Сны и видения. Ч. 7. Луиза

  Старинные улочки, по которым бродили мы, я и моя семилетняя дочь Ангела, были узкими и покрытыми брусчаткой. Этот город был городом барокко – фасады домов в завитушках, барельефах, растительных орнаментах, черепица красная, похожая на чешую крупной рыбы, на углах крыш – раскрытые пасти чертей и каких-то мордатых фавнов, сквозь которые стекает дождевая вода. Стены внизу облицованы гранитными плитками, каменными декоративными накладками. Дома сжимали друг друга боками, ан-фас становились вытянутыми вверх прямоугольниками с удивленными окнами, которые толпятся у дороги, опасаясь что их кто-то сзади вытолкнет на ее середину, из-за этого приподнимались на цыпочках у кромки тротуаров, но при этом оставались одно, двух и трехэтажными, хотя и тянулись вверх всем своим серым, шершавым телом. Это был даже не выхолощенный серый цвет «здесь и сейчас», а какой-то мутноватый, серо-желтый, грязный, прочно ассоциирующийся у меня почему-то с 18-м веком, камином во всю стену, высокими потолками, огромным портретом благородного, черноглазого кавалера в кирасе и багряном плаще на стене, красной софой с загнутыми в форме львиных лап ножками и черным томиком Гете на столике. В одном из таких домов мы с Ангелой жили после того, как переехали сюда. Это случилось после смерти ее матери. Ангела была моей приемной дочерью. Я любил ее мать, но к сожалению, мне пришлось всегда оставаться лишь ее преданным другом. Я прекрасно понимал, что я не пара Луизе. Я – мечтатель, довольно пассивный человек, зарабатывал себе на жизнь очерками в местной газете а в свободное время писал новеллы и публиковал за свой счет за пределами города под псевонимом Уайт Кроу. Отсутствие фактора времени в моей профессиональной деятельности еще более усугубили мою склонность к сибаритству, порой я проводил целые недели на диване, создавая в уме планы новых произведений или путешествуя по мирам воображения в поисках сюжета. Луиза же была полной моей противоположностью, обожала путешествия, не могла долго усидеть в одном городе, но ни в коем случае не была поверхностным человеком. Скорее наоборот, она испытала и пережила столько всего, что ее постоянное состояние дороги проходящей через сердце было защитной реакцией. Она боялась, что мир поймает ее и как только она остановится на одном месте, она окажется мушкой в липкой и медленной смоле времени, застывающей в каменный янтарь. Где-то на другой стороне она встретила своего будущего мужа. Вряд ли она любила его. Скорее, ее устраивало, что он оставляет ей полную свободу передвижения, поскольку он был крупный коммерсант и сам находился в постоянных разъездах. Периодически Луиза возвращалась в наш город и делилась со мной впечатлениями от очередной поездки, а я писал новые рассказы, пользуясь ее впечатлениями, и предоставлял ей для редакции и рецензий. Нам было о чем поговорить. Ее забавляла роль музы, меня устраивало мое положение стороннего обожателя. И когда мечты заводили меня слишком далеко… я говорил себе: я знаю, как много хороших, романтических  отношений двух любящих друг друга людей было испорчено браком и последующим бытом. Зачем становиться в их ряд?
   Луиза погибла в одном из путешествий. Муж ее сразу же после похорон сдал Ангелу в сиротский дом. Мотивируя тем, что «там ей будет лучше, поскольку он и так постоянно мотается туда-сюда». На похоронах он был с какой-то вертлявой дамочкой с выдающимся бюстом. Она жевала жевачку и явно скучала, при этом на ней был наряд, далекий от траурного этикета. Я поговорил с ним через неделю, как только вышел из запоя, спокойно и без эмоций. Все мои эмоции упали вместе с цветами туда, в квадратную черную яму, куда опускали гроб, и я слышал, как комья земли стучали по моим обнаженным нервам, и я запомнил навсегда каждый звук каждого комочка, каждой песчинки. С каждой лопатой моя душа все больше чернела и немела, и уходила вниз. Словно закапывая гроб, выкапывают дыру во мне.
   Да, он согласен на удочерение (законы позволяли). Да, он не имеет претензий. Нет, он не собирается претендовать… посещать… содержать… тут я заметил, что на его скулах играют желваки и он смотрит куда-то в сторону и вниз, а руки спрятал под стол. Мне вдруг показалось, что он сцепил пальцы и сжал их до синевы, до боли. Вдруг я понял, что он и вправду считает, что мы с Луизой… и может быть даже, что Ангела – МОЯ ДОЧЬ??? Я бы злорадно расхохотался, но в тот момент мне это показалось кощунством, как и подобные мысли. Интересно, что творилось в их семье, когда они обсуждали нашу с Луизой дружбу? Она никогда ничего об этом не говорила. В отношении семейных проблем она была - сама скрытность, и даже мне никогда не удавалось ее разговорить, при нашем-то уровне доверия. Она могла говорить о самых драматических моментах прошлого, самых интимных личных переживаниях, но тема семьи всегда была за неприступной стеной, за стеной, в которой не было двери.
   Я был удовлетворен настолько, насколько это слово могло быть применимо к той ситуации. Я подумал, что стоит сказать, обернувшись на выходе из его позолоченного, бархатного кабинета что-то дерзкое и пафосное, то, что обычно говорят положительные герои в кино – но мысленно лишь махнул рукой. Я даже в чем-то начал понимать его – потом, когда успокоился. Ей, Ангеле, и вправду будет лучше со мной, каким бы лентяем я не был. Это самое малое, что я мог сделать для Луизы.

(продолжение следует)