножки, блюдца с тонким станом.
Но м’алых губок, мон амур,
Мужской еще не ведал бур.
Теперь вам ясна подоплёка?
Она ждала «батона» вкус,
Потея, истекая соком,
В конвульсиях и мышц и чувств.
И все же, несмотря на это,
Себя блюла в тисках запретов:
Благовоспитанна была.
Романы про любовь искала,
Начав читать, во сне кончала,
И строго «девочку» блюла.

В душе возвышенной Танюши
Жил материнства Божий дар.
Своим цыпляткам верной клушей
Она мечтала стать. Угар
Салонных времяпровождений 
И пошлых светских развлечений   
Её затронуть не смогли,
Как Ольгу, в чьей она тени,
Потупив взор, порой сидела,
Когда из Питера хлыщи
Гостили в Ларинской глуши,
И Ольга за роялем пела.
Такие разные, они
Созрели для земной любви.

***
Вот осень бал свой править стала.
Принёс оброк крестьянский сын.
Забор корова обмарала
И желудями гадит свин,
И курам лень клевать в помёте!
Ручьями листья с клёнов сходят,
В бочонках вызрело вино,
Грачи покинули гумно
И свадеб шум бежит по сёлам.
Парней стригут на службу в полк,
Выть начинает в поле волк.
И сельский староста весёлый
Тайком считает барыши,
Что у господ стянул в тиши.

Не спит Танюша и не дремлет,
Она меж ног подушку мнёт:
Любовный жар ее объемлет
И даже сикать не даёт.
–Ах, няня, грудь мне сверлит буром!
–Ты что, дитя? – Хочу амура!
Упругий ствол вобрать хочу!
Открой окно, зажги свечу,
Перо, чернила дай скорее!..
Письмо ты завтра отнесёшь
Соседу, и тогда возьмёшь
Хоть четверть! Танечка, алея,
Писать уселась на тахте,
Пером пощекотав в "звезде".

"Звезда"! Как много в этом звуке
Для сердца юноши слилось,
Когда в мечтах мнут ляльку руки,
В язык уткнулся алый гвоздь...
Лучись же из цветочка мельком
У девочек гвоздь-карамелька!
Лучись в росинках из куста
Царица Эроса – "Звезда"!
Тебе обязаны мы жизнью:
Она твоих стараний плод.
Сам Бог тебе её даёт,
Как «грушка» влагой тёплой брызнет.

Будь стар иль мал, всегда, везде
Душевных сил ищи в "звезде"!

***
Татьяна утром глаз раскрыла,
И лоб, и брызгалку помыла
И села у окошка сечь
Как Шарик Жучку станет влечь.
А Шарик Жучку шпарит кряком!
О чём заботиться, собакам?
Лишь ветерок в листве шуршит,
Слегка травинки тормошит.
И думает в волненье Таня:
– Как рыжий Шарик не устанет
Ширять на этих скоростях?

Так нам приходится в гостях
Порой на лестничной площадке
Пилить сквозь тряпки без оглядки,
Сироп пустив на раз и два,
Ах, не опомнились пока!..
Вот Шарик фукнул, с Жучки слез
И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж, сидя у окна,
Осталась, горьких дум полна.

А что ж Кунегинъ? С похмелюги
Рассолу выцедил весь жбан, –
И, чуть чердак поправив, други,
Он курит топтаный долбан.
О, долбаны, бычки, окурки!
Всегда вы крепче сигарет.
А мы, осиновые чурки,
Лишь ценим вас, когда вас нет.
Во рту навоз, курить охота,
А денег – гнутый пятачок.
И вот, в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.

И крики радости и славы
С барачных нар кругом слышны...
Сосульки дьявольской отравы –
Бычки, окурки, долбаны!..
Я с вами без потуг расстался,
Как бегом по утрам занялся.

К Кунегину вернёмся мы:
И лоб он трёт, и трёт виски,
Ещё кувшин рассолу просит,
Но тут письмо служанка вносит.
Он распечатал, прочитал.
И «друг» в халате бунт поднял.

"Кунегинъ! Вы сосед наш ближний,
Так что ж чураетесь Вы нас?
Лишь в день цветенья старой вишни
Вы к нам наведались на час.
Ваш гордый взор нанёс мне раны,
О, мой любимый! Мой желанный!
Неловко мне о том писать:
Но я боюсь Вас потерять!
Вы мне назначены судьбою!
Чем отдаваться дуракам,
Бутылкам, свечкам да рукам,
Я стать могла бы Вам женою!
Возьмите – вот моя рука!
Оставьте быт холостяка!

Кончаю страстно. Перечесть
Мешают спазмы в вашу честь..."

Себя не долго Пеня мучил
Раздумьем тягостно тягучим.
Татьяну в мыслях он представил.
И так и сяк её поставил.
Решил: В скверочке под зарю
Во все округлости внедрю!

