Ухожу, потушив свет - одним файлом

                СОДЕРЖАНИЕ

Ухожу, потушив свет – Новый дом – Операция – Ради всего святого – Перелет – Двое в автобусе – Десять индейцев – Судовой журнал – Паломничество М. Чепмэна к Л. ван Бетховену – Рояль в ночи – Последний концерт – Русалка – Шахматы – Ничего лишнего – Десять минут до прибытия

========================================

УХОЖУ, ПОТУШИВ СВЕТ

      Вот ты говоришь, что все истории тебе скучны, и подлинные и вымышленные, что в происходящем нет ничего интересного, что происходит, по сути, всегда одно и то же, ну, может быть, говоришь ты, есть несколько схем, по которым все происходит, моделей, типов, и когда ты их узнаешь, когда ты научишься узнавать их в любой истории, или, по-другому, сводить любую историю к ее схеме, модели, типу, то происходящее потеряет для тебя интерес, и ты будешь больше ценить вымышленные истории, чем подлинные, а в вымышленных историях будешь ценить не сюжет, который лишь представляет схему, а способ подачи сюжета, технику изложения, потому что в этом никаких априорных ограничений нет, и тут все зависит от изобретательности повествователя, человек, говоришь ты, несвободен физически, исторически, но свободен эстетически, эстетика, говоришь ты, это область свободы, здесь нет предела разнообразию, поэтому искушенный читатель обращает прежде всего внимание на принцип построения рассказа, на приемы, которыми пользуется рассказчик, а до описываемых в рассказе событий, истории, которую излагают, ему, в общем-то, нет никакого дела, ведь мы согласились, говоришь ты, считать этого читателя искушенным, а это значит, что он хорошо знает схемы, модели и типы происходящего, разбирается в них, как в своих пяти пальцах, вот почему происходящее само по себе его нисколько не интересует, и ему безразлична судьба персонажей, настолько же, насколько ему безразлична его собственная судьба, ведь что такое судьба человека, говоришь ты, это всего лишь конкретизация, более или менее удачная, какой-то схемы, реализация какой-то модели, воплощение типа, в судьбе человека нет ничего существенно личного, потому что существенное в ней всегда носит общий характер и задано априори, но рассказ о судьбе может быть построен настолько оригинально, что к нему никакой схемы не подберешь, и здесь индивидуальное торжествует победу над типичным, единичное над общим, личное над общественным и, в конечном счете, воля человека – над его судьбой.
      А я тебе на это отвечаю, что победа повествователя над деятелем иллюзорна, что разнообразие повествовательных приемов ничуть не больше, чем разнообразие человеческих судеб, что, может быть, их даже значительно меньше, не говоря уже о том, что эстетическое не затрагивает нас так глубоко, как этическое, и предаваться эстетическому гурманству может только человек отчаявшийся в себе и других людях, ведь естественная установка любого человека, говорю я, это установка этическая, и отдавать преимущество техническому приему, вообще технике, над материалом – значит утратить естественную ориентацию, заболеть недугом под названием «эстетизм», или «снобизм», вот именно, говорю я, сноб – это человек, похожий на корабль, потерявший якорь во время бури, или на аэростат, потерявший гондолу, вспомни роман «Таинственный остров», говорю я, открывая книгу, беглецам пришлось отрезать корзину, чтобы не упасть в море, и шар взмыл вверх, и его понесло воздушным течением, вот так и эстетически ориентированный человек, или сноб, предпочитает воздушные течения морским, а морские пути – земным дорогам, думаю, ты оценишь силу этих сравнений, они убеждают лучше, чем любая длинная речь, ведь человек – существо сухопутное, он рождается с ногами, а не с плавниками или крыльями, и тот, кто пытается переделать свою природу, стать птицей или рыбой, отклоняется от естественного порядка, а все, что отклоняется от естественного порядка, мы называем уродством, в результате, говорю я, закрывая книгу, рождается не новое прекрасное существо, а нечто монструозное, неестественное, не умеющее ни ходить, ни плавать, ни летать, а если и умеющее, то плохо, намного хуже, чем это делают люди, рыбы и птицы.
      Но ты не слушаешь меня, ты спишь, и книга валится из твоих рук. Я подбираю ее, раскрываю наугад и читаю: «Поменьше естественности – в этом наш первый долг. В чем же второй – никому не известно».
      Я кладу книгу на столик и выхожу из комнаты, потушив свет.

_________________________________
     «Поменьше естественности...» – О. Уайльд. «Заветы молодому поколению».


НОВЫЙ ДОМ

      – Не нравится мне этот дом, – сказала она.
      – А по-моему, замечательный дом, – сказал он. – Необычный, конечно, но в этом его и прелесть.
      – Необычного в нем только то, что он мне не нравится. Ведь обычно мне все равно, какой дом. Мне все равно, какого он стиля, какого он года, сколько в нем спален и ванных комнат, есть ли веранда на втором этаже. Мне все это безразлично. Я вселяюсь в дом и обживаю его. И тогда он начинает мне нравиться. А до того, как его обживу, он не вызывает у меня никаких чувств. Так обычно бывает. Но с этим домом что-то не так. Он мне не нравится. И я даже не могу объяснить, чем. Если бы я могла это сделать... Но я не могу. Он просто не нравится мне – и все. Поэтому я думаю, дорогой, нам лучше не покупать этот дом. Я вообще не уверена, что нам нужен новый дом. В жизни за городом есть, конечно, свои плюсы, но и минусов наберется. Если все как следует посчитать, то окажется, что нам лучше остаться в старом доме. Ведь мы к нему уже привыкли. Он стал как бы членом нашей семьи. Подумай, как мы можем его продать или просто покинуть. Это все равно, что выставить собственного сына на улицу. Или передать его в чужую семью. И не сына даже, а отца. Отдать отца в чужие руки. Мы будем чувствовать себя сиротами. Такое сиротливое чувство, когда знаешь, что во всем нужно рассчитывать только на себя. С таким чувством нелегко жить. А обживать новый дом – тем более. На самом деле я плохо переношу переезды. Каждый новый дом кажется мне врагом. Мне чудится в нем какая-то тайна. Подумай, сколько всего происходило в этом доме до нас. Вот он стоит, тихий, молчаливый. А когда-то в нем шумели голоса, слышался смех и плач. Да, плач. Вот этого я боюсь: что, если в этом доме кто-то был несчастлив и много плакал, и этот плач слышится до сих пор? Я уже представляю бессонные ночи. Ты спишь, а я не сплю. Смотрю в потолок и вижу, как по нему движутся тени. И гадаю, чьи они. И прислушиваюсь к тишине. И слышу за стеной плач... Нет, дорогой, я не вынесу такой жизни. Я сама начну плакать – и днем, и ночью. И мой плач сольется с тем загадочным плачем. Я заболею какой-нибудь непонятной болезнью. И врачи не смогут мне помочь. В этом доме я не проживу и двух лет. Я умру через год после того, как мы переступим порог этого дома. Я чувствую это, дорогой. Нам не следует покупать этот дом. Конечно, если ты не хочешь отделаться от меня. Если ты не задумал отдать меня этому дому. Иногда мне приходят в голову такие мысли. Я прогоняю их, но они возвращаются. Я ничего не могу с ними поделать. Мне кажется, что ты перестал меня любить. Что у тебя есть еще кто-то. И если бы я умерла, ты через пару месяцев женился бы на другой. Вы задумали поселить меня в этом доме, чтобы он извел меня. О, теперь я все понимаю. Красивый загородный дом, где слышится чей-то плач. Мой плач. Но я не соглашусь на это, дорогой. Мы никуда не переедем. Мы останемся в нашем доме. Мы будем жить там до конца наших дней. Да, мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день. И проблема с домом решится сама собой. По-моему, это разумно – воздержаться от покупки. Деньги мы потратим на обустройство старого дома. И он станет совсем как новый. При этом он не изменится – он по-прежнему будет членом нашей семьи, нашим сыном, отцом. Подумай, как хорошо нам будет жить в этом новом старом доме. Так же хорошо, как было когда-то прежде. И даже еще лучше. Разве я не права?
     – Права, – говорит он и разворачивает машину.


