На белом листе бумаги

На белом листе бумаги,
Играя со знаком плюс,
Сложивши углы, как лаги,
Я выведу десять в союз.

И ты не заметишь просьбы
Всей жизни до самых седин,
Как числа сложить не пришлось бы,
А в сумме все ж будет один.

* * *
Я пришел, ты зашторила окна,
Словно прятать чего могла,
Нелюдимая, это ж око,
Это ночь – не игла и мгла.

Это разве подвластно смертным?
Нелюдимая, ради нас,
Брось все совести и наветы –
Там, на небе, сияет глаз.

Он, всевидящий, с нас не спросит.
Он, всезнающий, промолчит,
Отчего же тебя уносит
От меня, словно, свет в ночи?

Словно, кто одуванчик лета
Разбазарил на смерть души…
Нелюдимая, до рассвета
Признаваться в любви спеши.

* * *
И вот, когда допросишься устало,
Скрываясь ночью от небесных суток,
Ночь сыплет звезды искрами металла
И плавится твой истинный рассудок.

На пешеходных тропках все спокойно,
Зеленый в промежутках меж другими.
Автомобили выглядят достойно
Того, что можно любоваться ими.

Но, ты и здесь находишь неуместным
Сказать другим, что истина не вправе
Распоряжаться всеми повсеместно,
Ногой гудроновый пиная гравий.

* * *
Глаза смятенно пустоту
Узрят уныло, безотрадно,
И, может, я потом умру
И заскрипят шаги в парадной.

И чей-то голос огласит…
Ты выйдешь с непонятной дрожью,
Но твой таинственный визит
Меня никак не потревожит.

Я буду, тихий и большой,
Над миром возвышаться дико,
С обезображенной душой
Я не издам живого крика.

И ты, ушедшая от всех,
Посмотришь с тайною надеждой
На мягкий и сыпучий снег
И на мои пустые вежды.

* * *
Декабрь, на деревьях гололед,
В ушных зрачках невольный крик - пора бы!
И скучный день, свой выпятив живот,
Плывет, как бесконечный дирижабль.

Над стойбищем заученных проблем
Летает сойкой малая надежда.
…И как из мозга, вытекает крем
Былой любви, что испытал невежда.

Подарки

Ну что мне делать с Вами, Вы
Опять затеяли цветы
В горшочке длинном на балконе,
Они небесной красоты.

И, непонятно почему,
Нужнее Вам, а не ему -
В печали, в радости и - просто
Подарки сердцу и уму.

Молитва

Найди меня в домашней суете,
Средь хлама дня,
Найди меня в куриной слепоте,
Храни меня.

Но благодарности моей не попроси,
Я сам скажу, душою всей на небеси:

- Жить хорошо, жизнь хороша,
- и буду прав.
Найди меня, пока еще мятежен нрав,
И застолби дорогу в рай, ведь там мой дом,
Впусти меня и не желай жалеть потом.

Коричневая дверь

Вот старая коричневая дверь,
Которая умеет открываться
И закрываться, оставляя щель,
В какую можно видеть подоконник,
И сонник, на столе лежащий, и щавель,
И пару абрикосов, и свинину
Сырую, что еще не видит в щель,
Лианы распустив, плетя корзину,
Твой сон.
Оберегая тишину,
Летает ангелом бескрылым и свободным.
Вот старый ветеран прошел войну
И ждет когда вернется сына родный.
И говорит о правде на земле,
Грустит не в меру. Что ж, грусти, конечно.
Возможно, так пережует омлет
Беззубый рот, что выглядит потешно.
А ты все спишь, ты крепко спишь,
И никого не видишь,
и не хочешь просыпаться.
Ты думаешь, что я подглядываю...
Нет, я просто стою за дверью.

Несозвучие

Я вспоминаю, как тогда
Была заснеженная осень,
Так рано выпали снега
И вышли на дороги лоси.