День пролетел, как миг единый,
И вот Кунегинъ уж идёт,
Как оговорено, в старинный
Садок. А там Татьяна ждёт.
Минуты две они молчали.
Ну, – Пеня думает, – держись!
Промолвил: – Вы ко мне писали?
И гаркнул вдруг: – А ну ложись!
Платан могучий и суровый
Стыдливо ветви отводил,
Когда Епений жезл багровый
Из плена брюк освободил.

От ласк, столь бурных и искусных
Татьяна как в бреду была,
Сначала ротик отдала,
Затем, в торце проделав русло,
Он сверху лёг. Его Балда
Толкнулась в щелки алой нежность,
И та под стонов неизбежность
Свою невинность пролила.
Ну, а невинность эту, девы,
Лишь "белой" расы чтит народ:
«Открыл» Адам замочек Евы –
Она вкусила райский плод.

Увы, в дебютах дам как рыцарь   
Я простынь пачкал сколько мог,
Теперь – увольте: я ж не писарь,
Сюда я больше не ездок!

Ну вот, пока мы тарахтели
Герой любовь дарить устал.
И нам, не смяв листвы постели,
Придётся поспешить на бал.
О! Бал давно уже в разгаре!
В гостиной жмутся пара к паре
Мужские шомпола торчат
На дев, тарелок круглых ряд,
Да и примерные супруги,
В отместку брачному кольцу,
Кружась с партнером  в бальном круге,
К другому льнут и льнут концу.
В соседней комнате со свистом
Сосут «за…тылок» гимназисту!
А за портьерою, в углу,
«Трясут»… курсистку на полу.

Лакеи быстрые снуют,
В бильярдной на сукно блюют,
Там хлопают бутылок пробки.
Татьяна с болью в горле, в «кнопке»
Наверх тихонько поднялась,
Закрыла дверь да улеглась.
В бассейн бежит Епений с ходу.
Имел он за собою моду
В воде студёной понырять,
Что нам не вредно перенять.
Затем к столу он быстро мчится
И надобно ж беде случиться –
Владимир с Ольгой за столом,
"Малыш" у Вовочки колом.

Епений – к ним походкой чинной,
Целует руку ей легко.
– Здорово, Вова, друг старинный,
А что бы нам – бокал "Клико?"
Бутылочку "Клико" сначала,
Потом "Зубровку" под икру
И через час друзей качало,
Как кроны в ветреном бору.
И, кока–колу открывая,
Епений, плюнув вверх икрой,
Назвал Володю раздолбаем,
А Ольгу – клистерной дырой.

Владимир, посопев немного,
Петуший крик издал в пылу,
Но бровь свою насупив строго,
Сказал Кунегинъ: спрячь метлу!
Гостиному, что прыгал рядом,
Едва не оторвал усы,
Попал на спинку Оли взглядом
И вниз стянул с неё трусы.

Сбежались гости. Наш кутила,
Дабы толпа не подходила,
Карманный вынул пистолет –
Толпы простыл пахучий след.
А он, красив, могуч и смел
Ее меж рюмок «одолел».
Потом, зеркал побив немножко,
Прожег сигарою диван,
Из дома вышел, рявкнул: – Прошка!
И уж сквозь храп: – Домой, болван!

***
Листва берёз во тьме кружится,
В усадьбе светится окно.
Владимир Хренский не ложится,
Хоть спать пора уже давно.
Он в голове полухмельной
Мыслишкой занят был одной.
И под листвы шальной буран
Дуэльный чистил свой наган.
Кунегинъ – крышка унитаза!
Пробью навылет – будет знать!   
Рассвет наступит – драться сразу!
И как всегда засел писать.

"Моя любимая! Узришь ли 
Ты этих грустных строчек вязь?
Тебя пронзили потным дышлом
И пала ты прилюдно в грязь!
Что будет завтра утром рано?
Мы с бывшим другом, как бараны,
Рога над пропастью столкнём,
Чтоб биться насмерть, а потом...
Кому–то в сердце в ходе битвы
Вопьётся пуля, как оса.
Положат труп под образа,
Зажгут свечу, прочтут молитву.

Ах, я бы первым мог воткнуть
И там два раза повернуть
Моё оружье.., если бы
Меня любила только ты!"

За лупой рыжей солнце встало!..
Во рту с похмелья птичий срам.
Епений встал, продрал моргала
И хрястнул водки двести грамм.
Звонит. Слуга к нему вбегает,
Надеть рубашку предлагает,
На шею вяжет чёрный бант.
Дверь настежь – входит секундант.
И вспомнил Пеня ссоры гнилость,
Урок, что другу тщился дать:
– Мол, Ольге нечего… «терять»!
А тот – дуэль, скажи на милость!

