Меняю идеальную честь на бронзовую почесть

Рецензия на поэму петербургского поэта, переводчика и прозаика Евгения Лукина «Памятник» (СПб, 2007) опубликована в журнал "БЕГ" №7, 2008г.

Что делает простой человек, стремящийся в Вечность? На ночной молитве тихо и скромно просит Бога: «Помяни мя». При этом верит, но не рас-считывает однозначно, что Бог помянет. Готов подчиниться Его воле.
А что делает, не молящийся Богу, но стремящийся «остаться в вечности» герой поэмы Евгения Лукина «Памятник»? Заказывает себе бронзовый бюст. За какие-такие заслуги – ведь просто так бюсты не отливаются? За высокое служебное положение в городском правительстве. За правовую подкованность и юридическую упёртость. За сомнительные рифмованные экспромты. За…
 
Собственно, на этом «За» и заканчиваются. И начинаются «Вследствие чего». Вследствие гордыни и завышенной самооценки. Вследствие чиновничьей вседозволенности и более раскрытым, чем у простых людей возможностям. Вследствие зависти к поэту Евгению Васильевскому, тщеславия, желания самовосхваления и пр. пр.
Да, выросли ныне запросы чиновничьего люда. Если гоголевский титулярный советник Акакий Акакиевич Башмачкин с трудом справил себе новую шинель, лукинский действительный государственный советник третьего класса Андрей Валерьевич Воробьев умудрился отлить собственный бюст. Нам смешно? Конечно. Но история была бы действительно смешной, если бы не была такой грустной. Ведь автор «Памятника» идею произведения не «высасывал из пальца». Он не понаслышке знает о тайных и явных мечтаниях обитателей Смольного.
На писательское перо автора попался «трудолюбивый чиновник комитета по печати, занимающий высокую должность в Петербургском правительстве и серьёзно воздействующий на нынешнюю действительность». Попался и не соскочил. Больше того, позволил опубликовать поэму «без изменений». Почему? Цель Андрея Валерьевича Воробьева, как говорится, ясна и понят-на. А к чему стремился автор «Памятника»?
Здесь, более или менее, тоже все ясно. Как любой, одаренный писательским даром человек, автор стремился в полном объёме реализовать этот свой дар. Во-первых, подсечь – как рыбак после поклёвки – пришедшую на его литераторский крючок реальную историю… и «сварить» из нее художественное произведение. Во-вторых, в лучших традициях русской реалистической литературы выписать отрицательного героя  с его нищенскими помыслами и самыми низменными чертами характера. Чтобы читатель, обнаружив подобное в себе, смог посмотреть на себя со стороны и, может быть, встать на путь очищения «от этого подобного». В-третьих, чтобы по возможности обогатить русскую литературу находками собственного изобретения и дать хорошие, на первый взгляд кажущимися забавными, примеры выражения нового смысла и новой идеи посредством нового сочетания всем знакомых слов.
Кажется, что все три цели автором достигнуты. Поэма «захватывает» с первых строчек, читается на одном дыхании и заставляет смеяться, а после думать и думать о прочитанном. Так может действовать только настоящее художественное произведение. Следование классической традиции просвечивается в параллельных, уже упомянутой гоголевской «Шинели», местах.
 
В уничижительном отношении к фамилиям главных героев.
Н. Гоголь: «Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки».
Е. Лукин: «Это все моя проклятая фамилия виновата. – чертыхался Воробьев, заворачивая за угол. – Вот в Державине слышится что-то величе-ственное, державное, в Пушкине – что-то задорное, артиллерийское, в Достоевском – нечто достойное великого человека. А вот что слышится в такой фамилии как Воробьев? Одно и слышится, что вора бьют: воробей – вора бей. Какой ваятель возьмется за памятник вору, да еще отлупленному? Да никакой!»