Заголосили поезда
О чем-то дальнем и знакомом
И стала мерзлая вода
Хрустальной сказкой перед домом.

И дом, похожий на фрегат,
Стоял в снегах довольный,
Но прошлых ливней помнил сад
Тепло в первопрестольной.

И неопавших листьев стон
Над городом летал,
И отчего сердился дом
На сад - никто не знал.


Мудрый дом

И славно
в городе моем,
И весело, и дивно –
Как выйдешь, прямо – водоем,
Налево – дом картинно.

Войдешь
и многое найдешь, –
И садик, и аллею,
Но мне ль входить, ядрена вошь,
Я выходить умею.

Не то чтоб, сразу из себя…
Я морщу лоб моллюском,
С улыбкой майского дождя
Я говорю на русском.

Позвольте
мне пройти домище,
Позвольте
мне уйти, и только,
А он как вытаращит глазища
Окон,
а он живой, настолько –

Вам и не снилось!...
Дело все же
Мне выйти б и пройтись – я мудрый,
А он мои ресницы гложет
И рук разглаживает мудры*.
_________________
Мудры – определенная конфигурация пальцев рук, применяющаяся при медитации.

Испытание Дао

Сергею Аревханову

Сто их, чужих неразберих,
Стоят, в глаза мои глядят,
Невозмутимость глаз моих
В одно стремление сведя.

Сто пью чужих и разных дум,
В одном, единственно, не прав,
Стою, как ветер-вольнодум,
Эпитетом десяти глав.

В ста – прах и вечное, нельзя
И сон обламывает кость,
А небо, пальцем пригрозя,
Мою испытывает злость.

В воспоминаниях о том
На вертикальное «люблю» -
Стою, смотрю с открытым ртом
И что-то нежно говорю.

Предчувствие

Люблю, еще не знаю - как,
Не знаю, где, кого – не знаю.
Не надеваю белый фрак
И черный я не надеваю.

Зевая, не иду ко дну,
Не завожу своей латыни
И не вбиваю ни одну
Я истину в свою гордыню.

Не отношусь и к вам никак,
К себе –
позвольте, не об этом
Писать.
Но если вдруг в кабак
Идете вы…
И не с поэтом…

Дорога к дому

Уже дорога – прямиком
В твой дом и пахнет кизяком,
К тебе протягивают руки,
Кто с детства был с тобой знаком.

А перед домом свет такой,
Какой с небес течет рекой,
И мама говорит с любовью,
Что ты опять такой-сякой.

Стоишь, и нет уже на свете
Тебя счастливее, и ветер
Несет вчерашнюю листву

По тихим улочкам Ташкента.
И дом, готовый к торжеству,
В друзьях запутался, как в лентах…

А я такой

Светлым облаком душу в белом
Вы нашли, а я был несмелым.

Добрым именем всех дорог
Вы – умели, а я – не мог.
Колесом, на ходулях, дулей
Я умел – вы свечу задули.

И хранит та свеча покой,
Вы – такая, а я – такой.

Вы сказали

Был день, когда и с гор вода,
И солнце так желанно,
Я Вас не знал бы никогда,
Но Вы явились, Жанна.

И вся в цветах, и вся в мечтах,
Стояли на вокзале.
Я помню, Вы сказали: «Ах!»
Как глупо Вы сказали.

Красное и белое

Ты говоришь:- «Вражда народов»…
Твой прадед был казак лихой,
А я в любую непогоду
Стою с повинной головой.

Ты веришь в то, что не напрасно,
По всей земле идет война.
За что, мой друг, ты любишь красный,
Коль мне приятна белизна?

Далек тот день, когда забудут
Все люди вечную вражду,
А я сегодня верить буду
В твою счастливую звезду.

