Из под спуда

Письма из под спуда

…Нам не завезли уголь, поэтому едим картошку, завтра будет ураган, штопаем паруса. Кошки открыли сезон, на крыше завелось масляное облако, в саду опять что-то ухало. В остальном всё обыкновенно, ноги держим в тазу с теплом, ждём знамений и слушаем скрежет заезжего музыканта. Он остался без инструментов, только отвёртка и гвоздь, спит в углу, но в его снах 14 симфоний глумятся над одной слабенькой сюитой. Вчера на реке был огонь. Ходили смотреть. Нам не было страшно, поэтому подмышками у нас было холодно. Наши женщины не умеют быть голыми. Их любовь становится всё дольше, а измены всё жиже. Петух, который кукарекал наизусть псалом №9, сдох. Теперь вместо него заречный комар, он игриво кружит вокруг чайника и немного пьян. Почтальоны собираются в стада, выбирают вожаков. Сломался трактор. Соседский пулемёт угодил ему в счётчик, всё залило тосолом и пропеллер встал. Правительство обещало каждому вырыть по колодцу. Местный мэр решил не отставать и пообещал каждой семье отдельную линию электропередач. Что это такое мы не знаем, но в интернете спама стало больше. Меня всё донимают слухи. Они молчаливо стоят на противоположной стороне дороги, глаза и уши спрятав под капюшонами. Им известно место моей смерти. Бабушка мне говорила, я помню, она всё твердила «когда придёт время…», поэтому я неспокоен. Кто-то дёргает меня за штанину и льёт воду ко мне на колени. В глазах темнеет. Язык меня не слушается. Слова от меня разбегаются…

…Иногда мне кажется, что линии жизни, прочерченные временем на стенках пространства, образуют некий узор, орнамент, задают ритм, смысл которого заключается в том, чтобы сердце билось на той самой, выражаемой в герцах, частоте, на которой располагаются волны восприятия и осознания того, что в природе есть независимые от нашего настроения и характера ценности, такие, как добро, хорошо, любовь и т. д. Поэтому и хочется, иногда, затянувшись поглубже сигаретой, поднять плечи, стиснуть руки в карманах и идти куда глаза глядят. Чтобы чувствовать этот ритм, рисовать ногами эти узоры, быть добрым, счастливым. Ходишь так, ходишь, а потом – бах – какая-то ерунда с тобой происходит. Позвонит кто-то, сигареты кончатся, встретишь кого-нибудь… И всё. Ты уже не принадлежишь себе. Твоё время кончилось… Пространство исчезло… Ты снова болтаешься чем-то между чего-то…

…Память, воображение – инструмент которым можно создавать произведения искусства времени, ювелирные изыски пространства, а можно ограничиваться грубыми предметами быта, всё зависит от того, в чьих руках будет инструмент, от его искренности, чувства меры, вкуса, ощущения формы, поэтому не всегда могут требоваться большие затраты душевных сил и физическое напряжение, иные шедевры рождаются на гребне лёгкого прикосновения, шутя, что является результатом долгих блужданий во тьме, когда приходиться ходить кругами, бормотать, перебирать рифмы как в припадке, лежать, смотреть в потолок, скрипеть зубами, не отвечать на вопросы, раздражаться, или стараться отвлечься. Всё это проще простого, если внутри есть та самая пружинка, которая с визгом распрямляется, когда появляется хоть малейший повод уйти от навязчивых мыслей. Но настоящий мастер, имеющий опыт в преодолении времени и пространства, умеющий не только оградить очаг от дождя и ветра, но и способный высечь искру даже в состоянии уныния и разлада, затеплить огонёк, прибавить пламя, такой артист добьётся того, чтобы время плясало под его дудку, у него не застоится прошлое, не перекипит будущее, а настоящее он подаст благоухающим, с  бронзовой корочкой, с фруктами и соусом, так, что потекут слюнки…

…Знал я одного молодого жреца, он всегда появлялся утром на верхних ступенях храма, он стоял, что-то бормоча про себя, брызгая водой с пальцев из серебряного кувшина вниз. Наверное, он знал много молитв, знал, как появляется на небе солнце, как строить дома, чтобы не обваливались стены, он был моложе меня… Я, когда его видел, чувствовал, что у меня всё время что-то ёкало внутри… Здесь всегда один день, такой, сумрачный. Нет ни вчера, ни завтра. Каждый спит когда захочет. Я сны свои хорошо помню. Мне это снится всё. А было ли это…

