Она зовёт себя весёлой пеной...

*  *  * 


Три стебля чебреца из-под скалы-стены,
лиловые цветки степных скудельных брашен,
сорву я потому, что снова мне слышны
железные слова пряморастущих башен.
Здесь консул держит речь, и сурожская крепь
покорна письменам о генуэзской воле.
Но жёлтые холмы перетекают в степь,
где ханские бойцы тоскуют на приколе.
Где всадники крепки на выгнутых ногах
и с кровью пить кумыс обучены с батыйства,

там страх не пасть в бою - один-единый страх,
и жилистый язык не создан для витийства.
В скуластых образАх наследников Орды
играют желваки священного разбоя,
и лижут белый яд Чингизовой звезды
раскосые полки с безусою губою.
И вновь азийский вал со сталью Аппенин
сшибается у скал под солнцем Киммерии,
чтоб златотканный хан иль консул-властелин
шептал хвалу Алле иль Матери Марии...





Дом в Коктебеле



Белёный дом под охрой черепицы,
что выцвела от зноя и дождей.
Который день и век ему приснится,
аукнется который из гостей?
Здесь жил поэт - вакхическое чрево,
охапка абрикосовых кудрей,
укрыв крылом сыновьим королеву
тевтонских неразбавленных кровей.
Холщовый эллин, Хортицы наследник,
ходок с полынной пылью на стопах,
здесь обитал он, звёздам собеседник,
влюблённый в египтянку Таиах.
Вот дом его - из корабельной башни
видны мне бухты синь и Карадаг.

Его застолий хлеб позавчерашний
горчит мускатной крошкой на губах.
Вот рокот Макса - россыпь тамбурина,
ночной веранды шумная буза...
И всех смуглей - придумщица Марина,
зелёные понтийские глаза.
Она зовёт себя весёлой пеной,
играет лёгким именем морским,
но створ судьбы, но фатум неразменный,
как скальный материк растёт над ним.
В её руке подарок сердолика
теплей кольца, сердечней серебра...
Темнеет ночь и степью пахнет дико
и обещает свежий бриз с утра.