Рукой своею неумелой
Опасной бритвой не води.
Дурак, во все глаза гляди,
Как красное кропит на белом…

Сны памяти моей

Высокогорье,
страна чудес, нравы.
Правы без продыха, все бессовестно правы.
Ваше величество сны эти выдержит… Все же,
Если и выдержит даже – на что похоже?
Моря не видишь,
в липах не чуешь липы.
Что ж этот витязь снова печален, в всхлипах?
Что ж эта юность снова в таежном прошлом?
Если все память, все же – что ж нынче пошло?

К Марине Цветаевой

Не вашего поля ягода.
Не вашего дела выгода.
Не вашего тела надоба.
А им бы - все это выгадай.

Отдай, не томи, слезливая.
Гадай, не томи, головушка.
Какого же века ива я,
Какого же сна соловушка.

На теле часы да ладанка.
На деле – не бестолковая…
Да ходит со мною надоба,
Да плачет, пустоголовая.

* * *
Вы способны,
как Вы способны…
Я-то знаю – Вы мне подобны.
Нам удобно сидеть на стуле.
Нас обоих сейчас надули.

Дали вымысел из трех пальцев.
Да, мы оба сейчас скитальцы -
Смысловые и стуловые.
Оба стула сейчас живые.

Стуловыми земля богата.
Нам удобно сейчас, покато
Выкаблучиваться подобным
Из трех пальцев на месте лобном,

В перекатах по бездорожью…
Стул сегодня болеет ложью.
Оттого-то и мне возможно
Перемахивать бездорожье.

Затмение

Заря сменила очертанья,
Луна растаяла во мгле.
Ужель ошибка мирозданья –
Затменье солнца на земле?

Лишь на минуты даль за далью,
Но все увидели одно –
Светило темною вуалью
Прикрыто, словно ей дано

Еще одно предназначенье:
Смущать умы других светил…
И мальчик бегал в изумленье:
Он солнце новое открыл.

Малиновый чай

Где китаянка,
А где и японка,
Чай наливая малиновый в тонкий
Белый бокал,
изумительно резко
Телом своим прижимается
В блеске
Утренних рос ли,
полночной прохлады…
Не для экзотики и променада.
Где времена из других категорий.
Словно признанье
Восточных историй
Северо-западным
Или же Южным
Вьюжного часа ли
Встречам недужным.
Не понимаешь.
Но – форма для глаза
выглядит так, как китайская ваза.

Взяв с полнедели наличного счета,
Делая вид, что не купишь посуду,
Все ж озираешься в пол-оборота,
Тайно взирая на женского Будду.

Дольше мгновения здесь не бывает.
Тает твой айсберг последнего страха.
Пламенный Будда
чуть слышно зевает
И называется просто –
Натаха.


Посвящение И. Бродскому

Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
И. Бродский

Закрываются ставни, закрываются шторы.
Закрывается дверь на крючки и затворы.
Закрываются жалюзи длинных балконов.
Закрывается сердце от всяческих стонов
И навек закрывается море от чаек.
Храмы также закрыты от всех попрошаек.

Закрываю глаза на холодное небо.
Не гляжу
и не хочется соли и хлеба…
Не найдя для себя никаких оправданий,
Закрываются также витрины госзданий,
Закрывается все то, что может закрыться.
Черный ворон закрыт в небе белою птицей,
Белый снег обязательно – белым сияньем.
Закрываются также все сауны, бани.

Все закрыто – печаль, суета междометий.
Закрываются думы о будущем лете.
Никого, ничего, позабыты все страны,
Все вокзалы, бутырки, а также зинданы.

Только не говорите, молчите, не я слеп.
Только не убеждайте, что видите: ястреб
В небе осени слился с концом и началом.
Только не обсуждайте, что б ни означал он.
Нет печали, нет боли, нет прошлой разлуки.
Ведь ломаются с хрустом не крылья, а руки.
Ведь мятежного сердца заносчивый клапан
Был ни мною, ни вами - никем не залапан.
Только не говорите,
молчите,
молчите…

За то, что

Гуляю,
насвистываю,
напеваю.
И хочется вроде по самому краю
Бежать тротуаров
и снова влюбиться.
Решаю
у двери твоей появиться.