Лишь смерть спасает нашу честь,
Когда страшит злословья месть.
И потому с осанкой льва,
Хоть и трещала голова,
В лице не дрогнув ни бровиной,
Себя клеймя в душе скотиной,
Епений, кинул, что придет:
– У мельницы пусть кенар ждёт!

***
Поляна тонет под листвою,
Удалена. Готова к бою.
– Ваш секундант?! – спросил Владимир.
– Да, мой лакей – месье Шартрёз.
И вот, друзья, увы, не в гриме
Становятся промеж берёз.
– Мириться? Нет! Я дам науку!
Наган любой возьмите в руку.
Кунегинъ молча сбросил плед
И начал целится в ответ.

Он на врага глядит сквозь мушку,
Владимир тоже целит пушку.
И ни куда–нибудь, а в лоб
Наводит ствол! Раскрылся гроб,
И смерть, привстав, захохотала
Широким черепа оскалом!..
Тут Пеня чуть не обмарался,
Но, вспомнив папочку, собрался.
Вот, мастурбатор, мой урок! –
Он потянул за свой курок.
Упал Володя. Взгляд уж мутный,
Как будто полон сладких грёз
И после паузы минутной
Всё. Труп! – изрёк месье Шартрёз.

Увы? Нутро натуры женской
Не знал один лишь Вова Хренский.
Ведь не прошел еще и год,
А Ольгу уж другой… «пасёт»,
Ввинтив, ещё до свадьбы, туже...
Но не о том, мы, други, тужим:
Невесты верности не жди,
Коль к ней всех манит зов "звезды"!
Так Ольгу встретит на параде
Кавалергард – ловец сердец
И рада будет мать спровадить
Дочурку замуж наконец.
Увы, тот брак недолго длился:
Супруг, поддав, с моста свалился,

Но безутешною вдова
Не долго, помнится, была.

Не в нищете, скорей в достатке,
Она, собою хороша,
Жила как жаждала душа,
Мужчин хватая мёртвой хваткой.
Забудет Хренского она!
Мир его праху, но тогда...
Кунегинъ от молвы, наветов
Решил бежать, блюдя престиж.
Запряжена его карета
И впереди Москва, Париж!
Мальчишка глупенький, убитый,
Гнал прочь его из мест обжитых:
В угоду светским реноме
Он спал, увы, в сырой земле.

Вино! Ты множишь нашу слабость!
Вдвойне блажен, кто в меру пьёт:
К беде распутство нас ведёт
И губит ветреную младость.
Дорогой Пеня стал лечить
Тоску, мешающую жить.

Дороги – мамочку налево!
Кошмарный сон, верста к версте,
Со времени Адама с Евой
Ремонт дороги не в цене.
Так было встарь: дороги плохи,
Мосты ржавеют да гниют,
На станциях клопы да блохи
Уснуть спокойно не дают.
И на обед несут "фуфло"...
Водицы много утекло –
Клопы уже не топчут стены,
Есть что покушать и попить,
Но цены, цены, друг мой, цены –
Уж лучше блохи, гадом быть!

А Таня что ж? Хотела верить
В то, что Епений не таков,
Коль всех одним аршином мерить
По наущенью дураков.
Раз забрела в его именье
И там, ища в немом волненье
Отметки резкие ногтей
На строках книг – горшков идей,
Она узнала друга сердце,
С которым жизнь пройти могла,
Когда бы траурная мгла
Не заслонила к счастью дверцу.

Лишь смерть нас может разлучить,
Другим – любви не победить!


НАРОДНЫЙ АРМЕЙСКИЙ ЮМОР
© СИАНЕЛ
Е. Бушкин
«ЕПЕНИЙ КУНЕГИНЪ»
поротия в стихах
— том 2 —

Доселе верный мне читатель,
Мой штиль тебя не забодал?
Читай же перед сном в кровати,
Что лысый цензор допускал.
Рассказ о геях, лесбиянках,
О содомитах и о панках,
Как нас опутывает дрянь,
Как люди предкам платят дань.
Кунегинъ, мой дружок старинный,
Не раз рассказывал о том,
Что в долгом странствии своём
Он почерпнул. Рассказ недлинный
Передаю, шутя, листу.
Во-первых, знайте… исти-ну:

Что в Чили, в Индии с пелёнок
Гимен рвут сразу. Только мать,
Едва посикает ребёнок,
Дочурку станет подмывать.
Подросток-девушка не знает
Боль, коли "пончик" внутрь впускает,
И нет ревнивцу тех примет,
Что европеец ждёт чуть свет.
Невесты роспись на простынке
Приходит посмотреть родня –
Такая, извиняюсь, тля
Живёт в Испании, в глубинке.
Как знамя простынь ту несут
Через деревню – высший суд!