…Предназначение, оно есть у каждого. Есть начало пути, но пройти до конца могут не все. Существуют знаки, они, как указатели, направляют тебя по твоему пути. Это может быть какой-то случай, произошедший с тобой, какая-то встреча, прочитанная в книге мысль. Это ключи, которыми ты можешь открыть следующую дверь на своём пути. Если ты не будешь сворачивать со своего пути, рано или поздно, ты найдёшь их все. А если человек сбился с пути, не ищет его, разучился разбираться в знаках судьбы, он становится добычей. Для него открывается проход в небытие. Каждому приходится подписывать страницу его жизни. Это как склад неудавшихся человеческих судеб, им нашли замену, они никуда не годятся, но выбрасывать жалко. Таких скапливается всё больше и больше. Они ни к чему не годны, теряют память, рассудок. Лишь некоторые, хотя и лишены воспоминаний, всё ещё сохраняют какой-то человеческий смысл...

...Мог ли быть на самом деле ключ, отмыкающий все замки, все двери?, это значит, что владеющий им не нуждается в помощи, наставлении, руководстве, что он волен выбирать не только между тем куда именно входить, но и входить ему или не входить вообще, то есть выбирать из бесконечного ряда возможностей вобще, а как же быть тем, кому уготована судьба сторожить, приказывать, учить, не пускать, не могло ведь быть так, чтобы изначально было задумано такое противоречие, или это-то и является свидетельством наличия оборотной стороны мира, два противоположных пути, которые созданы для того, чтобы достичь одной цели, чтобы достиг её хотя бы один из них, если другой окажется ложным, в этом есть гарантия, надёжность, величие и совершенство, остаётся только выбрать, каким путём идти, но это зависит и от того кому идти, кто возьмёт на себя…

…Двойственность – свойство и черта мира и всех частей его составляющих, даже самых малых, чтобы начаться, надо начаться с одного, и должно закончиться другим, иначе ничего не начнется, ничем не закончится, как с солёного переходишь на сладкое, со света в тень, от войны к миру, и эта война – это только необходимая, другая сторона мирной жизни. Когда шла эта война,  мужчины уходили и не возвращались, уходили их младшие братья и тоже не возвращались, ушли сыновья и не вернулись, а когда женщины собрались последовать за отцами, мужьями и сыновьями, то увидели, что с противной стороны на встречу идут тоже женщины, тогда война решила дать передышку, чтобы женщинам хватило времени нагулять молока, чтобы вырастить новых мужчин, но у женщин от горя уже молока больше не было, мужчины больше не вырастали, рождались только девочки, а им ведь не надо молока, девочки могут расти без солнечного света, без простора, на полу из сырой земли, от этого они только больше наливаются соком бессовестного молчания, их глаза становятся шире и глубже, и в ясную ночь этими глазами можно увидеть на небе сердце вселенной, проколотое единорогом, но война всё равно забрала их всех. Те, кого война всё-таки оставила в покое, пощадила, отправились искать берег большого моря, чтобы построить там новые дома, и, может быть, там родить мальчиков, чтобы продолжить своих погибших мужчин, но они были женщины, женщины, которые уже забыли как пахнут мужчины, а такие женщины не умеют думать одну мысль так, чтобы она стала превращаться во что-то осязаемое, поэтому, выйдя к берегу моря, они опустились на колени, положили ладони на воду и почувствовали, как солёное море проникает в их кровь, наполняя её неделями размеренной пустоты, месяцами безразличного безветрия, годами приливов и отливов и больше ничем, после этого, каждой из них приснился старик, который подарил им ключ, они думали, что своими мучениями заслужили, чтобы этот ключ мог открыть им врата в рай, но, когда в следующем сне увидели огромный город, каждая дверь в котором открывалась их ключом, они поняли, что останутся в этом городе навсегда, потому что здесь их уставшие тела наконец-то оставили их, и они превратились в бесплотные души безразличные и беспомощные…   