Откроешь ли, гордая,
выйдешь ли смело…
Для встречи полгорода вишни поспело,
В садах Аладдиновых треплются майны.
О чем-то судачат в каналах маринки.
Журавль летает
у самой окраины,
а это всего лишь в двух метрах от рынка.

Ты выйдешь, конечно, и ветер бывалый
Задует откуда-то вроде бы с юга.
И небо набросит свое покрывало
С далеким посланием Южного круга.

С далеким тем краем знакома ты, Нинка,
Конечно, по письмам,
конечно, по книжкам.
И вправду была ты моею картинкой,
Той самой одной и единственной фишкой.
Я ставил на все –
было время надежды.
Ты стала другою,
мы стали другими.
Не я проиграл – просто что-то, как прежде,
Уже не волнует,
особенно имя.
И все же, и все же
надеяться смею,
Ты выйдешь однажды за все извиниться:
За то, что была, но не стала моею.
За то, что я мог бы в тебя
не влюбиться.


* * *
А мне везло, и средь народа
Я был известнейшей породы.
Я нерв не тратил на невзгоды
И был причесан и умен.
Мой вид всегда был безупречен.
Когда водили сук на встречу,
Я застревал на целый вечер,
Не помня никаких имен.

И я к тебе не ведал тяги.
В меня влюблялись и дворняги.
И пусть случались передряги,
Я знал, что Бог есть на земле.
Он ходит с совестью и с тростью.
Меня всегда поманит костью.
А если пнет меня от злости,
То, значит, просто не в себе.

Да, я, конечно, был собакой.
Давным-давно – еще до брака.
Не знал ни посоха, ни фрака,
И храм не видел на крови.
Не разрывал чужого сердца.
Мозги не правил иноверцу.
И обходил резные дверцы
Твоей изысканной любви.




Ночной этюд

Облетев частокол, упиваясь колючками хвои,
Ветер гонит листву в табуны равнодушных коней.
Обрывается день, никому не понятное кроет
Ночь, что сбудется мглой в шебуршаньях пугливых теней.

Незаконченность дня, утонченность уставшего неба
Проявляются в ночь, как пустынный верблюжий мираж.
И летит в никуда над пустыней полночная Вега,
Зазывая меня вновь покинуть свой первый этаж.

* * *
Не желая, чтоб Вы эти горы назвали своими,
Что стоят, оперевшись на город в соленом дыму…
Где взрывается высь, что над ними… Но нет, не о Риме –
Что писать о мечте, когда ты оказался в Крыму.

Где над морем снуют одинокие гордые птицы…
В отпущенье грехов что-то есть и, возможно, от птиц.
Смесь простого вранья в обязательствах старой блудницы
Со стремленьем устать от еще не наскучивших лиц.

* * *
Зажги ночник воспоминаний.
Будь с теми, в ком уверен ты.
Отвергни танец увяданий.
Пусть в танце вянут лишь цветы.

Пусть лишь они тебе подспорьем,
Букетами весенних роз,
Фиалкой прорастут в предгорьях
И станут трогательней слез.

Пусть ты забудешь про обиды.
Про все, про всех забудешь ты.
Но не теряй лишь тех из виду,
Кому дарились те цветы.

* * *

1.
Нас опять обсуждают былые друзья.
Вы опять уезжаете в Гагры надолго.
Я на Крайнем без Вас, бесконечно озяб.
Отобрали кровать и состарилась «Волга».

2.
Как легко мне сейчас говорить о Восьмом…
Засучив рукава, ветер гонит письмо
По пустынным проулкам да к вашему дому.
Почтальон извинится, что раньше не мог,
Опоздал, потому что на улице смог,
И помчится к другому…

3.
Ни при чем здесь уменье такого письма.
Вы меня не забыли, а это весьма,
Удивительно празднично, и решено –
Я приеду за Вами,
и это вино,
Несмотря на дожди, что ударятся оземь,
Вам подарит меня,
как бургундскую осень.