Был Африке. Там люди грубы.
В саванне царственной живут.
Те – клитор вырежут и губы,
И щелку девочке зашьют!
Бедняжка сикать уж не может,
Лежит, вся жёлтая, на ложе
И ей уж вовсе не смешно,
А мать грозит ей: мол,  грешно
На старших дуться, обижаться,
И я, и бабушка, весь род
Прошёл всё это в свой черёд,
Чтоб расхотелось улыбаться,
Чтоб муж, хозяин твой, пришёл,
Тебя, как куклу, распорол!

Чудны тропические дали!
На дальних южных островах.
Ему урок отцовства дали
Бесплатно. Прямо на глазах.
Как искупал папаша дочку,
Раздвинул розы лепесточки
И, полминуты пососав,
Дочь отпустил, вослед сказав:
Смотри, сама не трогай пипку!
Как две луны уснут, дитя –
Шалить не будешь – в губках я
Сам язычком поймаю рыбку!
Тут сына стала мать купать,
За петушок «покусы-вать»!

Сперва герой наш удивлялся,
Но от старейшин он узнал,
Что каждый так тренировался,
Что в том – священный ритуал.
Перед Творцом священник каждый,
Кто пол другой родил однажды.
Сын жаждет с мамой, дочь – с отцом
Учиться «властвовать концом».
Нигде не видел он по свету
Таких округлых сикелей
И черенков мужских мощней
Не видел, завистью задетый.

Ах, члена нашего длина,
Замена счастию она!

…Вот наш Епений тяжко ранен,
Из боя командир его,
Под градом пуль в траншею тянет:
– Держись, браток, всё ничего!
Нет твёрже братства боевого.
Епения едва живого,
Лечить везут, он – дипкурьер!
Познав суть крайних тайных мер,
С почётом чин он принял новый.

До Потомака взял билет он,
Чтоб с небоскрёба поплевать,
Где с факелом над Новым Светом
Лукавая Свободы… «Мать».
Там дьявол злата, встав из ада,
Встречал колонны гей-парада.
Его живописать нет сил:
Увольте все, кто «не пустил».

Там дом имперский англосаксов,
Вобрав еврейский капитал,
По миру щупальца погнал,
Душа волной зелёных баксов.
Стал всех строптивых убивать,
Бомбёжками с землёй равнять.

Где развращай и властвуй – лозунг,
Там зло масонское кишит,
Демагогическую позу
Звать Демократией спешит.
Где педики с семьёй нормальной
В правах уравнены, там Тайна
Божественная предана
На поругание козла,
Божка языческого – Пана.
Уж приближается потоп:
Из Антарктиды льдов поток,
Теплом направленный на страны.

Увы, библейские круги,
Как воды рек отмерим мы.

Нет, в Вашингтоне не прижился
Епений, как о том мечтал.
Он в мыслях в отчий край стремился,
Во снах он вдоль Невы гулял.
Но государственная служба
Не прихоть слуг: коль нужно – нужно!
И офицера долг и честь
С достоинством умел он несть.
Судьбы Зефира дуновеньем
Запрос продвинут был царю –
И вашингтонскую зарю
Он, проводив без сожаленья,
В Германию поплыл служить
И ткать судьбы подлунной нить.

В Германии осел Епений.
В пивных Баварии, кутя,
Бред либеральных словопрений
Выслушивал не как дитя.
Немецкий распорядок чинный
В союзе с самодисциплиной
Ему пришёлся по душе.
Служа в посольстве атташе,
Он понял прелесть русской жизни,
Патриархальной старины,
Просторов милой стороны,
Родной до коликов отчизны.

Мой друг, в сравненье лишь постичь
Дано нам мудрость или дичь.

И там один чудной обычай
Проверил лично. Он таков:
Обычай тот – дебют девичий
И праздник всех холостяков.
Любви Свободной День законный
От юных лет до лет преклонных
Проводят все. Отказов нет.
Коль вышла в парк, так хоть миньет...
Ни в чём насилия не будет
И не должно быть в этот День.
И муж не в праве, как Олень
Рогатый числиться на людях.
Но должен жёнке вечерком
Похвастать: сколько чпокнул днём...

В Италию среди зимы
Его служить перевели.
Жил в Риме, чтил брюнеток пылкость,
Как терпкость, что нам дарит гроздь.
Лишь нравов мафиозных дикость
Ему впилась, как рыбья кость.
И всё же Средиземноморья
Лазурный берег и нагорья
Ему понравились вполне,
Как нивы в милой стороне.
Кинематографа устои
Страны, Феллини давшей нам,
Он полюбил и к тем брегам,
Надеясь вновь вернуться, в «Боинг»
Уселся, полетел в Китай,
Когда цветы развесил май.

