Всяка Who-йняка

Самоубийца спит и видит сон. Рад бы проснуться, да не получается. Он подарил свой шанс ветру, сорвавшему листья... листья, не листья, так себе убранство – побуревшие иголки с черной лиственницы. Ветру, умчавшему в невозвратную даль эмигрантского запределья. Что же видит он в обрывчатых, бессвязных, большей частью, немых и черно-белых картинках выцветшего изображения со смазанной четкостью, обратной перспективой и, вдруг разом, одномоментном уханьем-гиканьем аттракциона русских-в-америке-американских-в-парке-горького-горок: провалом и взлетом от одной частички к следующей в окошке мутного, как в детстве, калейдоскопа, дешевого и пластмассового, быстро приходящего к состоянию катаракты под воздействием экспериментов со спичками или же не менее увлекательных опытов по созданию самодельной линзы, не увенчивающихся, впрочем, особым успехом...
И вот лежит былая радость, подарок на Новый год, в картонном ящике, пропитанном пылью, одетом паутиной на чердаке старого барака, до сих пор не снесенного, хотя и покинутого жителями. Перед покосившимся строением уныло замер Москвич 412 с выбитыми стеклами и треснувшими фарами. Безмолвный Эдип, бессмертный сын и внук советского-немецкого трудового фронта, прикативший в Россию вместе трофейными деталями оппелевской конвейерной линии...
Листья падают. Иголки не исключение. Лиственницы трагично наги в своих изогнутых, антично воздетых к небесам ветвях. Безмолвным укором, с тихим поскрипыванием, стариковским кряхтением, вряд ли подходящим по формату как модной FM-радиостанции, так и классическому хору, нестройно озвучивающему трагедию Софокла.
Взорвался резкой, неожиданной очередью ездок мотоцикла. Беспечный, он расстрелял немое утро. Навонял бензиновой гарью. И скрылся вслед за ветром. Лисья избушка изо льда. Заячий домик из материала потруднее, но все равно он выглядит лубочной олеографией. Дешевый табак. Забавы рубак на гороховом поле. Мечи и копья из ручек для швабры и метлы, щиты из фанеры, кольчужка, сплетенная собственноручно на кухне из купленных в хозтоварах по дешевке уцененных колец для оконных занавесок, старомодных занавесок, еще советского производства.
Самоубийца видит сны. Самоубийца никогда не спит, но видит сны, подсматривая их в замочную скважину чужой смерти малого зала, камерного исполнения, репетиционного формата. Как неестественно звучит разбитая «Форманта» – полузабытый синтезатор эпохи покорения БАМа Ермаком, а космоса сигаретной пачкой «Союз-Аполло»...
Самоубийца морщит лоб. Или то, что внутри себя наедине в звенящей пустоте неприкаянной души принимает за лобешник. Он вдруг услышал как ржет крепкоягодистая тугогрудая молодица над собственной мамашей. Бабушка читает внучку русские сказки. Котинька-коток, серенький лобок! Ну, Вы, мамаша, даете!
– Наотдавалась уже, дочуха! – сердито огрызается бабушка и продолжает читать сказку, пока малыш не уснет. Затем, прячась от сурового деда, достает из тайника  модный напиток Амаретто и пару хрустальных пузатеньких рюмочек, наливает себе. Дочкауже  ушла, дед на работе, зятя тоже нету дома,и уже вряд ли он возратится назад, тогда уж, чтобы не пить в одиночестве, все равно завтра родительский день – в помин их души – стопочку предкам. Про себя вполголоса напевает песенку былой молодости своей, переиначенную в девчачьей студенческой общаге – «Ландыши».
Заберемся в камыши, наyeahбёмся от души
На... who ya  нам эти ла-а-а-андыши-и-и-и?
Самоузбеки самоустранились. Самоубийца вдохнул запах бараньего жира и вонь какой-то шурпы, лагмана из несвежей требухи, каких-то вонючих кишок, или иного восточного блюда, столь привычного потомственным кочевникам, всю жизнь не слезающим с седла, будь то кобылье, верблюжье, ослиное...
В некоем царстве, не в нашем государстве, где-то далеко-далеко, меж болотищ с буреломами, жила-была женщина. А может и не женщина вовсе, а даже целая страна...
Был у нее свой народ. То ли просто семья, то целое племя. И как старшая в роду, она навродясь царицы была. Когда-то, еще до нее, всей тамошней сторонушкой правили деды и прадеды еёные. А тут случилось, что не было у ее отца сына, лишь она дочухой уродилась. В свой черед, как батяня царь зажмурил очи ясные, стала она управлять своим народом. Замуж вышла. Но супруг так себе был, скорее для форсу и представительства при ей. Когда дипломанты заморские приезжали в гости с подарками.  И как-то вдруг задумала она реформу произвести. А произвела ажный фурор! Вдруг ни с того ни с этого, как объявит народу, что дескать, надо идти в ногу со временем и правителей своих выбирать. Потому как все прочие страны давно народовластием болеют. А чем мы хуже? Так как простой люд у нас неприучен к свободам, то начнем реформы сверху. И каждые четыре недели, по образцу развитых стран, мы будем выбирать себе главу. Сперва царица станет менять себе раз в месяц супружника и отца своим царским детям, потом, спуская реформу в народ, кажная семья станет себе всеобщим и тайным голосованием выбирать отца. Не более, чем на 4 недели. Потому как энто число сакральное. В кажном государстве есть такой дымнократисський обычай. На четыре недели, максимум на два срока запускать мужика в постель к матушке царице. А потом обязательно переизбирать. Чтоб не проворовалси.
И так повелось в той стране. Сама государыня дала пример. И в год меняла по дюжине мужей-соправителей. Потому как не могла позволить ни единому из них быть пружинентом на пружинной постели царской более одного срока. Но всем простым людишкам было разрешено по два срока выбирать отца семейтва. Если же кончался второй срок, то всякая народная мамаша, утерев слезу, выпроваживала мужика к соседке, и сама принимала на ложе кума или соседа. И такая пошла благодать. Дымнократия, право слово!

22.02.2010 г.