Век глядит мне в глаза

    *   *   *

Век глядит мне в глаза. Наливаются болью зрачки.
Не мигая, горят фонари, вдоль проспектов и улиц,
освещая пространство — не дальше дрожащей руки,
и пытаются это пространство до лампочки сузить.
Век глядит фонарями, сжигая последний земной
отблеск лампы — тем самым, сводя до нуля расстоянье,
и вольфрамовой нитки горение — хрящик живой
в позвоночнике лампы — не долго ее угасанье.

Наливаются болью зрачки. Холод веет с дорог.
По-звериному воет насквозь продуваемый город.
И чудит напоследок, мотающий висельный срок —
век, привыкший кроить всё по-своему — делом и словом —
и в восточной империи дождь не по-зимнему льёт —
и к утру замерзает февральская мутная лужа.
И к полудню уже вновь по-зимнему снегом метёт,
заметая бессрочную слякоть и город к тому же.

О, военные игры погоды — со взятием в плен
горожан. О, игра беспокойного века в военные игры,
где вначале уже победитель известен — и тем
бесполезна игра… И длиннее от этого титры —
в черно-белой картине, но кто-то глядит до конца,
не спеша покидать место тёплое в зрительном зале.
И себя не найдя в длинном списке, стирает с лица
пот холодный и пробует вспомнить — что было в начале.

Вспоминание длится, порой, до скончания дней.
И погода способствует в этом. И век — не короткий.
Чем длинней вспоминание, тем догоранье быстрей
в позвоночнике лампочки нитки вольфрамовой ломкой.
И сгорая, огонь продлевает кромешную тьму
до ближайшего облака, до различимой границы
между небом и веком, что тянет земную игру,
как старуха клубок, тупо глядя на длинные спицы.

Век глядит — не мигая. И долго уставший зрачок,
по-звериному тычась в следы, натыкаясь на стену —
обживает пространство, в котором любой дурачок,
не найдя свои вещи, почует подвох и измену.
Что ещё не найдется в больной, твёрдокаменный век?
Кто ещё не проснется, доверив ему продолженье,
с ним отправившись в ночь — на холодный и длинный ночлег?
Кто оставит его умирать — одного, без движенья?

февраль 2002