Верлибр

Боже, я хочу бежать из этой страны.
Наверное, нет потребности в родине.
Бывает же такое – когда нет потребности
                в отечестве?
Лишь во внутреннем расположении
к пространствам скорости.

Седьмое второго,
                десятого года.
В лаврских пещерах –
                бесноватые:
одни – не смеют приблизиться
                к преподобным,
другие – не смеют ступить за порог.
Сидят на корточках, съежившись.
Какие глаза! Оцените!
Героин
           не подарит
                подобного отблеска.
НЛП и тансенгрити
                не продуцируют
                такие оттенки.
Видимо, невропатология бессмысленна,
психосоматика здесь упирается в агностику.
Им один путь, в пещеры,
вымоленные, и отмеченные – Самим.
Но ступить вовнутрь им не дает некое странное,
                внутренне состояние.
                Преграда.

Седьмое второго, десятого года.
Какое нашествие сумасшедших в Лавре!
Вот-вот, и кто-то забьется пеной из губ,
                кровью из глаз,
потом на солнечном сплетении, под лопатками.
Мимо этих пропавших – экскурсия,
к мироточивым покойникам,
и гид отмечает, с гордостью,
что сюда приходили: мытари,
воеводы, князья, летописцы,
принимая при жизни Это решение.
Завершение
                всех скитаний
                – в песне.

Я - у одного из праведников.
Мимо проходят десятки людей:
                экскурсия.
Покрывают его стекло лобзаньями.
Друг-чудотворец, а как ты думаешь?
Кто может так же, как они, приходящие,
лобзающие тебя, застекленного,
целовать окно – в комнате,
                в такси,
                или иллюминатор лайнера,
чтобы чувствовать – неистребляемое?
То, что доступно здесь, в печерских пещерах,
и в Долине царей, в усыпальницах:
выходы за преграды галактики, в открытый вакуум.
Ах, застекленный праведник!
Монастырь мне не светит: нет ясности в осознании.
В монастырь не бегут – в монастырь восходят.

Боже, я хочу бежать из этой страны.
Я смотрю на свое окружение,
чьи истории переполняются однозначностью,
печатями гражданского равенства:
Он не хочет отпускать свою жену к морю,
в Сирию, Эмираты, французский Магриб,
где пластичные юнцы будут пластично облизывать её взглядами,
называть «Наташей» и улыбаться честно.
Она не могла никому отказать по пятницам,
вечером, когда огни наполняются смыслами.
Её сестра так намеревалась к супружеству,
что ничем, в сущности, не брезговала,
если такая страна – нужно обязательно выйти замуж,
чтобы люди, соседи и вообще,
не пожимали плечами, не отыскали повода.
А зачем – неважно. Такая страна – нужно.
Боже!
                Разреши мне бежать, хоть в наружный
                космос.

Ритм Д. Виза Д.
Мы оправдываем свои повадки — эзотерикой.
Вот бездонность, в которую можно все оправдать.
Мой милый никогда не оправдывался эзотерикой,
не признавал поэзию, за исключением меня (разумеется!)
порицая – на уровне интуиции.
Он был прав. Поэты освободили тысячи,
но они же разбрасывались системами,
как семенами астр по чёрной почве,
              системами, которые брали –
                народы,
                нации,
очарованные в формулы звонкости.
Видимо, из всех причин не признавать поэзию,
не вчитываться в промежутки строф,
главные – это свобода и … стоп.
Еще одно слово – и меня отлучат,
по всем системам,
                допускающим отлучение,
отсечение духа,
                вечные муки,
                забвение,
и прочие
                неимоверные
                удовольствия.
Посему – все свободны. Свободны – все
и каждый, уверенный в своём царстве.
Но, Боже! Хоть с абсолютной свободой, мне
очень не хочется умирать в этом государстве.