ОПЕРАЦИЯ

      Операция шла уже третий час, и они начали беспокоиться – ведь им говорили, что операция будет недолгой, и если она затянулась, значит, возникли какие-то осложнения. Какие осложнения? Они могли только гадать. Могли гадать? Нет, потому что они ничего не смыслили в хирургии.
      Они сидели в больничном коридоре и молчали. Изредка они говорили о чем-то постороннем. О чем? О разном: о счетах, о предстоящих покупках, о близких знакомых, о дальних знакомых, о погоде, о повышении цен. Но обычно они сидели молча. Или кто-то сидел, а кто-то ходил по больничному коридору. Тот, кто ходил, часто останавливался у окна и смотрел на деревья за окном.
      От волнения им захотелось есть, и они решили, что перекусят в кафе по очереди. Больница располагалась на окраине, у самого леса. Чтобы попасть в кафе, нужно было перейти дорогу и потом идти вдоль нее направо. Переход же располагался у другого корпуса больницы – идти к нему нужно было налево. У каждого, кто хотел попасть в кафе, возникало желание перейти дорогу прямо перед воротами больницы. Движение на дороге было не очень оживленным. И некоторые поддавались искушению. Таких смельчаков было немного, но они были. Ни к каким ДТП эти нарушения пешеходных правил до сих пор не приводили, но нельзя было поручиться, что этого не произойдет никогда.
      Прошло минут сорок, а ушедшая не возвращалась. Оставшийся начал беспокоиться. Он ощущал сильный голод. Кроме того, он тревожился за исход операции. Через некоторое время голод и тревога притупились, и он захотел спать. Прошло еще какое-то время, и он словно выпал из действительности. Все вокруг как бы замерло. И он вспомнил рассказ о человеке, умевшем останавливать время. На самом деле он не останавливал время, а ускорял химические реакции в человеческом организме. В результате человек начинал жить с ускорением, а окружающее представлялось ему застывшим.
      Таким же застывшим представилось ему сейчас всё внутри больницы: хирурги над операционным столом, сестра, взявшая в руки какой-то инструмент, грудная клетка оперируемого, его сердце, люди и машины на улице. И та, что ушла в кафе. Ему казалось, что застыл весь мир и застыл навсегда.
      Потом что-то случилось – он услышал чей-то голос, увидел, как мимо проходит санитарка. Мир ожил, вдохнул, сдвинулся с места. Он посмотрел на часы – прошло всего пять минут с тех пор, как он смотрел на них в последний раз.


РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО

     Вы ожидаете, что я расскажу вам о выходке вроде той, которую устроил Боб в Мадриде, – развлечение в его духе – напоить в Рождественский вечер уродов, собранных в монастырском приюте, и смотреть на их танцы, слушать их песни, наблюдать, как ими завладевает похоть, – удивительно, но похоти в этих жутких созданиях даже больше, чем в нормальных людях, – в тех, что попадают на обложки журналов, – мы это с Бобом знали, – и мы говорили об этом, когда везли в приют коробки с шампанским, – может быть, вы думаете, что я расскажу вам, как мы провели этот вечер, – или о чем-то похожем, – о том, как мы подкупили работников детского дома и напоили живущих в нем мальчишек и девчонок, – чтобы посмотреть, как они веселятся и как удовлетворяют свои детские желания, – по одиночке, по двое и все вместе, – просто смотреть, ощущая себя не так, как обычно, стертыми, высушенными, а живыми, – вы знаете, какое это тонкое удовольствие – ощущать в себе жизнь, – и вы уверены, что мы изобретали различные способы доставить себе это ощущение, – вплоть до убийства, – и поедания плоти, – вы думаете, что я расскажу вам сегодня о том, какова на вкус плоть и кровь человека, – чем она отличается от баранины и свинины, – но вы ошибаетесь, – ошибаетесь по меньшей мере в том, что ждете от меня рассказа о чем-то подобном, – причем истории не вымышленной, а документальной, – потому что вам хочется ощутить в себе жизнь, – этого вам хочется больше всего, – и вы пришли сюда, потому что уверены, что здесь это ощущение продается в розницу, – и даже раздается даром, – вас привела жажда жизни, – иначе как бы вы нашли сюда дорогу? – и теперь вы ждете, что я помогу вам насытиться, – поделюсь воспоминаниями или опишу что-то такое, что случилось с другими, – вот почему вы здесь, – там же, где и я, – мы встретились, чтобы вместе высечь искру жизни, – допустим, вы кресало, а я кремень, или наоборот, не имеет значения, – и вот мы встречаемся, – и наша встреча рождает искру, – и эта искра падает в трут, – вот именно, вы догадались, – искры, даже нескольких искр, мало – нужен еще и трут, – иначе все будет напрасно, – и теперь, когда вы это сообразили, я расскажу вам историю о труте, – я не обману ваших ожиданий, – моя история будет такой же захватывающей, как любая история о трупе, – но я буду рассказывать вам о труте, – хотя вы вправе держать в голове слово «труп», – так мы достигнем своей цели: вы – своей, а я – своей, – хотя, если подумать, цель у нас общая, – и даже Боб, – не останься он тогда в Мадриде, – присоединился бы к нашей компании, чтобы принять участие в этой затее, – из него вышел бы отличный трут, – вы, я и Боб – этого достаточно, чтобы разжечь огонь, – но Боб, как уже было сказано, навсегда остался в Мадриде, – он никогда не покинет Мадрида, – а если точнее, одного из подвалов Мадрида, –  а уж если выкладывать все как есть, прямо и открыто, – он никогда не покинет подвала одного из домов Мадрида, потому что наглухо замурован в его стене, – вы представляете, как выглядят старые дома Мадрида, и как выглядят их подвалы, – так вот, Боб замурован в одном из них, – ради всего святого! – таковы были его последние слова, – с каким выражением он их произнес! – после этих слов он только вопил, – чем испортил финал, – обращаю ваше внимание: в финале допускается все, только не вопли, – заканчивать сцену воплем – безвкусица, – но вы, конечно, не последуете примеру Боба, – вы проживете эти часы иначе, – вы не будете вопить, – у вас наверняка заготовлены подходящие для этого случая слова, – и я жду, что вы их произнесете, – жду ваших слов, – с любопытством и нетерпением, – давайте же, начинайте, – не думайте, что я произнесу эти слова за вас.