На одуванчике миров

Я делал так, читая жесты
Своей руки через года.
И с неба звезды, как невесты,
В ночь увлекали города.

И, расступившись в полумраке,
Впустив меня в разгул тех груд,
Души голодные собаки
Съедали видимость минут.

И случай выпадал удобный
Для всевозможного зверья,
И, необычно став голодным,
Вдруг останавливался я.

А вы могли б остановиться,
Перемахнувши через ров
Своих надежд –
чтоб появиться
На одуванчике миров?..

* * *
Филигранно
постукивая
о стекло,
Луч
еще заходящего солнца
Обрубает закат
всем глазам назло
В воспаленных прищурах японца.

Не зависит от нас уходящее
в ночь.
И уже, словно кот-лежебока,
Зарывается в сны и уносится прочь
От земли твое бренное око.

* * *
Берлина нет, нет Рима, нет Парижа.
Бесстыжая, вы опустились ниже,
Считая все, что можно, по приметам
Своим – на свете том или на этом.

Не разобрав, но разодрав колени…
Бесстыжая, Вы в море подозрений
Желаете забыться в целом мире.
Ваш голос тих, и Ваша шаль в имбире.
И только мой ответ неповторимо –
Берлина нет, Парижа нет, нет Рима…

Одному другу-литератору

Тобою подтвержденный мой недуг -
Склероз – увековечит память в стати.
Ты скажешь, что я был твой верный друг,
Так невзначай и, может быть, некстати.

Но все поймут, что, прошлое храня,
Мы были все ж друг другу безразличны.
Ты был, конечно, кем-то для меня.
Но так, что говорить и неприлично.

* * *
Когда любовь издалека
Приходит как бы на века,
Не удивись, что вас уносит
Рутины черная река.

Порой бывает крепче страсть.
Любовь же может и пропасть.
Согреет путника харчевня,
А не сердечная напасть.

Ведь там, в харчевне, может быть,
Сумеет горе он залить.
Порою легче быть любимым,
Чем безответное любить.

Табачный романс

Гори, гори, моя сигара.
Дыми, дыми, мой едкий дым.
В ушах клокочет Ниагара
Восточным странником седым.

Я не уйду, я здесь, быть может,
Навек тобою закурюсь.
Горчи, горчи, дымок - моложе
Я все равно уж не влюблюсь.

Пусть ветры странствий мне подскажут,
С каких неведомых земель
Был твой табак, с какой поклажи
Скулил наш пес Варфоломей.

С каких высот мне подпевает
Тот тонкий робкий голосок…
Гори, душа, коль так пылают.
И падай, дым, наискосок.

* * *
Настигли нас, исчезла вечность.
Минутность,
проще – человечность.
Улыбка чувств,
и вот – прости.
Не оскорбив предчувствием друга,
Я здесь, за тенью полукруга,
Что так призывна и упруга
И может Вас с ума свести.

Здесь,
за порогом,
снова осень.
Мы живы милостью и просим,
Когда же вновь наступит восемь
Часов
в беспамятстве минут.
Мы ожидаем постоянства,
Как алкоголь,
зовущий к пьянству,
И вот послушно по пространству
Минуты бешено бегут,

Чтоб эту встречу приувесить.
- Который час, ответьте? – Десять.
А десять уж который месяц,
И так уныло в ноябре,
Что приуныла преисподня.
Я точно знаю, что сегодня.
Но время – бешеная сводня,
И вот деревья в серебре

Стоят,
а прошлое предметно.
Все улетает незаметно,
То в ритме музыки балетно,
В движенье незнакомом чувств,
В предчувствии неоднозначном…
Вы опоздали –
в ложе брачном
Уже танцуют новобрачно
Без совести и без искусств

Другие,
новые минуты.
А вы грустите
почему-то…

* * *
Здесь,
где пред Вами грозой облака,
Пуля не дура
и сыщет врага,
И называется левой нога
Та, что приводит к успеху.
Смеха ли ради,
забавы какой,
Шаг строевой начинают ногой
Левой,
а правой находят покой
Или спешат на потеху.