– Чем славен Шаолинь? – спросил он. 
– Познаньем Дао! – так мудрец,
Ответ дав точный, не спесивый,
Стал ближе, чем родной отец.
Но чёрный пояс каратиста
К Епению пришёл не быстро.
– Учитель – жизнь! – китаец рёк,
Последний завершив урок.

За трудолюбием китайским,
Сплочённостью открылся мир
Полярный мудрецам данайским,
Бесстыдно превратившим в тир
Поверхность шарика Земного.
И, видя, как растёт основа
Китайской мощи, понял он:
Мир будет перепокорён.
Прогнившей белой расы семя
Уж иссякает. Жёлтый лик
Мир принимает. С ним родник
Здоровой жизни бьёт. Дай время –

Сам звёздно-полосатый флаг
Свернётся в лыко, як табак...

Во Франции жил тайно годик,
Где парижанок всласть стегал.
Там пирамид творец – Херроди
Его, как шулер, обобрал.
Но горевал он не об этом:
Над головой Антуанетты,
Слетевшей с плеч, как дань толпе
И лжи масонской, скрытой в тьме.
Там иностранцев труд украли
И черненькие, в мести злы,
Кварталы кинули в костры
Да знамя Франции помяли.
Сам обленившийся француз
Себе надыбал груз на гуз...

В Марселе он, живя не броско,
За свечкой время проводил:
Искал он камень философский
Средь книг – ушедших душ могил.
Читать пытался он Де Сада,
Его стошнило, как от зада
Кобылы дядиной степной,
От мухи, жадно пьющей гной.
Декамерон его забавил,
Арсанд с собой он брал в постель.
Разврата плод – Эммануэль
В тщете увериться заставил.

Как в мире этом тленна плоть,
Так и души «добра» ломоть.

Всё в мире мирит трын–трава!
И наша жизнь, как пух легка,
Пока бокал искристый пьём,
И в лоб, и в хвост подруг берём!
Но нас туда же долбят годы –
Таков, мон шер, закон природы.
Рабы страстей, рабы порока,
Стремимся мы по воле рока,
Туда, где выпить или «вбить»
Заряд в пушистую оправу,
Дадут нам щедро, на халяву,
Не обязуя заплатить.

А время, как стрела, летит,
И нам промашек не простит.

И вот гляди: в груди одышка,
То простатит, то в попе шишка.
Начнём мы кашлять и дристать,
И лишь во сне в жену "пускать",
И вспоминать былые годы,
Отважных "долбарей" походы.
Но как «Виагру» ты не жуй,
Свернётся серым лыком… «гриб»
И никогда уже не встанет:
Слегка кивнёт и вновь завянет.
Так вянет осенью листва,
Морозом тронута едва.

Как травостой нас косят годы,
Таков, мон шер, закон природы.

Теперь Кунегина я брошу.
Остаться в девках не к лицу –
Вот в Путинбург везут Танюшу,
Чтоб быстрый путь найти к венцу.
О град над утренней Невою,
Люблю твой туч лиловых строй я.
С деревней каменной, Москвой,
В сравненье – Лев ты с саранчой.
Там на балу на первом самом
Татьяну оценил герой
С полуседою головой.
Шепнули тётушки: судьба, мол!
И, память сердца хороня,
Татьяна жребий приняла.

Не как заклание на муку,
А дар, завещанный судьбой,
И мужу мраморную руку,
С достоинством вручив, собой
Не умалилась ни на йоту.
Без пылкости, но всё ж с охотой
Впускала вечером, чуть свет,
Семидюймовый пистолет,
Слегка от возраста увядший,
И в ласках нежною была,
Как с тайным опытом жена.
Так призовём же милость к падшим,
Торгующим своей «звездой»
Там, где стоит казан пустой.

Что миром правят толстосумы
И деткам ведомо, друзья.
В сенатах, сеймах или думах
Их ставленники у руля.
Они вершат, как кукловоды,
Ротации и хороводы
Спектаклей, где народ, как лох
Гоняется за кучкой блох,
Яких батьки перстом укажут:
– Лови да бей! Мочи врага!

Пар выпущен для простака –
И снова в сон за камуфляжем,
Что демократией зовут
Иль диктатурой, в ТОМ ли суть?

Везде активные педрилы
(По генам, проклятым Творцом)
К кормилу рвутся и Атиллы
Поганым, варварским мечом
Устои нравственные рубят,
Народа совесть, разум губят.
Повсюду правит все дела
Тугая мафии сума.
А президенты? – Это куклы
На нитках у семьи крутой,
Подмявшей мир своей сумой,
Так, что не двинься и не гукни.

Народ хоть мудр, но разобщён
И потому под гнётом он.