________________________
     1. «...поскольку вы просили меня поведать эту историю». – Г. Витткоп. «Сон разума».
     2. «Ради всего святого, Монтрезор!» – Э. По. «Бочонок амонтильядо».


ПЕРЕЛЕТ

     Она думала, что раз я решился на такое, значит, люблю ее. Решился провести с ней пару дней. Для меня – пара дней. А для нее – обещание перемен. Знак, доказательство. Нет, сказала она, когда я предложил ее проводить. Уговаривал. Но не согласилась. Боялась. Секс – грязь. Так она тогда на это смотрела. Отец и мать развелись. И было еще что-то. Можно догадываться. А потом вышла замуж. Муж ее бил. У нее были чистые голубые глаза. И такая необычная манера говорить. Когда я написал, она обрадовалась. Тысяча километров – немало. Решился на такой перелет. Конечно, для нее это был знак. Доказательство. Крест летных заслуг, который получил Линдберг, полагался и мне. История с похищенным ребенком. А ведь вина Хауптмана не была строго доказана. Но его казнили. Была какая-то история с женой Дали, ее нарядом. Труп младенца на шляпе. Брызги крови. Газеты сочли это вызывающим. Дали всегда бросал вызов. Художники всегда бросают вызов. И женщин. Но разве я бросил ее. Она собиралась признаться, что любит меня, в Новогодний вечер, так она говорила, но я тогда уехал из города. Ничего не было. Она же сама этого не хотела. И лишь постепенно осмелилась. Но было поздно. Пришлось ждать три года. Она все еще была замужем. Хотя и не жила с мужем. Меня это не интересовало. Я установил для себя, что главное – живопись. Все остальное – потом. На втором, третьем, четвертом месте. Никаких идей. Полная пустота. В таком состоянии можно совершить разные глупости. Но считать ли это глупостью. Последствий не было. Мало кто из его современников изображал жестокость и глупость в столь обнажённом виде. На каких картинах у него изображена глупость. И не вспомнил. Я лучше знаю Дали, чем Пикассо. Хотя все это устарело. Но ведь я ничего ей не обещал. Ничего. Два дня мы провели в гостинице. Она сняла большой номер. В вазе на столе стоял букет цветов.


ДВОЕ В АВТОБУСЕ

       Он сразу приметил эту пару на заднем сидении: оба в черном. Одеты одинаково – мужчины или женщины, не разобрать. Возможно, та, что сидела справа, была женщиной, хотя больше походила на мужчину, а тот, что сидел слева, был мужчиной, хотя больше походил на женщину. Разобрать было трудно из-за черных очков, закрывавших половину лица. А стрижка мало о чем говорила. По стрижке пол не определить. Да и оглядывался назад он только изредка и ненадолго, чтобы не привлечь их внимания. И все же его поведение, вероятно, чем-то отличалось от поведения других пассажиров, потому что человек, сидевший через проход, спросил, все ли с ним в порядке. После этого он полчаса просидел не шевелясь, притворяясь уснувшим. Однако слух его был настороже. Сквозь тарахтение мотора он пытался различить фразы, которыми обменивались двое на заднем сидении. В том, что они переговаривались, он не сомневался. Посматривая на них, он ни разу не видел, чтобы их губы шевелились. Ясное дело: они дожидались, когда он отведет взгляд, чтобы продолжить разговор. О чем они говорили? Если бы он уловил хотя бы слово, то по нему мог бы восстановить и смысл всего разговора. И тогда ему стало бы ясно, следует ли принимать их всерьез. Но ни одного слова расслышать ему так и не удалось. Автобус несколько раз останавливался, люди выходили и входили, а эти двое не покидали своих мест. Они оставались там же, молчаливые с виду, неподвижные. Он подошел к ним, чтобы спросить, далеко ли еще до Н. Они спокойно выслушали его вопрос и так же спокойно промолчали в ответ. Другого он и не ожидал. Он удивился бы, если бы они ему что-то ответили. По их голосу, интонации он сразу бы понял, насколько они опасны. И они это, без сомнения, знали. Молчание для них было лучшим выходом из того затруднительного положения, в которое он их поставил. Поблагодарив, он вернулся к своему место, которое заняла полная женщина с тремя сумками и ребенком. Она только что вошла и решила, что место свободно. Она обрадовалась, потому что ехать ей предстояло долго, а тут такая удача, ведь надеяться на то, что кто-то из сидящих уступит ей свое место, не приходилось, и еще меньше надежд было на то, что какое-то место окажется незанятым, но именно так и оказалось, и это было большой удачей для нее, от которой она не собиралась так просто отказываться. Он даже не попытался поговорить с ней. Остальные пассажиры смотрели в сторону и вряд ли вступились бы за него, вряд ли бы они подтвердили его право на это место. В случае конфликта они могли бы даже вступиться за женщину, тем более, что она была с ребенком. Поэтому он остался стоять, ничем не показывая своей досады. И, как вскоре выяснилось, правильно сделал. Пассажиры не вмешались, когда двое на заднем сидении приступили к выполнению своего замысла. Он стоял в проходе рядом с кабиной водителя, спиной к ним, и хотя расстояние было чуть не вдвое больше, чем раньше, когда он сидел на своем месте и прислушивался к их разговору, не улавливая из него ни слова, сейчас он отчетливо слышал, как один сказал «начали», как они достают пистолеты и навинчивают глушители. Они делали это одновременно, как спортсменки, занимающиеся синхронным плаванием. Однажды он видел по телевизору соревнования по синхронному плаванию, и они показались ему очень скучными. Но сейчас то, что происходило за его спиной, вызывало в нем острое любопытство. Он едва удерживался от того, чтобы не повернуться и не направиться прямо к ним, доставая на ходу «воздушку». Он приобрел пневматический «вальтер» за час до того, как сесть в автобус. Уже тогда он почувствовал что-то неладное и подумал, что оружие ему пригодится. Когда автобус остановился, он вышел, не оглядываясь, всем своим видом показывая, что скоро вернется. Встав у дверцы, он закурил, не обращая внимания на предостерегающие жесты водителя. По-видимому, водитель просил его отойти подальше от машины, опасаясь, что от сигареты может вспыхнуть бензин. Но исполнить его требование значило бы вызвать подозрение у тех двоих в черном. Поэтому он остался рядом с автобусом и спокойно смотрел, как в машину заходят новые пассажиры. Когда вошел последний, водитель жестом пригласил его подняться. И он вошел в салон, предварительно тщательно затоптав окурок.