Здесь,
где пророкам дарована весть,
Есть горизонты
и путники есть,
Где всевозможного «есть» не исчесть,
Частью которого живы,
Вы называете словом – слова.
Мозг в киновари,
кипит голова,
И нарекает худая молва
Божьими долы
и нивы.

Здесь,
где все было и будет всегда
Вера во все,
где беда – не беда,
Лишь одинокая вспыхнет звезда
И по-совиному сможет
Филин,
как вестник последней луны,
Все вдруг увидеть
с иной стороны
И рассказать свои тайные сны,
Голосом тихим
встревожив.

Сводит меня
безымянное «то»
С необходимостью выжить,
не то
Станет опять деревянным пальто,
Сшитое не по моде.
Где
перед Вами грозой облака,
Пуля не дура
и сыщет врага,
И называется левой нога
Та,
что к успеху
приводит.

Где берег моря

Где берег моря вдалеке,
Лежу, качаюсь в гамаке.
Я ничего не понимаю,
Живу, как ветер, налегке.

Живой душой и сердцем юн,
Гамак качает ветер с дюн.
Стоит прекрасная погода
И пятки лижет кот Баюн.

А с неба радуга-дуга
Мне подпевает, что года
Плывут над морем облаками,
И, между прочим, в никуда.

Чтоб здесь, у моря на краю,
Судьба сказала: «Во даю!»
…Как хорошо бы было с Вами
Гамак повесить и в раю.

Пора

Уже пора, и со двора
Сметает листья вольный ветер.
Как чудо, падает на плечи
Вам за спиною Царь-гора.

Уже рассветом окрылен
Наш старый клен перед порогом.
Какой, Вы спросите, наш клен?
Да тот, что на земле под Богом,

Отвечу я
и засмотрюсь
На Вас, как на простое чудо.
А что пора-то?
Да влюблюсь
я в Вас сегодня,
жив покуда!



Вопросы

Есть тайный смысл у всего,
Есть два начала у дороги.
Кого вы встретите, кого,
Из камня длительные Боги?

Дорога,
камень,
но пути
Здесь непременно разойдутся.
В какую сторону идти?
С кем заплутать и обмануться?

Таким же каменным покой
Найти с душою суеверной.
Какой дорогою, какой
Добраться до чужой таверны?

Кому из нас там будут петь,
Помогут этот камень сдвинуть?
В какую вечность не глядеть,
Какими стать, какими сгинуть?

Снегири

У нежности взаймы.
Взаймы у всех дорог.
Я попрошу, и мы
не подведем итог.

Всех наших снегирей
я созову в наш сад,
и будет пир царей.
Не город будет – Град.

А в граде – царь-гора.
А пред горою дом
стоять. А у двора
раскинется наш клен.

Еще я созову
весь ваш десятый «А».
Пусть разнесет молву
от самого двора

до тридесятых царств,
чтоб на краю земли
узнали, как красивы
все наши снегири.


Карточный домик

А в доме карточных страстей
Была сердечная тревога.
Опять мне падала дорога
С карт, брошенных рукой твоей.

Мне верилось - при свете дня
Весь этот бред уйдет тревожный.
Но ты смотрела на меня
Так пристально, так невозможно,

Что я поверил в этот бред.
Я уходил, раз было надо.
В окне мерцал холодный свет,
А ты кусала с губ помаду.

Сон

Уличный гул за окном
Напоминает мне сон.
Плачет старуха, и гном
Кажет язык ей кругом.

Тени дрожат на стене.
Окна в решетках стальных.
Кто-то в старинном пенсне
Мертвенно зрит на живых.

Как убежать от себя,
Чтобы прервался тот сон?
В каплях слепого дождя
Плачут старуха и гном.