…Как много пошлой, лживой мути
Мешает людям в мире жить!
Куда ни глянь – повсюду люди
Людей стремятся подчинить.
Где кто от стада отобьётся,
С врагами тут как тут схлестнётся.
Едва различие нашлось,
Начнётся бой, и дружба врозь.
Пусть каждый «строчит» как он хочет! –
Вольтер великий восклицал,
Но очень редко он встречал
В том пониманье воочию.

Природа Homo такова:
Да – Нет, а третьего "нема"!

Ах, извините! Трёпа ради
Героев я уж позабыл...
Но кто об этом тужит: «тёти»
Иль девственницы, что забил
На все амуры я полено,
Свисавшее аж до колена
У матещиника Луки?
Давайте росчерком руки
Сместимся в Путинбург осенний,
Перелистав годов пяток,
Забыв и Запад, и Восток.
Черпнём в одно из воскресений,
Нет, не сырого ветра стон, –
Небрежных строк фривольный звон.

***
В гостиной мы. Танцуют пары.
Гремит оркестра славный хор!
На светский бал полковник старых
Друзей созвал. Бренчаньем шпор
Гусары юные прельщают
Дам престарелых. Те – "не чают…"!
А вот герой наш, светский лев,
Стоит, разглядывая дев.
Хозяин с ним ведёт беседу.
Её сейчас я приведу.
В трусишки спрячьте срамоту,
Настройтесь к скорому обеду:
Щекочет нос блюд аромат,
Лакеи вкруг столов стоят.

– Кунегинъ, я скрывать не стану,
Жену не в силах «задолбать»,
Безумно я люблю "сметану" –
Так кунилинг решил я звать.
Ему все возрасты покорны.
Будь ты урод с кривого порно,
Но, коли ловок твой язык,
Так кто ж не даст тебе родник.

Родник, липуче–терпко–горький,
Гормонов женских бьёт струёй –
Лижи, соси и пей, Бог мой!
Ведь это ж в сто раз слаще тёрки.
Коль матке важен бой с "дружком" –
Долби ей шейку поршеньком!
Французским ли, американским.
Размер по ляльке подбери!..
Тут, в потолок лупя шампанским,
Их взгляд лакеи отвлекли.

– А что жена твоя, полковник:
По нраву ей такой морковник?
– О, да и как!  Да вот она:
Татьяна Ларина, жена.
Татьяна!? – Тут Епений вспомнил
Овал знакомый, томный взгляд
И вздрогнул, как от пуль солдат:
Взор светской львицы его обнял,
Секунду в ласке подержал
И вновь прохладней льдины стал.

– Кунегинъ? Мы, мой друг, знакомы
С тех пор, как в девушках была...
Тут разговор о нуждах дома
Она с супругом повела.
Герой наш вновь один остался,
Но взгляд хрустальный вспоминался,
Пред ним всплывал, волнуя кровь,
Как сон, как первая любовь.
И он в рассеянье глубоком
В картишки дунул баксов сто.
Ему сегодня не везло.
Он представлял как Танин локон
Щекочет ухо, горло, нос,
Но друг забав его не рос!

Увы, стал Пеня импотентом,
От жизни взяв страстей дары,
Прослыв агентом, диссидентом,
Масоном – в рамках той игры,
Что канцелярия с плебейством
Вела с отчаянным злодейством.
Когда–то в горестном Афгане
Он был, – судьба! – в мошонку ранен.
В порту Бомбея лихорадкой
И тайной немощью болел.
С тех пор к амурам охладел
И стал чураться жизни сладкой,
Но с упоением мечтать
О детях – чтоб их баловать!

Итак, в тот день порою ранней
К себе вернулся он и вот
Засел писать письмо Татьяне,
Что ей одной теперь живёт.

"Писали Вы ко мне когда–то...
Учиться властвовать собой
Я наставлял Вас тоном брата,
В кустах оставив Вас нагой!
Я жил распутством – и наказан!
О, Боже, как я к Вам привязан:
Вы солнца луч, души алмаз.
Закрыв глаза, я вижу Вас.
Мне муж Ваш дорог: головою
Обязан я ему в бою
И потому мешать ему
Не должен я. И всё ж Тобою
Я жить навеки обречён,
Хотя, увы, не обручён.

Я в мыслях дерзких представляю
Закат на южных островах,
Где жизнь течёт, как в рощах рая,
И Вы, с дочуркой на руках
Со мною делите наш ужин.
А я прильнул по праву мужа,
Глотнув голландского пивка,
Лижу соль вашего пупка.
В волнах под пальмами туземцы
Острогой бьют ленивых рыб,
А мой растущий резво гриб
Приподнимает полотенце…
Решайтесь! Вот моя рука!
Без Вас мне жизнь не дорога!"

Послал он тайную депешу,
Да, видно, зря. Он неутешен.
На сердца зов ответ не жди –
Сверкнёт серпом… лучей луны!

