Соблазн

  Ах, эти седые взоры -- массивные тумбы, не могущие забросить и шлейфа через плечо.    Отчаянным приговором в жестоких проклятьях губы, уставшие в одиночку сдавать еженощный зачет. Опять за пределами круга той дивной огненной сферы Вселенной, Солнца и скерцо, и всех Богов, зачем записала глупо себя в аферу молений, обрывов сердца, улыбок и вещих снов? Развеянным метеором их бросит жестоко оземь упавший с небес под утро бескрылый конек-горбунок. И ангелы взвоют хором, и кто-то апломбно-мудрый рукой у виска покрутит: давай, чтоб никто не смог. Ну как это, в марте осень? Где видано, чтобы ливни, и камни ползли лавиной, с тоской на короткой ноге? Рубахи смирительной просит, седой и надежно-длинной, тебе я, как врач, только правду, твоя дорогая ЛГ. А ты поступи мудрее, хоть дура манит и лукавит, и стелет ковром соблазны, как фея во всей красе, но вспомни, прошу, скорее, что главные игры -- без правил, и сдай ее, как заразу, туда, где бывают все. Пинком по ее подноготной, по чувствам и хромосомам, пускай разлетится в похоть, сама ж на ногах удержись, и сразу же, без экивоков, без нервов и идиомов, подальше задвинь свое "плохо", попробуй новую жизнь. Закрой глаза пеленою, как будто идут дожди, иди под гранитной стеною и ничего не жди, а если качнется небо, иль пылью забьет глаза, скажи, что тебе нелепо, но ты всегда будешь "за". Что в глупых своих молитвах забудешь того одного, что преданным сателитом уцепишься в большинство, что правда, как пепелище, тускнеет и умирает, а если еще кто-то ищет, так завтра придет другая, что будешь ходить по дорожкам, где выметено и гладко, что дерзкой бешеной кошкой не прыгнут стихи в тетрадку, что главным предметом истины восстанет в глазах кровать, что ночью не биться в исповеди, а будешь тихонько спать. И убеждал по-мудрому, тезисы правя фактами, и калькулятор в степенях выгоду мерил числами, и рисовался походя новый оплот -- стена. Только рука привычно вдруг потянулась к тетрадке, только с бумажного листика, от стихоплетства чистого, грустно взглянула правда -- та, что как жизнь, одна. В мутном полночном шабаше тени плясали холодные, и с благородной маскою важно ходила лесть, а с петушиным криком сгинуло все бесплотное, и улыбнувшись солнышку, я поняла: я есть.