Сны и видения. Ч. 10. Концерт для мумии собаки с о

  Ч.10. Концерт для мумии собаки с оркестром
   
  Небо было темным, словно пустая глазница в ископаемом черепе. Это случалось здесь раз в год. Ни одной луны, ни одной звезды. Оранжевые фонари молчаливо освещали тоннели улиц. Где-то далеко над лесами, над горизонтом поднимались в воздух и кружились в нем стаи странных, бледных, светящихся шаров. Они выстраивались высоко в небе в светящиеся цепочки, выписывали замысловатые фигуры, словно чертили письмена на забытом языке и тут же таяли, чтобы возникнуть в новом месте. Воздух был наэлектризован, как никогда. Я зашел в огромный зал филармонии, напоминающий Колизей. Над ним не было крыши. Роль кровли исполнял мрак бесконечности. Зал был полукруглым, освещенным свечами. Они были повсюду. Я не слышал в полутьме ни одного голоса, и в то же время осознавал, что рядом со мной находятся все жители этого города. Сидят и ждут, как и я, начала загадочного концерта, который вот-вот начнется. Вспыхнул тусклый свет на сцене, он был багровым. Все свечи внезапно задуло чье-то мощное дыхание, наподобие ледяного ветра. Свет пробивался сквозь тяжелые шторы, которыми была задернута задняя часть сцены. Шторы тоже были красными, их складки колыхались и волновались. Вдруг на сцену вышла высокая фигура в черном балахоне. Человек казался неимоверно высоким, его лицо скрывал капюшон. Он плавно подошел к краю сцены и сбросил капюшон с головы. Это был лавочник из антикварного магазина. Его кобальтовые глаза светились в темноте, лицо было белым, вытянутым пятном. Это лицо было гладким, худым и молодым, без единой мимической морщины, я смог это рассмотреть даже сквозь полумрак, поскольку сидел в третьем ряду. Тем необычнее выглядели его волосы – седые и длинные, они рассыпались по плечам. Он улыбнулся в зал. Из-за кулис вышла еще одна фигура в черной рясе и в капюшоне. Она была очень маленькой, переваливалась и семенила. Фигурка подошла к отшельнику и остановилась рядом с ним, справа. Высокий человек улыбнулся в зал, и очень звонким голосом воскликнул: «Мы начинаем! Пусть же заиграет музыка!» Маленькая фигурка в свою очередь сбросила капюшон. Если до сих пор я терялся в догадках, кто это был, карлик или ребенок, то в ту секунду я испытал недоумение и омерзение. Лицо (если это было можно так назвать) было похоже на уродливое смешение собачьей морды и человеческих черт. Подбородка не было, оно было вытянуто вперед, мощные челюсти, как у неандертальца. Черные губы кривились в пародии на улыбку, обнажая короткие, но крепкие и заостренные зубы. Глаза были скошены по бокам вытянутого носа, сливающегося с верхней челюстью, вздернутого, похожего на собачий. Все это существо напомнило мне образ Шарикова из «Собачьего сердца», каким он выглядел в период трансформации. Вдобавок лицо было фрагментарно покрыто рыжей, клочковатой шерстью. Он достал откуда-то из-за спины черный, высокий шлем в форме полумесяца, и надел на голову. Вслед за этим он пародийно взмахнул обеими короткими ручками, изображая движения дирижера. Из-за багровых штор раздались странные звуки. Это был оркестр, состоящий, казалось, из народных инструментов. Глухо и часто бухал барабан, раздавался медный звон тарелок, шипящие, носовые звуки разнообразных флейт и прочих духовых инструментов, рев рогов, и еще какие-то звуки, которые напоминали клавесин – истеричные, всхлипывающие и в то же время завораживающие повторяемостью и ритмикой. Вся эта какофония с одной стороны звучала несогласованно и дисгармонично, с другой – в них чувствовался какой-то первобытный ритм, скрытая мелодика и странная тоска. Звуки, вначале показавшиеся мне ужасно несогласованными и грубыми, затем начали брать мое сознание в плен странными созвучиями. Я их словно слышал своим нутром, они взывали к каким-то первобытным инстинктам, мне захотелось вскочить – и пуститься в дикий, неуправляемый пляс, позабыв о своей истории, о своей цивилизации и своих проблемах, связанных с городом, где я жил. Видимо, то же желание охватило и всех присутствующих в зале. Вначале я услышал сквозь музыку нестройный шум голосов, который нарастал. Затем этот шум приобрел ритмический характер, и вылился в какое-то бессловесное песнопение, в хор, следующий за перипетиями несложной, но проникающей в глубину сознания мелодии. Хоровой напев то взлетал ввысь, в самое небо, то опадал, заполняя зал вязким и мрачным «у-у-у-у-у-у-у». Внезапно кресла куда-то исчезли. Все люди стояли и раскачивались, в такт мрачной мелодии. Вдруг люди стали дико и неистово прыгать, извиваться, кружиться на месте. Хор разбился на отдельные голоса, они вскрикивали и мычали, завывали  все более грубо, их голоса все меньше походили на человечьи. Все это происходило почти в полном мраке, только со сцены лился багровый, пульсирующий свет, усиливая действие музыки. Я с удивлением видел, что лица ближайших людей начинают странно изменяться, вытягиваться, все более походя на морды животных, грубая шерсть начинает покрывать эти морды а глаза странно фосфоресцировать в темноте.  Внезапно свет на сцене стал ярче, вылился в зал, он охватил нас всех, толпа завыла животным голосом на пределе громкости, все барахтались в красных сполохах. Шторы на сцене раздвинулись – и я увидел оркестр, состоящий из черных карликов в шлемах. Все держали в руках какие-то музыкальные инструменты. Присмотревшись, я почувствовал, что мои ужас и  омерзение достигли предела. Все инструменты были мумиями собак, ужасно, извращенно измененными и вывернутыми. Это трудно описать. Выглядело так, будто кто-то разбирал трупы собак разных пород на части и снова пытался слепить и сшить эти части вместе, позабыв последовательность. Карлики дули в них, били в них, дергали за различные части тел, извлекая те дикие и ужасные звуки, которые раздавались в зале. Толпа бесновалась, это уже были не люди, но и не животные. Многие становились на четвереньки и выгнув спину, подняв голову, выли в черное небо. Я присмотрелся к «инструменту» в руках одного из музыкантов на сцене – и все закружилось перед глазами. На мумии собаки местами были видны клочки белой шерсти, не утратившей своей белизны, а уши мумии свисали как… я вдруг с невероятной болью осознал, что это – Боб!

(продолжение следует)