ДЕСЯТЬ ИНДЕЙЦЕВ

      Десять индейцев стояли в ряд и смотрели на нее. Трое были одеты в длинные белые одежды, сотканные, как она подумала, из нитей агавы. В этом она не ошиблась, потому что именно из таких ниток шьют себе одежду индейцы. Не все, но приблизительно третья часть индейцев ходит в таких одеждах. Остальные предпочитают джинсы, майки и бейсболки. Иногда на индейце можно увидеть широкополую шляпу. Но такие шляпы можно увидеть и на головах белых. Отличить по шляпе индейца от белого нелегко. Большинству туристов это вообще не удается, что часто приводит к недоразумениям.
      Она надеялась, что недоразумение, приключившееся с ней, было не из числа печальных. Впрочем, она еще не решила, можно ли вообще назвать случившееся недоразумением. Возможно, это была спланированная акция. Или случайность. Ведь бывают случайности без недоразумений. А вот бывают ли недоразумения без случайностей, она точно не знала.
      Как бы то ни было, сейчас важно было определить, кто из этих десяти главный. Только с ним и нужно было разговаривать. Обращение к другим было бы пустой тратой времени. И могло обойтись ей дорого.
      Она обводила взглядом стоявших перед ней индейцев, но никого не могла выбрать. Все они казались ей на одно лицо.
      Примерно так она чувствовала себя в Таиланде. Проведя с мужчиной или женщиной день, а иногда и ночь, она не могла запомнить его или ее лица и наутро обычно принимала его или ее за кого-то другого. И это было настоящим недоразумением. Хотя о случайности говорить не приходится. Уж если это случалось с пугающей регулярностью, повторялось изо дня в день, из ночи в ночь, то ясно, что случайность тут не при чем. Последний день, который она провела в Таиланде, доказал это со всей очевидностью.
      В тот день она проснулась около полудня в номере «делюкс» пятизвездочной гостиницы Plaza Athenee в Бангкоке. Рядом с ней никого не было. Никого, кроме нее, не было и во всем номере. Она убедилась в этом через час, когда наконец встала с постели и прошла в ванную. Никаких следов присутствия постороннего. Она заглянула под кровать, осмотрела гардероб – посторонний, если он и был, ушел, вероятно, задолго до того, как она проснулась. Поэтому ей ничего не оставалось, как заказать билет на самолет и взять такси до аэропорта.
      Эти воспоминания нахлынули на нее неожиданно и совсем некстати. Ситуация была критической, и времени терять было нельзя. Прошло уже около минуты, а она еще не решила, кто из индейцев главный и о чем она будет с ним говорить.
      Она тряхнула головой, отгоняя призраки прошлого. Индейцы, казалось, только этого и ждали. Словно по команде, они повернулись и двинулись к лошадям, привязанным у салуна. Она заметила, что лошадей было девять. Это показалось ей странным, но не настолько, чтобы увеличить ее беспокойство.
      Индейцы отвязали лошадей и уехали. Когда они поворачивали за угол, последний оглянулся и помахал ей рукой. Но действительно ли он это сделал? Она не была уверена. Возможно, этот жест ей просто привиделся, как и салун, и девять лошадей, и десять индейцев.


СУДОВОЙ ЖУРНАЛ

     21 сентября. Двое матросов упали за борт и утонули. Никто не видел, как это произошло. Странное происшествие.
     22 сентября. Шлюпка попала в засаду в зарослях у острова. Погибло шесть человек. Никто не спасся. Шлюпка потеряна.
     23 сентября. Во время фейерверка по случаю дня рождения королевы случайным взрывом динамита убиты четыре человека. Среди них – боцман. Шлюпка разнесена в щепы.
     24 сентября. В котле повара обнаружена человеческая рука. Повар говорит, что не знает, как она там оказалась. Рука правая, мужская, и на ней не хватает среднего пальца.
     24 сентября. В котле повара обнаружена человеческая рука. Повар говорит, что не знает, как она там оказалась. Рука правая, мужская, и на ней не хватает среднего пальца.
     25 сентября. Нападение дикарей. Потери – два матроса и помощник капитана.
     26 сентября. Бегство трех матросов во время стоянки. На корабле осталась всего одна шлюпка. Но запасов еды достаточно.
     27 сентября. Двое матросов чувствуют сильное недомогание. Доктор предполагает, что это малярия. Опасается, что болезнь поразит всех. Запасы хинина исчезли. Странное происшествие.
     28 сентября. Капитан смертельно ранил доктора из револьвера во время игры в карты. Доктор предположил, что капитан это сделал под воздействием лихорадки.
     29 сентября. Болезнь распространяется. Симптомы: лихорадка и рвота.
     3 октября. Все заболевшие умерли. На судне не осталось никого, кроме капитана, который тоже болен.
     4 октября. Капитан скончался.
     10 октября. Судно приближается к месту назначения.
     13 октября. Судно входит в порт.

________________________
     1. «Происходят такие странные вещи, что отныне я буду писать все как можно точнее до тех пор, пока не прибудем на место». – Б. Стокер. «Дракула» («Судовой журнал «Деметры»).
     2. «Из журнала Берти узнал, что двадцать первого сентября двое матросов упали за борт и утонули». – Дж. Лондон. «Страшные Соломоновы острова».


ПАЛОМНИЧЕСТВО М. ЧЕПМЭНА К Л. ВАН БЕТХОВЕНУ

      Обклеиваешь стены комнаты фотографиями. Собираешь пластинки и диски. Помнишь наизусть все написанные им тексты, все сочиненные им мелодии, все его интервью.
      Устанавливаешь с ним телепатическую связь. Мысленно разговариваешь с ним. Спрашиваешь у него совета. Просишь его руководить тобой, направлять тебя в этой жизни.
      Принимаешь наркотики, чувствуя, как они укрепляют связь между вами.
      Он там, в Вене, сочиняет музыку. А ты здесь, в Риге, работаешь мальчиком на побегушках, получаешь гроши и тратишь их на книги, постеры, значки и диски. А еще откладываешь деньги на поездку в Вену.
      Тебе обязательно нужно его увидеть – посмотреть издалека, а если повезет, попасть на концерт, когда он будет дирижировать, потом пробиться сквозь толпу фанатов и сунуть ему программку, на которой он напишет свое имя: «Людвиг ван Бетховен».
      И вот ты уже в австрийской столице: тихо стоишь на Венгерской улице напротив четырехэтажного дома, где он пишет Девятую. Ты слышишь звуки рояля. В окне иногда мелькает фигура со встрепанными волосами. На душе у тебя так мирно, спокойно, будто в ней поселились ангелы.
      Вечером он выходит на прогулку. Ты узнаешь его сразу: длинный синий редингот, растрепанные седые волосы, лицо, знакомое по тысячам фотографий, – это он!
      Ты догоняешь его: «Господин Бетховен!» Но он не слышит – он давно оглох. Вспомнив об этом, ты забегаешь вперед и протягиваешь ему партитуру. Вы останавливаетесь как раз под фонарем – удача! Бетховен сразу понимает, что у тебя в руках. Он достает «паркер» с золотым пером и размашисто пишет на обложке: «Бетховен». Кладет ручку в карман, улыбается и спрашивает: «Все в порядке, молодой человек? Вы этого хотели?» Ты молча киваешь, и он продолжает свой путь.
      А ты чувствуешь: нет, это не Бетховен. Не тот Бетховен, с которым ты мысленно разговаривал, который столько лет был твои другом, учителем. Нет, это не он! Это человек, похожий на Бетховена.
      Настоящий Бетховен умер. Он давно умер, и его заменили двойником. Они сделали это ради выгоды – чтобы продавать никчемные опусы бездарных композиторов, поставив имя Бетховена на титульном листе. Издательские и звукозаписывающие компании ради прибыли готовы пойти на все.
      И ты понимаешь, что у тебя есть миссия: ты послан сюда настоящим Бетховеном, чтобы положить конец этому подлому обману. Ты тоже готов на все. Ты разыскиваешь оружейную лавку, покупаешь пистолет, пулю, порох.
      И вот ты снова на Венгерской улице – стоишь, дожидаясь, когда лже-Бетховен вернется из пивной. Наконец он появляется – идет, шатаясь. Ты взводишь курок, приставляешь дуло к его груди. Он спрашивает:
      – Это вы? Что вам угодно?
      – Убить тебя, мерзавец! – говоришь ты, глядя ему в глаза. И нажимаешь на курок.
      Нет, не зря ты купил самый дорогой пистолет! Оружие не дает осечки. Человек, похожий на Бетховена, раскрывает рот и валится на асфальт. Ты сделал свое дело. Миссия выполнена.
      Ты вынимаешь из кармана партитуру Пятой и бросаешь ее вместе с пистолетом в мусорный бак.
      – Ты отомстил за меня. Спасибо, – слышишь ты у себя в голове голос настоящего Бетховена.
      – А как же иначе, Людвиг? – говоришь ты. – Если бы такое приключилось со мной, ты поступил бы так же.
      – Да, конечно, – говорит Бетховен. – Я поступил бы так же.
      Ты ждешь, не скажет ли он еще что-нибудь. Но Бетховен молчит. Разговор окончен. Кто-то проходит мимо тебя, задевая плечом. Ты оглядываешься по сторонам, пытаясь вспомнить, в какой стороне вокзал.
      