Карлсон

Когда меня отцы позвали
В свой мир, в свой благостный приют,
Когда живого целовали,
Я думал, что меня убьют.

Но выжил я – и что увидел?
Пустыню, мертвенную тишь
И обжигающие нити
Над сонмом золоченых крыш.

2.
Где церкви высятся красиво
И золотятся купола,
От купины и чернослива
Кружится буйна голова.

И ей бы жить до вольной воли,
Ни в чем не ведая преград,
Да вот кресты на косогоре
Про черный камень говорят.

3. Японское.
В конце пути, быть может, есть он –
Свет алтаря во тьме туннеля.
Но здесь мы одиноко песни
Поем и крутится Емеля.

На печь взгромоздясь без страха,
Он не настаивает – сами
Мы назовем ту печь «Ямаха»
И озаримся чудесами.

Птицы

Что же с нами, любимая, будет,
Если избранных выбрали путь?
Птица красная будит и будит.
Птица черная давит на грудь.

Разгадай меня, дай мне свободы.
Слышу шепот – не ты ли, шепча,
Снова манишь на черную воду
В красной мантии палача.

Словно я никогда не узнаю
В эти Богом забытые дни,
Чем была так взволнованна стая,
Когда мы оставались одни.

Музе

Вы мне ненавистны по духу.
И снова я Вами сражен.
И снова ищу Вас по слуху
Забытых и древних имен.

Слепец, искалеченный Вами,
Блуждаю, как призрак в ночи,
где лишь одинокое пламя
не мною зажженной свечи.

Смеюсь, а затем зарыдаю.
Как я перед Вами смешон.
Плохою и странной, я знаю,
Пришли Вы из древних времен.



* * *
Стон стал стеной –
не перебраться.
Не разораться в заводь дня.
Оставьте это, бросьте, братцы.
Все наши ссоры – западня.

Все отболит и в черном ситце
В закате озарится.
И души, воспаря, как птицы,
Уже, как говорится...

Поторопиться хоть во сне бы.
Ведь не успеешь – век проси.
Здесь даже серенькое небо
А ну попробуй
выкраси!..
* * *
Поэт пером
предначертает вечность.
Испуг
и снова слезы с глаз долой.
А Вы – как будто в платье подвенечном
Спешите за вечерней
зыбкой мглой.

Как нам узнать,
где наше счастье? Все же
Вы молодость утратите свою.
Но от того
Вы мне
меня моложе,
Что я Вас незакатную люблю.

* * *
И от всего, что бросает в дрожь,
В опьяненье любви – что намного хуже,
Остается лишь память – фальшивый грош
В недостойном муже…

Переделав мир на манер манежа,
Ты уже печалишься – Мулен-руж
В сей жене встречается много реже,
Чем круги дождливые в море луж.

Обходя достоинство биться
Все же
Головой неопытной в эту дверь,
Ты войдешь когда-нибудь. Но моложе
Непременно будут тебя,
Поверь.
* * *
Когда на сердце тонкий лед,
Не растопить его, хоть плачь.
Не плачь, а верь, что все пройдет,
Взойдя на лестницу удач.

Остановись, передохни
И просто стань самим собой.
И ты увидишь – счастья дни
Солдатами рванутся в бой.

Но победителей не чти.
Судьба стреляет наугад.
Пройдут снега, пройдут дожди,
И в том никто не виноват.

Взрослые игры

Давай начнем играть
И целый день подряд
В старинную тетрадь
Записывать улыбки.
Давай не будем лгать,
Наивно говорят.
Но не пройдет и дня,
Мы спишем все ошибки.

Давай не будем мы
Расхаживать потом
Среди плакучих ив
И говорить сурово,
Что жизнь – это холмы,
А жить – это потом.
Пусть заискрится слог
И чище станет слово.

Давай начнем играть.
Давай найдем мечту
И женщину свою
Обрадовать сумеем.
Пусть улыбнется мать
И брат простит сестру,
И будут нас опять
Бояться сто Америк.

