Каширка...

"Вместо предисловия": Я не имею ничего против "Каширки". Я уважаю тех, кто там работает. Мой брат выжил. Моего брата там вылечили. Я безмерно благодарна Богу и тем, кто помог ему выжить, и помогает ему сейчас жить и быть счастливым. Я рассказываю о том, что я чувствовала, когда там была. Я рассказываю это потому, что я это видела. И потому, что я хочу обратить внимание на тех, кто там был, есть и работает, потому что это равносильно подвигу. Работать там тяжело. Но еще тяжелее не спиться и не сойти с ума той матери, чей ребенок там оказался, и тем людям, чей близкий там был.

  Сегодня побывала в таком месте.. Онкологический центр на Каширке, детское отделение, это где Сашка лежал, когда ему было пять лет.. Курс лечения - 7 месяцев, три курса химио-терапии, 1 курс лучевой. Ему было пять лет. Я поехала туда будучи семнадцатилетней взрослой девушкой. И сейчас я расскажу, как я побывала в Российском онкологическом научном центре имени Н. Н. Блохина РАМН.

  Я вышла из метро на станции Каширская, прямо перед выходом рынок. Я решила не идти сквозь рынок и обошла его. После рынка начался металлический забор, за забором трехэтажное здание. То есть первый этаж большой, с колоннами, делится внутри на два, и еще два этажа сверху, маленькие окошки. Здание грязно-серого оттенка, вроде серое, но как будто с примесью такого грязного коричнево-красного. Это здание поликлиники онкологического центра. Я прошла на территорию через КПП, и меня накрыло чувство страха, щемящей безысходности, вечной боли и смерти. Захотелось забиться в темный угол, заплакать и умереть, сразу, выстрелом в голову. Боль, чужая боль накрыла меня волной, и ощущение, что госпожа Смерть вот она, рядом, и один неверный шаг будет последним.
  Нашла вход в детское отделение. Мне не хотелось туда идти, но было очень надо, мне нужно было записать Сашу на обследование. Взяла карту в регистратуре, сделала пропуск, разделась, пошла к Элле Вениаминовне, в пятый кабинет. Там посидела с полчаса, ждала своей очереди. Пока ждала, я положила Сашину карту себе на колени и решила полистать ее. Она была не тонкая, но показалась мне непомерно тяжелой для такого количества бумаги. Каждая запись в карте, прочитанная мной, каждая перевернутая страница отдавались в моем сердце страшным разрядом. Записи были похожи на записи секретных исследований. Каждый шаг, каждое отклоение от плана, все без исключений фиксировалось и записывалось. Результаты анализов крови пугали. Каждая графа, каждый пункт был или выше нормы в два раза, или в столько же раз ниже. Это ужасно. Моя очередь. Я прошла. Элла Вениаминовна показалась мне очень милой женщиной. Она достаточно пожилая, но с чувством юмора. А за окном её кабинета видна часть территории больницы и соседний корпус такого же цвета, как поликлиника. Унылое здание, как будто пропитанное смертью и болью. Все-таки, когда на такой маленькой территории такая большая смертность - это очень отражается на всем, что там есть. Меня так и подмывало спросить у нее "А как вы тут работаете? Как у вас хватает сил не свихнуться в этом месте?". Но я не спросила, подумала, что это будет бестактно. Она поговорила с мамой, дала мне направления, некоторые указания, рассказала где и как записаться на УЗИ и РКТ, и я вышла. И отправилась я как раз в тот самый соседний корпус.
  Все корпуса в этой больнице соединены коридорами и стеклянными переходами. То есть стены полностью из толстого стекла. И из этих коридоров открывается не самый радостный пейзаж. Я отправилась искать этот самый переход из отделения детской поликлиники в соседний корпус. Мне подсказали, я отправилась на третий этаж, там по этому стеклянному переходу. Справа и слева были видны еще корпуса, слева было очень высокое здание. Огромное высокое здание, на крыше огромное количество антенн, и там очень маленькие темные окошки. Это здание внушает больше всего ужаса.  Там я нашла нужный мне кабинет и ждала пока врачи придут с обследования. Пока я там стояла, мимо меня ходили разные люди. Взрослые и дети, в масках, на инвалидных колясках, с бинтами и без них. Я задавалась только одним вопросом "А как они могут тут выжить, а как они могут тут радоваться и улыбаться?". А ведь там же дети. А дети, как известно, чувствуют энергетику сильнее взрослых. Если мне хотелось там умереть, то как же дети там выживают? Не знаю. Я не могу это понять и уж тем более объяснить. Я повернула голову влево и увидела на двери, ведущей на лестницу вниз, надпись "Хоспис". Меня охватил дикий леденящий страх. Хотелось закричать и броситься в окно. Пришла врач, я записала Сашу. Потом пошла обратно, по тому же переходу. Вниз на первый этаж, в гардероб, прочь оттуда, бегом, в метро и чем дальше, тем лучше.
  Из того корпуса, где я записывала Сашу на обследование, тоже был стеклянный переход. Он вел как раз в то высокое здание с антеннками. Те, кто там лежал, лечился, кто там вылечился или потерял кого-то, называют это здание "Башней Смерти". В этом здании чаще всего умирают. И еще мне в голову пришла такая мысль, что наверняка там такое оборудование, такие яды, препараты, формулы и разработки, что этого всего хватит чтобы убить всех людей этого мира. Но ими спасают. У меня было ощущение, что я узнала что-то непозволительно тайное и секретное, что я влезла в такую кашу, из которой так просто не выбраться, что я узнала что-то очень важное, страшное и опасное. И еще на территории всего центра, прямо за ним, есть заброшенная больница или корпус, я точно не знаю.
  Когда я туда пришла, все то время, что я там провела, у меня была прямая ассоциация с Ховринской заброшенной больницей. Ховринку я видела только на видео и фотографиях, а Онко-центр я видела в живую, но впечатление одно и то же. Там обитают смерть, боль, потери, тоска, страшные болезни и тайны. Я уносила оттуда ноги как я не знаю кто и откуда. Сейчас я уже более менее пришла в себя после такого "приключения", но остался неприятный, горький, серо-коричнево-красный осадок в душе, такой же, как и стены этого места...

3 марта 2010 года.