Картезианский монастырь рубена дарио

РУБЕН ДАРИО

КАРТЕЗИАНСКИЙ МОНАСТЫРЬ

Обитель иноков, чья участь – покаянье,
Чья высушена плоть неделями поста,
Им Бруно завещал хранить обет молчанья,
Листать молитвенник и прославлять Христа.

Затворников приют, кто, полон благодатью,
Изведал к небесам мистический полёт,
Кто утешенья ждет, склонившийся к распятью,
Кто в поисках любви от мира прочь идёт.

Ношеньем власяниц и самобичеваньем
Они смиряли плоть и навсегда ушли
От гибельных страстей к высоким упованьям,
Себя отъединив от грешных чад земли.

Иеремия так молился, одинокий,
Исполненный любви, в пророческих слезах,
И так мечтал найти в молчанье смысл глубокий
Служитель вечных тайн – мечтатель и монах.

Молчание для них – алмазов кладовая,
Где трудится с киркой крылатый серафим,
Где колокол звучит, к заутрене взывая,
И яркий строй свечей пылает, негасим.

В видениях и снах вкусив небесной манны,
Изведали они отраду для сердец –
Под грубой шерстью ряс они скрывают раны,
Но чистый дух стяжал святой любви венец.

Им довелось познать всю суету, всё горе
И всё ничтожество, какими жизнь полна,
Для каждого из них в словах «Memento mori»
Открылся жизни смысл и веры глубина.

И, как пустынники Илларион и Павел,
Под власяницами они влачили дни,
И тысячи бесстыдств во сне являл им дьявол,
Все воплощенья зла увидели они.

Но верой их сердца очистились от гнева,
В монашестве святом их жизнь была бедна,
И босоногою была их королева,
Смиренье имя ей, с небес сошла она.

И видел Вельзевул, слуга греховной воли,
Что эти сыновья добра и чистоты
Все козни адских сил в душе перебороли,
В смиренье трепетном отвергнув сует’ы.

Даны в защиту им архангельские латы
И вещие слова: «Вы умерли с Христом».
Не может одолеть их адский род проклятый
Ни лестью, ни грозой в их мужестве простом.

… О если бы и мне смиренно, в грубой рясе
Явиться среди тех, кто сердцу Бога мил,
Чтобы могильный хлад и “Requiscant in pace”
Мне в грозный смерти час надежду посулил!

Найти бы силу мне, чтоб сбросить гнёт гордыни,
Навеки усмирить злокозненную плоть,
Для Бога моего окончить дни в пустыне
И в трепетной груди желанье обороть!

О, если б ощутить помазание Божье
И душу просветить виденьями чудес!
Как мудрый Пифагор я б насладился тоже
Хрустальных сфер игрой, гармонией небес.

Я из души своей тогда изгнал бы фавна,
И предо мной бы пал, поверженный, он ниц,
И проклял бы я всё, что чтил еще недавно,
И в бегство обратил коварных дьяволиц.

О, если б мне взглянуть не этими глазами,
Что видят красоту в греховности людей,
Не так, как смотрит пан с козлиными ногами
На алый пламень губ и белизну грудей.

Когда бы я посмел с отвагою аскета
Все слабодушие горящим словом сжечь,
И не пьянить ума, не тратить дар поэта
На невоздержный стих и чувственную речь.

И руки заменить руками молчаливых,
Что усмирили плоть ценою тяжких мук,
Освободясь навек от этих похотливых,
На яблоках греха дрожащих страстно рук.

Когда б иная кровь покоем вдохновенным
Переполняла ум и в сердце мир несла,
А не бежал огонь по воспаленным венам
И не рождал в груди пожаров без числа.

Когда б уйти от лжи, познать любовь и веру –
И ангела того, который приведёт
В отшельничий приют, в холодную пещеру,
В обитель тесную, под монастырский свод.

                (С испанского)