Давай начнем играть...

Одиночество ската
Свет
его не волнует и, прячась в волне,
Выставляя на миг свой плавник,
как надежду,
Он уходит туда,
чтобы там, в глубине
Оказаться не в море, не в небе,
а между
Двух чужих
рыбьих глаз,
как меж звездных светил,
Чешуею скользнувши бессовестно в ил.

И остаться молчать,
из всего
своего
Существа источая невольные слезы,
Что для рыбы возможны лишь всуе. Его
Безмятежный покой
Не нарушат и грезы
Одиночества моря –
пусть там, наверху,
Где волной потревоженный парус в лазури,
Все легко и воздушно,
где на
берегу
Раздается в ночь пенье
чешуйчатых гурий.
Ведь и это не все,
о чем может мечтать
В той потерянной мгле
бессловесная стать.

* * *
Все лица ворону видятся так же,
Как человеку – моря и страны.
Если же в море нет шпиля даже,
Это не значит, что в нем нет раны.

Ворон способен нестись в пространство
Лучше и дольше, чем в небе птицы.
Время есть длительность постоянства
Тела, что видят другие лица.

Выйди на улицу неприметно
Даже с историей вольных птиц,
И только ворону будет заметно:
Ты оказался в плену у лиц.


Будет сын

Зашептались камыши,
камышиный заговор.
Коль подастся в латыши,
сразу будет наговор
На бабку,
на деда,
как тень на соседа
Упавшая с крыши танцующей мыши.
На беглую строчку,
на сына, на дочку.
Чего зашептались,
кого испугались.
Нет бабки, нет деда,
нет больше соседа...
Сколько мыши не пляши,
не подамся в латыши.
Раз ставлю здесь точку.

Не будет и дочки.



Письмо к любимой

Что-нибудь из такого просили, не спорил.
Пусть такого не мог, но уж если для дела,
Если парочкой строк ничего, кроме горя,
Если баночку нервов да вылить на тело
И разбить пару окон, заведомо зная,
Что и окна свои, и своей головою.
Где все мы полюбили на первое мая
Напиваться Москвой или жить под Москвою.

В постоянных расспросах, в ответах распевно
Почему нелегко нам, когда всем до фени?
Вы меня обнимали ночами, а крем вы,
Ожидая рассвета, втирали в колени.
И смеялись под утро, как ваша святая.
Никогда я не слышал такого веселья.
Я еще напишу Вам, моя золотая,
Когда праздничным утром забудусь с похмелья.

* * *
Загадывай, чудак, желания свои.
Исполни под звездой
свой ритуал, Алеша.
И ты увидишь, как
вернутся счастья дни
И память пропоет, что день такой хороший.

Но завлечет тебя опять твоя мечта.
Ты сразу ей скажи, что сердце к той закрыто.
Ведь пред тобою здесь – единственная «та»,
А память, дорогой,
разбитое корыто.



Вы правы

Все мысли на минуты,
Все чувства бестолковы.
Все повести раздуты.
Мой друг, да кто Вы, кто Вы?

Найдется ль благородство,
Неужто нет управы.
От Бога до сиротства
Мой враг, Вы правы, правы.

* * *
Когда-то вместе мы играли,
Шутили ласково и грубо,
И были наши Вали, Гали,
И целовали лето в губы.

Так что ж теперь, душа, зеваешь?
Давай костер зажжем у сосен,
А то все время забываешь,
Что в эти дни – не только осень.

* * *
Щеки пылают огнем.
Сгорает свечою день.
Тени бывают днем.
Ночи скрывают тень.
Иначе от костра.
И от твоей руки.
Тень ее так быстра,
Словно стрела реки.
Пущена наугад.
Но непременно в цель.
Тень не летает над...
Тень утекает в щель.
Тень утекает в щель,
Над головой струясь.
Тени не помнят цель.
Тени не ценят связь.