Сны и видения. Ч. 9. Смерть Боба

   Я постарался сгладить шок Ангелы от смерти ее матери и мне это почти удалось. Учитывая, что Луиза часто отсутствовала, пребывая в очередном путешествии, некоторое время мне было легко объяснять ее отсутствие. Ангела не любила своего отца (хотя в силу врожденной интеллигентности и хорошего воспитания старалась этого не показывать), со мной же она виделась довольно часто, мы дружили и мне было легко объяснить наш переезд. Я надеялся, что вопрос о длительном отсутствии ее матери всплывет не раньше, чем Ангела достаточно повзрослеет и свыкнется с пониманием, что в этом мире есть такое явление, как смерть, научится воспринимать ее как часть мира. Но она удивила меня. Да, отец сказал ей о смерти матери. Она произнесла это совершенно спокойно и я тогда списал все на шок, но взглянув в ее глаза, понял: она обладает какой-то странной внутренней силой и мудростью, от этого мне даже стало в тот момент немного жутко. Несмотря на это, она была обычной девочкой для своих лет. Она была умным ребенком и не доставляла мне никаких хлопот, напротив, ей было приятно принимать участие в домашних хлопотах. Ее синие глаза и белокурые волосы, конечно же, напоминали мне Луизу… Вскоре я нашел ей домашнего учителя, старого профессора - еврея из местного университета. Его внешность чем-то напоминала Эйнштейна, он не был местным жителем, хоть и жил здесь с незапамятных времен. Он был добряком, любил парадоксы и любил детей, мои новые знакомые рассказали, что он воспитал не одно поколение местных жителей. Ум Ангелы был занят учебой и новыми впечатлениями. К сожалению, ей не удавалось найти общий язык со сверстниками, по причинам отсутствия контактов с ними. По прошествии полугода нас по прежнему воспринимали как чужаков, хотя местные жители вели себя с нами отменно вежливо. Еще я заметил странную деталь: на улицах я никогда не видел детей. То есть я слышал, что они есть в семьях, я слышал детские голоса, раздающиеся то там, то здесь, о них говорили, но самих детей я не видел.
   Однажды произошел случай, который оставил во мне неприятное впечатление. Я шел домой в сумерках. Сумерки здесь – нечто особенное. Мир преображается, свет луны переливается особыми красками, нежными, почти звенящими, он падает волнами прозрачной, колышащейся  материи на землю и странно искажает пространство, из-за этого трудно ориентироваться, кажется, что идешь сквоь воду. Этот лунный свет изменяет все, он ощутим кожей лица, как легкое покалывание. Воздух неподвижен, пахнет яблоками и еще  чем-то, я этот аромат называю «ароматом звезд», это запах пространств высоко над нами. Сумерки становятся тайной и каждый твой шаг – шаг в неизвестность. Город был пуст, как обычно бывает в такое время. Издалека был слышен вой собак – заунывный хор, то взлетающий, то опадающий, словно следующий за музыкой луны. Внезапно из-за угла дома, справа выскочила какая-то черная тень, похожая на силуэт маленького ребенка. Тень быстро семеня ножками и переваливаясь, понеслась через улицу наискосок, спиной ко мне. На фигуре был черный, отливающий атласом плащ, волочившийся по мостовой. От неожиданности я крикнул: «эй!», но фигура побежала быстрей, и шустро завернув за угол другого дома, растворилась в темноте. Кто это был – ребенок или карлик я так и не понял, его лицо было скрыто капюшоном.
   Вообще, эти первые полгода были богаты на неприятные события. Они выстраивались в какую-то цепочку, но я еще не мог понять ее логики и закономерности.  Через четыре месяца после нашего переезда скончался наш пес Боб. Умер он совершенно неожиданно и явно не от старости. Просто однажды я вернулся домой в середине дня (Ангела была у профессора) и обнаружил Боба лежащим на полу. Его белый, почти светящийся мех потускнел, он распластался на боку и его лапы судорожно дрожали. Я испуганно подбежал к нему, упал возле него на колени и осторожно приподнял его голову. Он открыл глаза. В них не было боли, он посмотрел на меня совершенно спокойно своими темными, глубокими глазами, в которых были золотые искорки. И впервые в жизни сказал человеческим голосом:
- Я ухожу.
