Эпоха безверия

Автор почина - Владимир Бойцов (Gavs)               

======

1. «Вообще драть за волосы писателей очень подходящая вещь…» В. В. Розанов


Попалось мне на глаза эссе замечательного поэта и прозаика Ольги Седаковой. Точнее – её выступление на «Оксфордских дебатах» в Британском посольстве в Москве 26 июня 2008 года. Вот что она ответила, в частности, на вопрос «Кому мы больше верим – поэту или прозаику?»:

«Первое, что само собой приходит в голову, — это поставить вопрос к каждому из слов этого вопроса: в каком смысле «верим», чему именно верим? и какому именно «поэту»? и какому «прозаику»? Возможно, все эти слова или какое-то из них мы понимаем по-разному — и, значит, будем обсуждать разные вещи. Начиная с первого слова: «мы». Кто мы? Например: если «мы» — филологи или историки искусства и нас долго и убедительно учили видеть в произведении в первую очередь не человеческое высказывание, не сообщение какого-то опыта, а «тексты», «контексты», «стили», «приемы», «структуры», «работу в языке» и т.п., «мы», вообще говоря, не то чтобы «не верим» ни поэту, ни прозаику, но самый вопрос о такой «вере» звучит для нас наивно. А филологи — далеко не самый страшный случай. Есть еще социологи, есть психологи… то есть те, кто внимателен не к тому, что поэт или прозаик говорит, а к тому, чего он недоговаривает, в чем проговаривается. Есть и такая наука чтения.

Конечно, я, филолог по образованию, несколько преувеличиваю благоприобретенную филологическую бесчувственность. Лучшие филологи, пройдя всю эту «школу недоверия», не утратили простой (нет, совсем не простой!) веры писателю: то есть не выбыли из славного человеческого сословия читателей; и тогда они — во всяком случае, те из них, кого мне довелось лично знать (могу вспомнить Ю.М. Лотмана, С.С. Аверинцева, М.В. Панова, Н.И. Толстого), больше общались с поэтами и явно были склонны больше верить поэтам. Почему? Потому, что поэзия — алгебра словесности, а проза — ее арифметика? Может, и так. А может, потому, что поэты говорят «большие слова», как сказал филолог из филологов С.С. Аверинцев.

Когда «большие слова» пытается сказать прозаик, мне, во всяком случае, становится неловко и хочется, как Базарову, сказать: «Друг Аркадий, не говори красиво!» Да, вне стихотворного строя это уже не «большие», а «красивые» или «эффектные» слова. «Эффектные» слова удобно к случаю повторять, но их ничего не стоит опровергнуть. В их пафосе нет веса, нет тяжести. Они не прошли какой-то особой пробы. Хорошие писатели обычно говорят их не от себя, а поручают персонажам (о чем, впрочем, читатели легко забывают и считают, что это сам Ф.М. Достоевский сказал: «Красота спасет мир»). Поэтическое большое слово прошло эту пробу на чистоту и прочность, эту плавильню: оно прошло через огонь необычайно затрудненных условий собственного появления.

            И так хорошо мне и тяжко,
            Когда появляется стих
            И вдруг дуговая растяжка
            Мелькнет в бормотаньях моих».




2. «Несу литературу как гроб мой, несу литературу как печаль мою, несу литературу как отвращение моё». В. В. Розанов

Интересно, правда? Хотя, как мне кажется, вопрос сформулирован несколько…заданно, что ли, поскольку устанавливает для отвечающего границы – всего два варианта ответа: либо поэту, либо прозаику. А ведь возможен и третий вариант: никому! Ибо история русской литературы последнего полувека, с неумолимой – и неопровержимой! – точностью, доказывает, что доверие к слову и поэта, и прозаика утрачено сегодняшним читателем. Литература (и в достаточно большой степени – поэзия) превратились в некую сферу деятельности, в которой авторы либо играются (читай – развлекаются), либо работают (читай – получают деньги). И это, замечу, ещё не самые худшие варианты! Это у Василия Васильевича, слова которого я вынес в подзаголовок этой главки, всё было всерьёз. Или – у Осипа Эмильевича, фрагмент стихотворения которого цитирует Ольга Седакова.  Ну, так когда это было! И вообще, отдельные идиоты – типа Розанова – нам не указ, верно? Мы же, слава Богу, нормальные люди! И для нас текст – только текст. Не «вечная и невольная музыка в душе», а – буковки на печатном листе или экране монитора. Не Бог (читай – Вера), ради которого жертвовали когда-то жизнью, а – типографская краска или бормотание автора со сцены. Перед которой (сценой) сидит сотня человек, в сущности, мало интересующихся этим самым авторским бормотанием. Ибо сами могут набормотать подобного – ого-го, сколько! И эти слушатели – точнее, не-слушатели – правы, чёрт возьми! Так им и надо – этим служителям муз, этим куртуазным маньеристам, этим самовлюблённым рифмоплётам. Для которых поэзия – это погремушка, с помощью которой можно привлечь внимание к себе-любимому.