_______________________________________
      1. «Джон Леннон и Марк Чепмэн были не просто добрыми друзьями – по крайней мере, в воображении Марка...» – Алан Клейсон. «Джон Леннон».
      2. «Ни один мусульманин не горел более пламенной верой, отправляясь в паломничество к гробу пророка, чем я, стремясь совершить паломничество к скромному обиталищу Бетховена». – Рихард Вагнер. «Паломничество к Бетховену».


РОЯЛЬ В НОЧИ

     Игра на рояле – моя профессия. Мне приходится много ездить по миру. Я часто перелетаю с одного материка на другой: из Европы в Америку, из Америки в Австралию, из Австралии в Африку и обратно.
     Больше всего мне нравится играть в Австралии. Я согласен играть там в любое время года. Я даже договорился с менеджером, чтобы компания позволила мне дать бесплатный концерт в Вилуне – маленьком городке в центре Большой Песчаной пустыни.
     Вообще говоря, бесплатный концерт я мог бы отыграть и без согласования с компанией. Официальное разрешение нужно лишь для того, чтобы сыграть за гонорар меньший, чем обычно. Но мне все равно потребовалась бы помощь менеджера, чтобы устроить это выступление.
     Концерт состоялся, и было на нем пятнадцать слушателей – не так уж мало, учитывая, что в Вилуне проживает около шестисот человек. Я играл им Гайдна, Бетховена и Шопена, а потом Листа, Прокофьева и снова Бетховена.
     Все удивлялись: бесплатный концерт для австралийских аборигенов – зачем? Я и сам не понимал, почему меня так тянет в Австралию, и почему мне захотелось сыграть Бетховена в Большой Песчаной пустыне.
     Но недавно, после очередного сеанса у своего психотерапевта, я вспомнил.
     Эта история началась в детстве. В то время никто не замечал у меня каких-то особых музыкальных способностей (и это понятно – никаких особых способностей у меня нет). Мои родители были уверены, что я стану медиком или юристом.
     Мне нравилось читать книги, и я читал подряд все, что находил дома на книжных полках (в основном это была литература по юриспруденции и медицине).
     Комиксы мне не нравились, сказки тоже. Когда мне было лет восемь, в руки мне попали «Дети капитана Гранта». Не помню, как это книга оказалась в нашем доме. Я прочел ее за три дня, а потом перечитывал еще раз десять.
     Самой замечательной мне показалась семнадцатая глава второй части, называвшаяся «Скотоводы-миллионеры». В ней рассказывалось, как путешественники заночевали на равнине. Паганель остался дежурить. Он увлеченно разглядывал звездное небо, и вдруг услышал звуки рояля: «Рояль в пустыне! – пробормотал Паганель».
      «Чья-то сильная рука посылала звучные аккорды в ночную тишь».
     Наутро выяснилось, что поблизости расположена усадьба братьев Патерсонов. Братья славно пели, а один из них был еще и замечательным пианистом. Состояние они нажили, занимаясь скотоводством.
     Ночь в австралийской саванне: темные силуэты кактусов, яркие звезды в ночном небе, крики диких животных... и звуки рояля. Эта картина захватила мое воображение. Я решил стать пианистом.
     Если мне и не хватало способностей, то их заменило упорство. К тридцати годам я стал лауреатом трех международных конкурсов. Моя карьера складывалась удачно.
     В отличие от многих других музыкантов, я люблю длительные гастроли. Мне нравится переезжать из города в город, из страны в страну. По характеру я странник, путешественником (в этом, по-видимому, тоже сказалось раннее знакомство с Жюлем Верном).
     В тот день, выйдя от психотерапевта, я понял, что Австралия манит меня именно потому, что Жюль Верн поселил там братьев Патерсонов, а в их доме поставил рояль. Мысль об этом доме и рояле не давала мне покоя с самого детства, хотя я этого и не осознавал.
     Когда я узнал (случайно), что через Большую Песчаную пустыню и городок Вилуна проходит Каннингский скотоперегонный маршрут, мое подсознание всколыхнулось.
     Вот так у меня появилась идея дать концерт в этом маленьком городке с населением в несколько сот человек. Я включил в программу семнадцатую сонату Бетховена, потому что ее медленная часть напоминала мне (подсознательно) о семнадцатой главе романа: в прекрасном бетховенском Адажио, как и в этой главе, дышит теплая южная ночь и горят звезды.
     Когда я играл, мне казалось что среди пятнадцати слушателей сидят и братья Патерсоны. Я старался не смотреть в зал, чтобы не встретиться с ними взглядом. Я чувствовал: если такое случится, я непременно собьюсь.
     Из Вилуны я уехал с таким ощущением, будто исполнил важный долг, хотя прекрасно понимал, что если я и был что-то кому-то должен, то только своему детству.


