Памяти Пушкина-сорваца

Корнелий заболел чумкой. Гладховерхий не знал, можно ли заразиться человеку от кота, и тоже заболел. Корнелия отвезли в ветлечебницу, а Василия - в Графинку, где лечили не только начинающих поэтов, но и всех остальных.

Во сне к Гладковерхому явился дух Пушкина, Александра Сергеевича, похожий на календарный портрет работы Кипренского.

- Пишешь, брат? - спросил дух Пушкина, сверкнув влажными белками.
- Пишу, ваше сият... ваше благородие, товар... господин П-п-пушкин, заикаясь и не зная, как обращаться к духу, ответил горемыка Василий.

- Брось. Неблагодарное это занятие, - с этими словами дух Пушкина ловко взобрался на свежеокрашенный подоконник и завыл на луну.
Тут Василий совсем оробел и попросил у духа Пушкина автограф. Но дух выл, не обращая никакого внимания на Гладковерхого.

Василий пристроился у ног духа и попробовал подвывать. Но у него стало выходить нечто среднее между "Подмосковными вечерами" и ланолиновым блюзом.

- А помедленнее нельзя? - спросил Василий у духа Пушкина. - Я не успеваю, Александр Сергеевич.

- И не успеешь, брат. Я это репетировал, - ответил дух Пушкина и зашевелил губами, загибая пальцы с лиловыми ногтями. - У меня на это ушло сто пятьдесят четыре года, пять месяцев и семь дней.

- С того самого вечера? На Черной речке? - спросил Василий, поедая глазами тень от духа классика и надувая щеки от важности момента.

- С того самого, - просто ответил дух и перебрался на пол к Василию. - Я, брат, поздно понял, что вся эта поэзия, все эти творческие па-де-труа - блеф и ничего по сравнению с самою жизнью. Ах, какие коленки, мон шер, были у несравненной Кэти! - произнес дух Пушкина и медленно погладил бедра Василия.

Василий отодвинулся и побледнел в темноте, но это не помогло. Дух Пушкина впился своими губищами в напудренные усы Гладковерхого.

- Не манкируй, Базиль, дело простое... Бывало - сидишь у Инзова - вокруг, мон ами, такое амбре! Тишина и Бессарабия! Подсядет к тебе этакий гренадер и усищами-с, усищами-с по трепету ланит-с. От него, моветона-с, так и разит пуншем-с, табаком-с и храбростью, знаете ли, на брудершафт. Апломб-с свой - так тихонечко - спрячешь и отвечаешь тет-а-тет полной - понимаешь ли ты меня? - взаимностью... А вот еще - на ломберном, по зеленому-с ее разложишь...

Но Василию - раз такое представилось - не терпелось поговорить о поэтических тонкостях.
- Александр Сергеевич! Будет, будет про амуров-то этих самых! - взмолился Василий. - Времени-то у нас мало. Вы бы поделилися этим... Ну, как его? Рукомеслом пера - что ли? А то у нас такого понаписали и понаговорили - аж уши в розочки с трубочками сворачиваются. Такие чипареллы с крузеншнауцерами есть, хоть паникадилу, то есть панихиду заказывай и ладаном всех охмуряй, то есть - окуривай.

Дух Пушкина не сразу, но отстранился от Василия с вопросом:
- Уж не чумкою ли ты болен, мой купидончик?
- А как вы...
- Ну, ну! - погрозил дух пальчиком. Давай, во-первых, без пиетета на обоюдоострое "ты" перейдем. Во-вторых, где бы нам сей-с секунд пуншику раздобыть? Горю я, кореш, совсем сгораю.

- Но пьяницам - раздыхкон и сущая круговерть! Вы, то есть ты, разве не в курсе, что ли?
- В курсе, в курсе, Василий. Но с этим вы сами управитесь. Я тебе, кавалер, лучше о грезах поведаю...

- Зачем это? - спрашивает Василий и пытается ускользнуть под койку.

- Нет, фазан, шутишь! - кричит дух Пушкина, цапая Василия за голые пятки и возвращая на место. - Так-то ништяк! Слушай сюда. Я тебе, как куму, откроюсь про те одические слезы... когда элегии строчил покорный ваш слуга-с, а кто-то жуирно лез в открытое окно к даме сердца-с. Да-с! А я сменял - и молвить страшно! - бокалы праздника на письменный прибор-с!

- Но вы же, - произносит Василий и тут же поправляется, - но ты же там чего-то восславил и к чему-то, ёли-боли, призывал?

- Призывал? Да-с! Восславил? Да-с! Котильон все это и променад сплошной-с, братишка, - продолжает откровенничать дух Пушкина. Потом замолкает. Сидит и молчит, уставившись в одну точку.


Василий задумывается. Молчит и тоже смотрит в одну точку.
Странно как-то получается: с ним разговаривает вроде бы дух Пушкина, а слова произносит сосед по коммуналке - дядя Гыня, думает Василий, даже парле ву франсе почти не употребляет, а только фольклор и специальные обороты речи.

Нервы у Василия не выдерживают: дух, возможно, фальшивый и не той ориентации, а Василий попарижничать мечтал с духом о Долли с Жоржем и о Парни.

- Гражданин больной! Больной! - будит Василия голос медсестры. - Пора отуколиться.
- А Пушкин где? - спрашивает Василий, искренне удивляясь будничному голосу женщины.
- Пушкина, чубастик, еще в прошлую среду выписали.

- Значит, выздоровел Александр Сергеевич! - произносит Василий, чудаковато улыбаясь.
- Выздоровел, выздоровел. А почему Александр Сергеевич, ведь нашего Пушкина Сергеем Александровичем звали? - спрашивает сестра, по-южному напирая на "глаголь".

- Какая разница? Какая теперь разница, сорока-крутобока: мастерства-то он нам не оставил? - возмущается Василий, отвернувшись к стенке и подставив известное место под укол.