ночное

Не хочу жалости. Не хочу этого лживого сочувствия. Скажи мне, скажи - ты знаешь, какая огромная разница между сочувствием и жалостью? Какая пропасть между ними? Жалеть могут только те, кто никогда сам не вляпается в лужу. Не упадет, сука, мордой в эту мерзкую, коричневую, перегнойную жижу. Не перепачкается в ней. Не захлебнется ее. Понимаешь? Зоркий, ловкий, дальновидный, расчетливый - никогда, слышишь, никогда не наступит в эту злосчастную лужу! А сочувствие... Знаешь, даже какое-то мягкое слово-то - это сочувствие. Какое-то оно домашнее, заботливое, нежное даже. Понимаешь, сочувствуют только те, кто знают - они, к сожалению, обычные грешные смертные. Растерянные. Потерянные. Близорукие. Поправляют, безостановочно поправляют на носу очечки, а все равно не видят! Н-Е В-И-Д-Я-Т! этой лужи. Вот она разница, видишь? А я не хочу ни того, ни этого. Легче не становится. Никак.
Говорю-говорю-говорю. Тебе только никак сказать не могу. А всем могу. Всех могу затрахать этими своими откровениями, а толку? Толку от этого всего?
Ставлю крестики на руке, ставлю крестики на стенах, окнах, столах и стульях. Стираю-стираю-стираю. И опять ставлю. Зачем? Спроси меня, зачем я это делаю? Раз за разом, изо дня в день. Я не знаю. Вот честно, не знаю. Кажется, я сойду с ума в этих красных стенах. Они, представляешь, дышат злобой. Они ненавидят меня. Они! Они одни знают, какую ошибку я сделала. Глупо да? Они знают, а я нет. Я НЕ ЗНАЮ! А они не говорят мне. И никто не скажет. Никто.
Знаешь, на память мне остался страх. Страх выходных. Вроде будни они заняты. Как-то, где-то, чем-то, кем-то. Верчусь-кручусь, выматываю себя. Стараюсь устать так, чтоб прийти домой и уснуть за обеденным столом. Но, боже, я не могу. Эти стены... ужасные стены, мысли, сигареты и одиночество. Жуткое одиночество. И я не сплю. Я не могу спать. Тебя нет. Тебя нет нигде. И мне никогда тебя не найти. Как это ужасно. Поэтому я и боюсь выходных. Мысли. Бездействие. Сигареты. И такой холод внутри.
А ты все про свои расклады. Какие к черту расклады? Это ужасно.