ПОСЛЕДНИЙ КОНЦЕРТ

     Начнем с самого начала. Это всего разумнее, учитывая, как трудно бывает подобраться к началу, если начать с конца или с середины. Поэтому, не откладывая в долгий ящик, не испытывая читательского терпения и не заигрывая с хронологией, скажем, что родился он именно в тот день, когда появился на свет. Могло случиться иначе, но случилось именно так. И никакого объяснения этому здесь дано не будет. Как и многим другим обстоятельствам его жизни, которые ничему иному, кроме случайности, приписать нельзя. Например, то, что родился он именно в этой семье, этом городе, этой стране, а главное – в именно в это время, когда культурная элита утратила свое доминирующее положение и превратилась в одну из маргинальных групп, не самую многочисленную. Он был отлучен от высокой культуры на долгие десять лет, если считать с первого дня его жизни.
     Теперь о сознании. Оно заключало в себе, во-первых, сознание тождества «я = я» и, во-вторых, сознание абсолютного отличия «я – не-я». Это означает, что его сознание не было ни солипсическим, ни пантеистическим. Другими словами, оно было самым обычным, не измененным философской рефлексией, – чего, впрочем, трудно было предполагать в ребенке пяти с чем-то лет.
     Проводя свое детство вдали от высокой культуры, – отец его работал сантехником в домоуправлении, а мать – там же начальником технического отдела, – он нисколько этому не огорчался. Да и как огорчаться чему-то, в чем не чувствуешь недостатка. Хотя недостаток-то он как раз и чувствовал. По-видимому, с его сознанием дело обстояло не так просто, как мы описали в начале. И может быть, мы ошиблись, считая, что любому сознанию, не измененному философской рефлексией, свойственны эти два момента: сознание тождества и абсолютного отличия. Может быть, все это было свойственно ему одному. В таком случае, нам придется признать, что мы начали рассказ не с начала. Или с начала, но не с того. Никто от этого не застрахован. Ведь истинное начало уясняется только по мере продвижения вперед с любой точки, которая служит относительным началом, своего рода промежуточным стартом, или промежуточным финишем, – согласно гегелевской диалектике, это безразлично. Но Гегель приходит в конце к тождеству бытия и сознания, и потому его теория вряд ли будет правильной в приложении к тому, о чем мы собираемся рассказать.
     Итак, утверждение, что он не чувствовал недостатка, было сделано неосмотрительно. Его следует взять обратно. Что мы и делаем, поясняя: именно чувство недостатка было для его сознания определяющим. Но он не понимал, чего ему, собственно, не доставало. Мы-то, начав с начала (хотя, может, и не с того), знаем, что он испытывал недостаток в высокой культуре, не умея, правда, объяснить, откуда в нем это чувство появилось. Чтобы испытывать в чем-то недостаток, нужно испытывать в этом потребность. А каким образом может зародиться потребность в высокой культуре у ребенка, отлученного от нее с первого дня рождения, непонятно. И мы сомневаемся, что кто-то способен это объяснить. Поэтому примем как данное, что одновременно с пробуждением сознания, а может, и раньше, он начал чувствовать недостаток, причем это чувство было не конкретным, не специфическим, а общим, то есть не чувством недостатка заботы, любви, сластей, игрушек или чего-то еще, столь же определенного, а чувством недостатка вообще, то есть ощущением некой пустоты, образовавшей не потому, что на ее месте располагался когда-то или должен был располагаться в будущем какой-то предмет, а пустоты самой по себе.
     К десяти годам, однако, это чувство стало определенным, и он понял, что ему не хватает музыки. Здесь уже можно высказать вполне обоснованное предположение, – и мы это сделаем, несмотря на то, что решили держаться фактов, – что знакомство с классической музыкой произошло случайно, в каком-нибудь магазине или другом месте, снабженном динамиками и устройством для проигрывания записей. Это, конечно, не объясняет, почему знакомство переросло в любовь, но такого объяснения и не требуется, коль скоро мы решили излагать одни только факты, отступая от этого правила лишь тогда, когда нам этого захочется, да и то с осторожностью.
     Итак, он заинтересовался классической музыкой – одной из важнейших составляющих высокой культуры – и приложил все силы к тому, чтобы научиться играть на каком-нибудь инструменте. Говоря «какой-нибудь», мы подразумеваем рояль, то есть вполне определенный инструмент. А почему мы так делаем, пусть останется без объяснений. В эпоху всеобщего увлечения фэнтези и детективами немного тайны не помешает. Он настоял на том, чтобы его записали в студию игры на фортепиано, и занимался в ней очень прилежно, достигнув больших успехов за удивительно короткий срок. Успехи его были так велики, что ему удалось позднее поступить в настоящую музыкальную школу и закончить ее с отличием. Пути высокой культуры неисповедимы. Она вербует своих служителей, где захочет.
     Еще во время учебы в консерватории началась его карьера талантливого пианиста: победы в конкурсах, гастроли, записи и т.д. Он не был так популярен, как Элен Гримо или Ланг Ланг, но знатоки оценивали его игру высоко. Он стал одним из признанных деятелей высокой культуры. Можно даже сказать: ее служителем. Ибо к нему это слово подходило больше, чем к какому-либо другому музыканту. Он был уверен, что будущее цивилизации связано с музыкой. Свои концерты он рассматривал как миссионерские акции, полагая, что своей игрой исправляет мир. И чем больше было доказательств обратного – свидетельств того, что мир все дальше уходит от идеалов, выраженных в музыке Бетховена и Баха, – тем сильнее он верил в свою миссию и тем чаще выступал с концертами, увеличивая с каждым разом число номеров, исполняемых на «бис».
     Как-то ему пришло в голову выступить с серией концертов в одной отсталой стране. Из соображений политкорректности мы не будем называть эту страну и даже не скажем, на каком континенте она находится. В конце концов, такое могло случиться на любом континенте и в любой стране. Ему удалось уговорить свое агентство устроить три бесплатных концерта на открытых площадках в трех крупнейших городах этой страны. Его концертам предшествовала большая рекламная компания, организаторы которой представляли его как нового Мессию, призванного спасти мир. Это было сделано с его согласия и, как он считал, для блага жителей той страны и всего человечества.
     На первом концерте присутствовал весь местный политический и коммерческий бомонд. Присутствовали многочисленные корреспонденты из различных стран. Присутствовал и диктатор этой страны. Любая отсталая страна нуждается в диктаторе, и любой диктатор нуждается в отсталой стране. Кроме того, диктатор обычно нуждается в хороших отношениях с остальным миром. Поэтому и были разрешены эти концерты – диктатор счел, что выступления Мессии не приведут к конфликту интересов, поскольку, в отличие от многих других диктаторов, сам он не стремился к установлению культа своей личности и даже всячески этому препятствовал, создавая образ «просвещенного диктатора», правящего с согласия своих поданных и для их же блага.
     На второй концерт публики собралось не меньше, чем на первый. Может быть, даже больше, потому что в соседний город приехали многие из тех, кто присутствовал на первом концерте, включая корреспондентов, диктатора и его гостей. Диктатор хотел этим продемонстрировать, что в его стране все благополучно, и он может позволить себе отдохнуть немного от забот о народном благе.
     Второй концерт прошел с еще большим успехом, чем первый. Пожертвования лились рекой, несмотря на засушливый сезон.  Была учреждена «Церковь Транспозиции» и уже на следующий день число ее членов составляло несколько десятков тысяч.
     Третий концерт сопровождался массовыми беспорядками и даже жертвами среди фанатиков новой церкви. Музыканту с трудом удалось покинуть концертную площадку. Его отвезли в гостиницу, где он заперся в своем номере и просил не беспокоить его до утра.
     А наутро обнаружили, что он исчез. Исчез и рояль который специально доставили в страну по морю и суше. Дело получило мировую огласку. Но расследованию это ничуть не помогло. Следователи не обнаружили ни следов похищения, ни свидетелей.
     Самым загадочным в этой истории было исчезновение инструмента. На эту тему много писали. Через два года Голливуд выпустил фильм под названием «Последний концерт», где предлагалась такая версия: Пианиста сожгли во время религиозного ритуала на костре из обломков рояля. Кинокритики эту историю высмеяли, но в массовом сознании она укоренилась и обросла фантастическими подробностями. Церковь Транспозиции приобрела множество сторонников по всему миру. А в городе, где родился Мессия, ему поставили памятник – он изображен стоящим на крышке рояля и простирающим руки к небу.