3. «Литература (печать) прищемила у человека самолюбие…». В. В. Розанов

 
И не вчера прищемила. Просто с появлением интернета это стало гораздо заметнее. Автор превратился в фигуру публичную. Его жизнь протекает теперь не в отдаление от читателя, а, фактически, на глазах у последнего. (Больше того, при наличии некоторой толики энергичности, читатель вполне может стать соучастником жизни автора).
И – ох, как велик зазор между жизнью автора и собственно его стихами! Возьмём, к примеру, достаточно известного автора Х. Им декларируется: мол, читатели ему совершенно не нужны; они до него не доросли и т.д. На деле – только на нашем сайте у него 20 (!) страничек. Декларируется: все печатные журналы насквозь прогнили и в них правят бал бездарности; существующие литературные конкурсы и члены жюри этих конкурсов коррумпированы и целенаправленно губят русскую поэзию и затирают гениальных авторов (понятно, что под «гениальными авторами» Х подразумевает, в первую очередь, себя). На деле – Х регулярно рассылает свои подборки на все эти конкурсы… И т.д. и т.п. Причём, я сказал сейчас ещё только о самых невинных расхождениях между словами и делами автора Х – дальнейшие примеры были бы гораздо более острыми. И стоит читатель на краю пропасти, разделяющей слово и дело мистера Х, недоуменно размышляя о том, как же перебраться с одного провального края на другой.
А теперь вспомним – с чего, собственно, начался этот текст? С вопроса о ДОВЕРИИ к автору со стороны читателя. Вам этот вопрос всё ещё кажется актуальным? Мне уже нет. Можно ценить стихи автора Х как явление литературы, даже восхищаться ими, но – верить им? Нет, доверие – это совсем иная категория. Не фокус превратить литературу в жизнь – мало ли тому примеров! (Брюсов или – из наших современников – Дмитрий Пригов). Фокус – да простится мне это неудачное в данной фразе, но стилистически уравновешанное с фразой предыдущей, слово – жизнь превратить в литературу. Переплавить. Сделать единым целым. Как удалось это тому же Мандельштаму.


4. «Из уединения – всё». В. В. Розанов


Поэт – всегда одиночка. И его одиночество – благо, хотя сам он, разумеется, может и не считать так. Общество – любое общество – противопоказано поэту. Ибо любое общество с неизбежностью растворяет в себе любую индивидуальность, подгоняет её под свой средний уровень. Либо – отторгает эту индивидуальность, превращая поэта в изгоя. И третьего, пожалуй, не дано. Нынешнее время не способствует уединению поэта, но зато способствует появлению усреднённой «литературы». Литературы, которая вряд ли переживёт своих создателей, но которая кратковременность свою заменяет масштабностью распространения. И – порождает иллюзию доступности писания. Тем самым вовлекая в этот круговорот непрерывного самовоспроизводства «литературы» всё новых и новых участников. И всё это роскошное карнавальство непрерывно клубится в писательских союзах, на творческих вечерах, в издательских планах,  редакционных посиделках, на книжных полках магазинов и литературных интернет-порталах. И здесь первоначальный вопрос – «Кому мы больше верим – поэту или прозаику?» - хочется заменить на  другой: а есть ли сейчас они вообще - прозаики и поэты? И если есть, то не погребены ли они под монбланами и эверестами невнятных литераторов и необязательных стихотворцев? 


P.S. Мнение автора этого текста может не совпадать с мнением автора этого текста.