В характеристиках деловых качеств героев.
Н. Гоголь: «Вряд ли можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, нет, он служил с любовью».
Е. Лукин: «Сочинял он по выходным дням, когда, оставшись наедине, вдруг начинал представлять себя не тем, кем действительно был всю рабо-чую неделю – трудолюбивым чиновником комитета по печати».

В одержимости героев своей идеей.
Н. Гоголь: «Он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу».
Е. Лукин: «Воодушевлённый бронзовой идеей, он уже не слышал, как напоследок бились оземь тонкие фужеры, как заливчатый смех заглушался хлопающими дверцами свадебного экипажа и навсегда испарялся в синей бензиновой дымке. Эта реальная цветущая жизнь, становясь ирреальной, уже не представляла для Воробьева никакого интереса. Настоящую реальность обретала идея создания памятника человеку незначительному, но же-лающему получить чудесное медное значение, человеку невеликому, но жаждущему достичь великой монументальной высоты».

В том, что герои достигают-таки задуманного. В описании их радости.
Н. Гоголь: «Акакий Акакиевич шел в самом праздничном расположении всех чувств. Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечах его новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннего удовольствия».
Е. Лукин: « Свершилось! – ликовал он. – Теперь вечность от меня никуда. Вот она, рядышком, воплощенная в бронзе рукою почтенного мастера. Миленькая, наконец-то я обрел тебя после стольких мытарств. Теперь ни-кто не скажет, что Воробьев – это звучит подло».
 
И, конечно же, в мистическом характере описываемой петербургской среды. О последнем следует сказать особо. С 1917 по 1991 годы воинствующие коммунисты-безбожники приучали, так называемый, советский народ верить только в видимое глазами, слышимое ушами, отрицая всякую трансцендентность и мистику. Евгений Лукин перекидывает мостик через этот атеистический период, восстанавливая представление о мистической составляющей мира. Гоголевский мертвец-чиновник Башмачкин, снявший генеральскую шинель со «значительного лица» способен перевоплотиться в лукинского «мистического духа Обера» – бессмертную сущность обергофмаршала Леволда – запросто разговаривающего с «картинистой дамой, мерцающей обнажёнными линиями Модильяни».

И, наконец, о третьей авторской цели. Заслуживают аплодисментов и даже пристального изучения такие литературные находки как: «пот бессильной ярости», «дымная трансцендентность зал», «убогий конструктивизм нужды», «улыбка, запертая на ключ кассового аппарата», «прохладные умы петербуржцев», «полка счастливого будущего», «снег вечности», «голубиная слякоть небес», «пряный аромат повседневности», «орехи миндальной праздности», «ночь прошла в безумстве храбрых», «диван жестокого похмелья», «слезы бессмысленного существования».
Такие перлы как: «Телевизор лошадиного формата, наржавшись за день, втихомолку пережевывал оранжевые тюбики рекламы», «Васильевский остров покачивался под порывами сильного ветра», «Народным взорам открылся очередной шедевр Владимира Горевого – памятник беспощадной целеустремленности, беспримерному тщеславию и самолюбию, олицетво-ренному в конкретной личности».
И многие другие хорошо раскрепощающие ум и толкающие на слово- и фразо-творчество, что, собственно, и требуется для развития литературы, как таковой. И языка.
 
В завершение хочется вернуться к главному герою «Памятника» и его идее.
В P.S. поэме автор дает понять, что описанная история и некоторые ее герои не вымышлены. Не вымышлен и Андрей Валерьевич Воробьев, возжелавший «остаться в вечности». Поражает, насколько юридически и практически выверенным было его обращение к известному писателю Евгению Луки-ну, другу знаменитого скульптора Владимира Горевого и хорошему знакомому, тоже писателя – автора этих строк. Ведь действительный государственный советник третьего класса может «остаться в вечности», по меньшей мере, трижды. Думаю, что это еще не все действующие лица прозорливого расчета.

Владимир Хохлев
Санкт-Петербург, 2008 г.