РУСАЛКА

     Эта история случилась на берегу Рижского залива, неподалеку от песчаной полосы, где любят отдыхать горожане и приезжие.
     За песчаным пляжем вдоль всего побережья тянется узкая полоса сосен. Там же стоят особняки, гостиницы и рестораны. В одном из таких особняков жил Атис Риекстиншь, скульптор, член Союза художников Латвии. Дом его был расположен посередине большой лужайки. На лужайке стояли каменные скульптуры. Лужайку окружала высокая железная решетка. В этой решетке были ворота и маленькая калитка. На столбиках по обеим сторонам калитки сидели фавны. Атис любил мифологические сюжеты.
     Атис жил в доме один. Жена его недавно умерла, а сын переехал в Англию. Летом Атис вставал рано и шел купаться. Берег в это время бы пуст. Шумели волны, кричали чайки. Атис вбегал в воду, плыл минут десять к горизонту, а потом поворачивал обратно. Потом он еще минут десять гулял по берегу. А потом шел домой и принимался за работу.
     Однажды утром, возвращаясь с пляжа, он заметил, что кто-то отбил фигурку фавна у калитки. Скол был совсем свежим, и на траве внизу лежала каменная крошка. Атис очень огорчился. Такого за все годы еще не случалось. Он обошел вокруг дома и с удивлением обнаружил, что пропала скульптура русалки. Никаких следов от колес на лужайке не было, и Атис не понимал, каким образом кто-то мог похитить тяжелый камень.
     Он позвонил в полицию. Полицейские составили протокол, осмотрели территорию, и тоже не нашли никаких следов.
     Атис позвонил сыну в Англию и рассказал ему о случившемся. Сын, не очень-то уважавший занятие отца, посмеялся, сказав, что русалку, наверное, увезли на вертолете.
     Ночью Атис долго не мог заснуть. Ему мерещились чьи-то шаги под окнами и в комнате. Один раз он будто услышал тихий разговор и женский смех.
     Наутро он встал невыспавшийся и, как всегда, отправился к морю. Он заплыл дальше обычного, а когда повернул назад, то почувствовал, что снизу его обхватили чьи-то цепкие руки. В страхе Атис ударил неведомое существо ногой и освободился. Выйдя на берег, он сразу пошел домой. Иногда он оглядывался, но его никто не преследовал.
     Открывая калитку, Атис увидел, что отколотая фигурка фавна снова на месте. Он не мог поверить своим глазам. Он долго рассматривал камень и не заметил в нем никакой трещины. Тогда он обошел вокруг дома, чтобы выяснить, не вернулась ли русалка, – она вернулась! Атис погладил русалку – камень был влажный. Он внимательно осмотрел скульптуру – в ее углублениях блестела вода. Ночью дождя не было, и все другие скульптуры стояли сухими или чуть-чуть влажными от росы.
     Атис вошел в дом, выпил бренди, позвонил в полицию и сказал, что русалка нашлась. В полиции не стали уточнять, как ему удалось вернуть скульптуру, – дело просто закрыли и положили в архив.


ШАХМАТЫ

      Свежевыкрашенный пол блестел, пахло краской (не стоит об этом упоминать, если блеск и запах не ведут за собой какого-то важного воспоминания, не указывают на что-то глубоко спрятанное или забытое, давно забытое и, однако, имеющее значение, скрывающее в себе целый мир, но тут, похоже, другой случай, они говорят только о том, о чем и так будет рассказано, что не нужно искать, вот оно – на виду, на переднем плане, и возникает вопрос: зачем тогда нужно отмечать то, что ни на что не указывает, ничего в себе не скрывает... но, может быть, если приглядеться, принюхаться, что-то и есть там, за этим цветом и запахом, – ощущение чистоты и нового мира, чего-то необыденного, куда он всегда стремился, и, оказавшись так близко к цели, растерялся, не успел успокоиться, не было у него времени свыкнуться с этой праздничной новизной).
      Комната была совершенно пустой за исключением столов и стульев, к тому же ее недавно отремонтировали (и потому все звуки – шаги, скрип стульев, стук кнопок на шахматных часах – раздавались с необыкновенной отчетливостью, которая оборачивалась туманом, заволакивающим шахматную доску, точнее, позицию на доске, он был слишком чуток к окружающему, слишком восприимчив к внешности игроков, обстановке).
      Такими же новенькими были доски и фигуры на столах (он бессознательно одушевлял их – так же, как облака, деревья, здания, фонарные столбы, трамваи и автомобили, и это тоже мешало игре, стратегическому анализу, вычислению вариантов, доска была для него сценой театра; не то чтобы он разговаривал мысленно с фигурами, но он чувствовал исходящее от них тепло, они были живыми и могли при случае заговорить).
      Новым, неожиданным был и ход, которым противник ответил на стандартное е4 (модернистский дебют, при котором черные уступают центр, чтобы затем атаковать его с флангов, впервые увидеть этот ход для него было все равно что увидеть альпийские горы или джунгли, он еще так мало знал, в его библиотеке было всего две книги по шахматам).
      И все же позицию он получил не хуже (достаточно было придерживаться догматов дебютной стратегии, а уж это он умел, он вообще больше полагался на правила, чем на свою изобретательность, в нем не было самоуверенности шахматного бойца, да и никакой самоуверенности, можно сказать, что в общении с другими он был робок и никогда не шел на конфликты, но в чем-то он все же был уверен, правда, он сам не мог бы сказать, в чем, в чем-то неопределенном, возвышающемся над этим миром и призывающим каждого, кто слышит, возвыситься над собой).
      Но затем он отдал черным преимущество двух слонов, и был вынужден защищаться (пассивность была его слабой стороной, он предпочитал не спорить и делать то, что от него требуют другие, так он сохранял от вторжения извне свой внутренний мир, где он был полным хозяином, да нет, какой хозяин, этот мир волновался так же, как и внешний, в нем были свои бури, ураганы, штили, и он не чувствовал себя хозяином этих стихийных явлений, как бы ему ни хотелось им стать, обрести власть Просперо или невозмутимость Аврелия).
      Его король добровольно вернулся на свое исходное поле (впрочем, найти лучший план мог бы только опытный шахматист, а для него это было всего лишь одиннадцатая партия в официальных соревнованиях, и все же, если бы он вдумался в позицию, внимательно оценил ее, если бы не его обычное предчувствие поражения, если бы он был настоящим бойцом, спортсменом, он нашел бы способ укрепить положение своего короля вместо того, чтобы отправлять его на верную гибель, да и на ферзевом фланге он мог бы играть точнее, поставив ладью впереди пешек, а не пряча ее за ними, но это было бы нестандартным решением, на которое он не отважился, да оно просто ему и в голову не пришло).
      Играл он в миттельшпиле без выдумки, как-то обреченно, едва ли не каждым ходом ухудшая позицию (вот именно, обреченность – это было его отношением к миру и своей жизни, каким-то образом, еще не начиная жизненной борьбы, он проникся предчувствием поражения, он представлял себя героем, который должен исполнить приказание неизвестного командира ценой своей жизни и даже без шансов на успех, эта мысль позволяла ему выносить повседневность и заниматься разными делами, учиться и даже играть в шахматы, но, конечно, не помогала добиться в чем-то успеха).
      И когда ладья черных проникла на вторую горизонталь, он сдался (это случилось на тридцать втором ходу, партия, наверное, длилась часа два, и если начали в десять, то закончили в полдень, ясный зимний день, снег, мороз и попытка мужественно пережить неудачу).
      Обескураживающее начало борьбы за место под шахматным солнцем (а ведь эта борьба была для него главным в то время, никаких других целей, одно лишь желание научиться играть в шахматы и стать гроссмейстером, таким способом он думал освободиться от власти повседневного, сделать свою жизнь похожей на роман, драму, наделить ее смыслом, вот и получается, что шахматы сами по себе значили для него не так уж много, как и музыка, если бы можно было жить не работая, он предпочел бы слушать музыку и разбирать партии выдающихся шахматистов, не подходя к роялю и не встречаясь с живым противником).
      В следующем туре он решил сам применить этот необычный дебют за черных и проиграл (эта партия длилась намного дольше, решающую ошибку он допустил на сороковом ходу, но сценарий был примерно таким же).
      Он проиграл и третью партию, и четвертую (так же начал когда-то свое выступление на чемпионате страны будущий чемпион мира, проигравший подряд пять партий, но сходство на этом и заканчивается, эта его привычка искать совпадения с биографиями знаменитых людей – попытка обрести хоть немного уверенности, получить от судьбы хоть какой-то, самый мелкий залог, но все напрасно, ни о чем не говорящее сходство, ничего не доказывающие совпадения, разве не ясно, что судьба у каждого своя, и лучше пристально вглядываться в себя, чем оглядываться по сторонам).
      Через два года он уже обыгрывал всех, кто принимал участие в том турнире. Но появились новые противники, и так с каждым успехом, с каждым шагом на другую ступеньку – число конкурентов не уменьшалось, они становились все сильнее и сильнее, и когда, наконец, он достиг своей последней ступени, то как же она была далека от вершины, и, осознав это, он перестал играть.