Когда, томимые тоскою
Любви неразделённой, мы
В хандру впадаем и пустою
Забавой тяготим умы,
Полезно рюкзачок походный
Надев, с утра не принародно
В природы вольный храм слинять.
С собою пса ли, друга взять,
Того, что лишнего не спросит.
Денёк пройдёт, другой – глядишь:
На сердце – благостная тишь,
Которую дарует осень,
Когда под золотым венцом
Уходит вечности гонцом.

Вот так Епений по заливу
Ходил селёдку половить,
Карельским скалам слал мотивы,
Что Григ мог нотами сочить.
Ветров студёных не боялся,
Поскольку с детства закалялся.
Ученья йогов приняв клин,
Он стал над телом господин.
О, други верные, старайтесь
От блуда, водки и простуд
Бежать в поля, леса, на пруд –
В природу. Этот путь, признайтесь,
Достойней, чем в камин ронять
То потный тапок, то тетрадь?

Снежок пушистый, первый, выпал –
Кунегинъ уж босой ведёт
Следов цепочку вдоль ворот,
Забора, где гранитной глыбой
Лев царственно в Неву глядит,
Свинцовых вод покой хранит.
Герой, сорвавший с брюха крест,
Анальным ветром благовест
Вызванивает зимним зорям.
Мещане в окнах глупо ржут:
Мол, барин-то умишком худ,
Их шавки рыжие им вторят…
Кунегинъ дома на гвоздях
Свой завершает тур де прах.

В здоровом теле дух здоровый,
Но страсть любовная – болезнь.
Взаимность суть первооснова –
Болезнь достойно перенесть,
Утечке духа вставить ниппель.
А нет её, так жди погибель:
Все слабаки, шагая в Ад,
Другим мешают и вредят.
Есть христианское смиренье,
Есть Дао – желтоликий путь,
Есть Будды мудрость. Вместе – суть
Пути здоровья обретенья.

«Качая» мышцы, мы при том
И фибр души растим объём!

Когда, мой друг, среди религий
Захочешь Истину найти,
Отцов духовности интриги,
Увы, не сможешь расплести.
Не в книгах их таится святость:
Она – вокруг! Тиха, как радость
Лучей и волн, что нежат плоть.
Не ведом смертным их Господь!
Не то, что крест иль полумесяц
От Бога в сторону ведут:
Язык беспомощен наш тут,
Он тонет в волнах околесиц!

В труде достойном Дух живёт
И в Детстве святость нам даёт.

Всё это понял наш Епений,
И потому, покончив с ленью,
С друзьями круто разругался
И жить затворником пытался.
Но даже кинув светский быт,
Не мог Татьяну он забыть.
И вот, бродя вдоль улиц снежных,
В карете Таню он узрел.
И будто Ангел, на «нос» сел:
Она ему кивнула нежно.
И Пеня действовать решил:
Ах, будь что будет. Мил – не мил!

***
Он у неё. И без доклада
Вошёл – она с письмом в руках.
Заметил, с ней столкнувшись взглядом,
Что слёзы в Таниных глазах.
Она ЕГО письмо читала!
И пуговки ласкала, алой,
Уздечку. Львицы грозной вид –
Где он? Вот девочка дрожит!
Сперва смутилась Таня. Он же
Немея, пал к её ногам,
Нацелясь волю дать губам,
Но дама дёрнула за вожжи
И осадила скакуна,
Что, было, выпер из окна.
 
– Кунегинъ! Я была моложе.
Ещё я девушкой была,
Вы мне в пупок всадили ножик
И распороли до седла.
Но я любила вас печёнкой,
Вы ж обесчестили сестрёнку,
Её убили жениха,
Я ненавидеть вас могла.
Но я ждала вас и мечтала
Быть вам подругой и женой.
Ласкать, родить детишек рой...
От сплетен мать меня скрывала.

А муж меня такою взял
И не за что не упрекал.

Я вас люблю, кобель мой жалкий.
Я вас люблю, к чему скрывать?
Но муж мне дорог не за «палки».
Ему верна я, и как бл*дь,
Я не отдамся Вам, простите.
Пойдите, с горничной спустите,
А мне оставьте сожалеть,
Что рок дал счастью пролететь…

Едва она договорила,
Как снова встретились глаза.
У Пени крупная слеза
Внезапно выплыла, поплыла.
И, дрогнув, тут они слились,
Безумной ласке предались.
Он «к ней вошёл». Она стонала.
Тряся единственным шаром –
Где импотенция? Пропала! –
Он вскачь погнал, чтоб стать отцом...

Так мы, рассоримся, бывало,
Опал «батон», "цветочек алый",
Но страсть вдруг бурно закипит –
И "машем" так, что пыль летит!..
Чу! Командор шаги отмерил.
С парадной шашкой на ремне
Он открывает дверь к жене –
И, Боже! Взгляд ревнивый вперил!
Взмахнул он шашкой высоко –
И рубанул! Сказать, кого?