…Никто не помнит, когда первые голуби переселились жить в города, заняли чердаки, вентиляционные шахты, теплоотводы, заложенные печные проходы, они всё смелее и смелее появлялись на улицах, на подоконниках, разгуливали по крышам, они держались по одиночке, но как только видели обронённую крошку или семечку, слетались со всех сторон с шумом, похожим на морской прибой в песчаном заливе, даже инвалиды, потерявшие коготь, палец или целую ногу, отнюдь не в бою с кошками, а по собственной глупости, запархивая на ночлег в трансформаторные будки, даже они отличались бойкостью характера и не уступали ни в чём жирным здоровякам, но особенно полюбились голубям памятники, статуи и всевозможные скульптурные выступы на стенах, голуби и даже другие птицы испытывали гордость, имея возможность самодовольно гадить на различных важных особ без всякой помехи, слёту, в пике, прицельно и не очень, благо те были неподвижны, конечно, можно было остаться безнаказанным, обделав любого прохожего, с достаточной высоты, но тут требовалась сноровка в стрельбе по движущейся цели, а самое главное, у статуи можно было назначать свидания с голубками, а ещё вокруг статуй часто гуляли сердобольные горожане, не скупящиеся на крошки, одна такая статуя в углу городского парка, небольшая, чуть покосившаяся и закопченная, тем не менее, привлекала голубей и прочих птиц своей необычностью, у неё было два лица, те, кто умел читать, могли бы прочесть на медной табличке, торчащей из земли тут же, что речь шла о, так называемом, «двуликом» Янусе или Yanus Pater, о том, чьё имя произошло от латинского ianua, что значит «двери», «врата», он, будучи богом входов и выходов и всякого начала (первого месяца года названного по имени Януса январем (Januarius), первого дня месяца, первого часа дня, начала жизни всякого человека), занимал место в начале какой бы то ни было молитвы, вобще при обращении к богам первым было всегда имя Януса, его праздник – «агонии» –  приходился на девятое января, его жрецом был жрец, символически заменявший императора, «царь-регия», «царь священнодействий», возглавлявший иерархию римских жрецов, изображения Януса на монетах, в скульптуре, фресках попадались чаще всего с ключами, 365 пальцами по числу дней в году, который он начинал, и с двумя, смотрящими в разные стороны лицами, двуликость его объясняется тем, что двери ведут и внутрь, и вовне дома, а также тем, что он знает и прошлое, и будущее, также он покровительствовал любому выбору, он же призывался при объявлении войны, что могло знаменовать связь мира и войны, космического и земного порядка…

…Кто не сеет, не жнёт, не заботится о хлебе насущном, кто проводит дни в праздности, а ночи в смятении, кто отрёкся от благ мирских ради невзгод, но благ высших, кто словом может насытиться и словом же отравиться, кто видит не то, что есть, а то, что снится, и слышит, как пламя превращается в  воду, кто в темноте чувствует притяжение металлов, кто не знает ни любви, ни ненависти, кто каждое утро отдаёт свою душу приходящим с востока волхвам, дабы они возвратили её вечером, утомлённую расхожими истинами, кто находит отдых на спине плывущего по поверхности моря левиафана, к кому сон приходит только под покрывалом, вышитым невидимыми знаками языка, на котором думали, но так и не научились говорить остроносые обезьяны, родившиеся в кратерах вулкана сомалийских гор, кто одним вздохом может угадать все музыкальные интервалы в убегающем вечернем свете, тому – суждено родиться вновь, быть снова младенцем, отроком, юношей, и к пятнадцати годам вспомнить предыдущую жизнь, заменить ею свою, прошедшую, отыскать адреса прежних друзей, покинутые дома, чёрные лестницы, и, на чердаке, среди разного рода старинных диковинок из настоящего резного дерева, или цветного стекла, или прошитой кожи, двигаясь в пылинках солнечного луча из-за закрытых рассохшихся створок чердачного окна, выбраться на крышу, залезть на осыпающуюся печную трубу, взмахнуть крыльями, спланировать вниз к клочковатой стае голубей, клюющих перед стеклянными дверями магазина пшено, разбросанное для них пожилой женщиной, живущей на первом этаже этого же дома в комнате с провалившимся полом и геранями во всё окно – и лечь на холодный уличный камень, ещё влажный от дождя, прошедшего в полдень… А когда голуби улетят, снова пойдёт дождь, смоет крупинки пшена в лужу у самого крыльца и их прибьёт к берегу ровным рядком желто-белых бусинок, как первые хлопья снега…