   Его голос не раздался в воздухе, он не был похож на искаженный, пародийный полулай -получеловеческую речь, которую издавали местные собаки. Его голос раздался во мне. Почему-то я не нашел ничего лучше, как спросить:
- Почему же ты никогда не разговаривал?..
- Зачем? – ответил он – Мы и так друг друга прекрасно понимали.
Я подавил истерический смешок. Вспомнился анекдот,  совершенно неуместный здесь и сейчас, о ребенке, который не разговаривал до пяти лет и его все считали немым. Но однажды, за обедом, он произнес: в этом супе мало соли. На вопрос пораженных родителей, почему он не разговаривал раньше, он ответил: раньше в суп клали соли достаточно.
Я почувствовал отчаяние. Слишком много за последнее время! Слезы хлынули у меня из глаз и размывали все, что я видел, а я не мог их вытереть, я держал в руках голову Боба. И мне так хотелось сейчай смотреть и смотреть в его темные, умные глаза с золотистыми искорками! Я яростно сморгнул, но слезы все равно наворачивались и застили картину, я ощутил соленый вкус в уголках губ. Я вдруг всей полнотой ощутил боль от этого проклятого «больше никогда», которого становилось во мне все больше. Я становился одним сплошным «больше никогда», гигантским и пустым.
- Не надо плакать! – сказал Боб спокойно – Это только вы, люди умираете просто так. А мы, собаки, всегда умираем за кого-то. У меня есть к тебе одна, единственная  просьба. Я знаю, что местные жители хоронят своих псов на специальных кладбищах, с пышными похоронами, с громкими ритуалами. Не надо этого! Похорони меня в парке. Там, где мы так часто гуляли втроем, хорошо? Я хочу просто быть с землей…
   Потом Боб умер. А я постарался поскорее избавиться от его тела. У меня оставалось около двух часов до прихода Ангелы. А потом мне еще придется что-то придумать… что-то придумать… и привести себя в порядок… и выглядеть бодро и буднично… Проклятое «больше никогда»!
   Я отправился в парк. В багажнике машины был сверток с телом Боба и лопата. Я оставил машину около въезда в парк и дальше пошел пешком, еле удерживая свой груз в руках. Я старался нести Боба осторожно.
   Аллеи парка были пустынны. Деревья склонялись ко мне и мне показалось, что они все смотрят на меня, смотрят и молчат о чем-то значимом. О тех днях, когда мы бродили здесь втроем, кормили белок, когда желтые и багряные осенние листья шуршали под ногами а теплое осеннее солнце устало тянулось к горизонту, заливая все золотистым светом, золотистым, словно искорки в глазах Боба. Я свернул в чащу и побрел по невысокой, жесткой, шуршащей траве. Ни звука не раздавалось вдали, но трава тоже шептала о тех днях. А еще – о всем том, что мы оставили далеко отсюда, там, где осталась Луиза. И я выкопал яму. Я выкопал глубокую яму, а она ухмыльнулась мне в лицо с издевкой: помнишь меня? Мы уже виделись! И еще увидимся… Я вспомнил последние слова Боба: «…мы, собаки, всегда умираем за кого-то…» Вдруг я понял – то, от чего умер Боб, искало на самом деле нас с Ангелой. Я положил в яму сверток с телом Боба и не стал смотреть на него. Я закопал яму и долго стоял над ней. И в этот момент мне показалось, что на меня кто-то смотрит со спины. Я резко обернулся и увидел между темными стволами деревьями, метрах в двухстах, какую-то маленькую черную фигурку. Из-за слез на моих глазах она казалась размытым пятном. Я смахнул слезы, но там уже никого не было. Мне показалось.

(продолжение следует)