НИЧЕГО ЛИШНЕГО

31 декабря 20...

     В этот новогодний вечер сделал себе подарок: купил записную книжку в твердом переплете (или тетрадь в твердой обложке? – современная продукция так разнообразна, что старые слова теряют свои значения, а новые найти трудно; мы живем в мире вещей-мутантов).
     Эта книжка (или тетрадка) невелика. Я умышленно приобрел книжку (или тетрадку) такой величины, чтобы не писать в ней лишнего.

1 января 20...

     Девизом моих записей будет Ne quid nimis  («Ничего лишнего»).

2 января 20...

     Кто-то из древних сказал: Nulla dies sine linea («Ни дня без строчки»). Ясно, что это был человек совсем другого склада, чем тот, кто сказал: Ne quid nimis  («Ничего лишнего»). Среди написанных этим человеком строк наверняка было много лишних.
     Интересно, много ли написал тот, чьим девизом было Ne quid nimis  («Ничего лишнего»)? Может быть, кроме этого он не написал ничего?

16 апреля 20...

     Долго удерживался от желания написать что-то лишнее. И в результате за три месяца не написал ничего.
     Уже несколько дней раздумываю над вопросом: «Что есть лишнее»? Ответа пока не нашел.

3 июня 20...

      «Лишнее» – это то, без чего можно обойтись. Мысль пришла в голову ночью, и я записал ее впотьмах (не хотел включать свет, опасаясь прогнать сон). Но сон все равно ушел.

4 июня 20...

     На переплете книжки (обложке тетради) помещена фотография – что-то вроде бамбуковой стены, вернее, небольшой части бамбуковой стены (загородки?). Похоже на многоствольную флейту. Книжка (тетрадь) сделана в Индонезии. Импортирована Литвой.
     Когда-то из дальних стран возили редкие товары – кофе, чай, попугаев. Сегодня из дальних стран возят все. Мир превратился в глобальную торговую сеть. Но, я думаю, это лучше, чем мир, поделенный на военные полигоны.

1 сентября 20...

     Нравилось бы мне заниматься в первом классе, если бы у меня была такая тетрадка (книжка)? Может быть.
     Но я не согласен с увеличением срока обучения. Американцы хотят загнать всех детей в школы на 13-14 лет, чтобы они меньше слонялись по улицам. Остальные страны берут с них пример. Я думаю, это нарушение прав человека. Следуя этой логике, нужно всех мужчин отправить в концлагерь. Тогда женщинам и полицейским будет меньше забот.
     Cui bono? Кому выгодно?

23 декабря 20...

     Смотрел рождественскую историю с мистером Бином. Р. А. хороший актер. Даже очень хороший (не лишним будет прибавить).

24 декабря 20...

     Многословие – свидетельство скудости. Testimonium paupertatis.

25 декабря 20...

     Что труднее – не думать лишнего или не делать лишнего? Ответ: и то, и другое одинаково трудно.

26 декабря 20...

     Позвонил в Литву (Вильнюс) и спросил, есть ли у них заказы из Латвии на тетради из Индонезии. Сказали, что контракт с индонезийской фирмой не возобновляли. Будут возить тетради из Китая.
     Все переменчиво в этом мире.

30 декабря 20...

     Скоро этой книжке (тетрадке) исполнится год. А мне вчера стукнуло девять. Быстро летит безвозвратное время (Овидий).


ДЕСЯТЬ МИНУТ ДО ПРИБЫТИЯ

     Благодушные поэты пишут благодушные стихи, играют словами, мыслями, сравнениями, иногда даже хулиганят, но тоже благодушно, в жизни у них все хорошо – обеспеченное положение, удовлетворительное здоровье, никаких катастроф в прошлом, никаких угроз в будущем, душа их похожа на офисный стол, и сами они похожи на клерков, у которых занята только первая половина дня, а вторую они отсиживают в удобном офисном кресле, сочиняя стихи или разгадывая кроссворды; может быть, конечно, они плюнули на хороший заработок и карьеру и выбрали должность сторожа ведомственной автостоянки или путевого обходчика: шагая вдоль рельсов, они сочиняют стихи, записывают их в книжку или наговаривают на мобильник со встроенным диктофоном, но стихи эти совсем не похожи на стихи настоящих поэтов – тех, что которые приковывают себя наручниками к рельсам, а ключ бросают подальше, так что достать его можно, только проявив изрядную ловкость; пытаясь достать ключ, они сочиняют стихи и стараются их запомнить, а вдали уже стучит поезд, машинист рассказывает помощнику анекдоты, в ресторане молодая пара ссорится, выбирая десерт, маленькая девочка сидит у окна и смотрит на провода, бегущие от столба к столбу, в соседнем купе трое случайных попутчиков играют в покер, а в последнем человек средних лет с незапоминающимся лицом волнуется в ожидании таможенного досмотра, по образованию он инженер, у него жена и двое детей, но безработица толкает людей на конфронтацию с законом, если все пройдет удачно, он сможет купить сыну новый компьютер, отдать часть долга за машину и сделать очередной взнос за квартиру, но этого не случится: таможенники уже знают, в каком вагоне везут снежок, хорошо натренированная собака дремлет, поводя ушами, молодой кинолог пьет пиво и смотрит вместе с другими таможенниками футбольный матч, на исходе сорок вторая минута встречи, счет 1:1, спартаковцы атакуют, угловой у ворот «Боруссии», стих так и не написан, до прибытия поезда остается десять минут.