***
Боюсь, поверите едва ли-с,
Но есть в Бразилии ранчо,
Где с неких пор обосновались
С России трое. Горячо
Друг друга любят. Непонятно,
Кто муж, кто брат, а только пятна
От сплетен к ним не пристают...
Пусть как хотят себе живут!
Что дело нам, ханжам унылым,
И эгоистам? С кем в кровать
Лечь учим мы и как "лежать"!
А счастье приручить не в силах.

Увы, в вопросе половом
Единства не найти умом!

Ни в чём нет больше предрассудков,
Чем в том, куда и как вставлять,
И сколько это делать в сутки,
С какого возраста давать.
Успеха практики туземной –
Тренировать детей системно,
Попы не в силах объяснить.
Жизнь легче культом подменить!
Вот храм. На фаллос деревянный
Велят девчушке лялькой сесть.
И там бедняжку встретит месть,
Где нет крови и плоти рваной.

Аллах, коль щелка широка,
Как обмануть ей простака?!

Чем реже женщину мы любим,
Тем чаще – злоба нам в ответ...
Тем мы всего вернее губим,
Души чарующий рассвет.
Но кто "пускает" трижды в сутки,
Рискует стать героем шутки:
Он как больной обжора ест
И тем безмерно надоест!
Любовь взаимно выбирает
Соитий ритм, объём, число...
Амурной жрицы ремесло
Хор жён унылых проклинает.

Скажи, кто жёнам запретил,
Шутя, подставить рот иль тыл?!

***
О, юмор, друг мой и советчик,
Мой поводырь среди невзгод!
Ты мне дарил канву для речи
И от страстей громоотвод.
Среди напыщенных и важных
Самцов, мещан, вельмож продажных,
Презрев священное табу,
Смех забивает ложь  в гробу!
Мир переполнен дураками,
Суровы правила игры:
Чуть что, так хвать за топоры,
Иль – ну дерьмо мять языками!

Приятель, правда не в вине,
В бессмертной юмора игре!

Серьёзность родственна гордыне,
Ирония же дар богов.
К чему привыкнем – то святыни
И повод к розни дураков.
Судить серьёзно об абсурдном –
Готовить траурную урну.
От искры смеха не сгорит
То, что незыблемо стоит.
Как вкусы, так и идеалы –
Есть в каждом право и резон
И спор о них со всех сторон
Есть признак глупости немалой.
Кто понял сказочки намёк,
Тому соль шуток будет впрок.

К концу идёт повествованье.
Быть может, кто-то огорчён:
Финал загадочен. Как Таня?
Жива? Епений как? Спасён?
Счастливы все! Но, слава Богу,
Что можно книги взять в дорогу.
Друг от молвы людской сбеги –
Но от себя нам нет пути,
Любой – к себе! Себя познаем, –
Считал Эллады сын – Сократ, –
Видней нам станет во сто крат
Средь декабря цветенье мая.
На том простимся, наконец,
Послав все вздохи на... КОНЕЦ!

ПРИЛОЖЕНИЕ
Отрывки, востановленные после
вымарывания цензурой

***
…Итак, он жил в Одессе милой,
А в Петергофе ночевал.
Его, как брал поутру мыло,
Мотивчик  бодрый "доставал".
Певица Алла достигала
Такой б….анал…ьности финала,
Что, мог Орфей бы рядом быть,
Того бы начало… тошнить.
О, сколько шляХеров занудных
С пелёнок нам полощет слух!
И ген…ий по…..шлости  худрук,
И педагогов опыт блудный –

Всё губит в нас природный дар
Слов фальши чувствовать угар.

***
Супруг, Оратор, Реформатор,
И демократ, и либерал,
Сказать попроще – провокатор
Страной в те годы управлял.
Стал нобелевским лауреатом,
Иуды новым сводным братом.
Стр..ану и пост, как лох, прос..р..а..л!
Вра...гу на блю..дечке о...т....д...а...л!
Братоубийственные войны
Вели народы меж собой,
Горя надеждою пустой,
Врозь доползти к черте достойной.

Все мы, коль нам свободу дать,
Других стараемся подмять.

***
Богемной жизни кто не ведал,
В театрах да салонах трясь?
Художника земное кредо –
Идти по жизни, не боясь.
Нести соль правды нищим духом.
Да глазом верным, тонким слухом
Устои жизни укреплять,
Ленивцев дремлющих толкать
К высотам истин, к совершенству.

Меж тем творцов докучных тьма,
Ни сердца, тронув, ни ума,
Ведёт к свинячьему блаженству,
Да травит всех, кто не таков,
Под гром оваций дураков.

© СИАНЕЛ