Мой тихий дом...

Мой тихий дом. В нем будто тишина.
Не слышно ни кота, и кран не каплет,
Буран сметает с подоконника туман,
Какой же в этой тишине обман!
Душа так завывает сладко-сладко,
Ее все манит голубая синева,
И лес под окнами неторопливо машет лапкой…

За чьим уходом будет мой уход?
Когда же я проснусь от этой зыби?
А мысли все летят, летят вперед
И нет для них ни сети, ни повод,
Молчанье в доме воцарилось рыбье.
И для меня теперь закрыта дверь,
Не будет больше массового шоу
Ухмылок, стульев, тихоньких обид
И твоего свидетельства сплошного.

Каким фейерверком удостоить свой конец?
За чем поставить сахарную вазу?
За книгу? за комод? «Залазь, залазь!» -
Кричит мне лестница и сталкивает сразу.
Так что там с вазой? Где ее воткнуть?
Она растает. Лучше на тарелку.
Зачем искать в моих четверостишьях суть?
Не лучше ль приложить к больному месту грелку?

Вопрос стоит и вовсе не ребром.
Ребро его давно собаки сгрызли.
Вопрос отчаянно чернеет серебром
Под бури разрывающейся визги.
Его и тишина окислит даже,
Не нужно здесь ни кислоты, ни сажи.
Я так хочу соткать тебя из пряжи,
И окунуть, чтоб ожил, в сладкий ром.

Мой тихий и насупившийся дом.
В нем что-то рвется скромно и тревожно.
И кот притих, забылся кактус сном,
В его иголках я храню свой тон,
Который грубоват и так неосторожен.
Покрылся пылью удлиненный зал,
И ветер задремал в его убранстве,
Он для гостиничных побед совсем не мал.
Но гости не ударятся в шаманство.
А он так звал. Теперь расстроен зал.
И ветер спит. И глаз кошачий спит.
Кто здесь сроднился – тем навек не знать
Ни вопиющих ссор, ни сора под коврами.
Мой дом обходят десятью дворами.
Но что возможно в маске распознать?
Застыло все. Вы можете свернуть,
Иль лесом дальним обогнуть на ощупь.
Во тьме кусаются обмылки прежних дней,
И память прошлое застенчиво в тазу полощет.
Не испугалась неба синева
Моих смирительных рубашек,
Она мне на прощанье не помашет,
Лишь облачком закроется едва.
Фейерверк прокиснет, не дождавшись
Таких обещанных чудес.
Как сложно, под дождем обнявшись,
Не плакать с Ним, что Он воскрес.
Когда объявят новый рейс?
Когда прибудет новый вечер,
В котором будет эта встреча –
Чтоб Он навеки не исчез?..

Все тихо. И в углу сопят
Растущие ромашки в черной кадке.
Я верю – с ними все в порядке.
Они и сами – чистый яд.
Перебираю все подряд:
Крупу, одежду, шкаф, лекарства…
Что за унылость в этом царстве?
Я сплю. И значит все здесь спят.
Вода заледенеет. А душа?
Ну как же ей, совсем еще малышке,
С Ним научиться в унисон дышать,
А не искать ответа в глупых книжках?
Как просто наблюдать: пришла-ушла.
Пришла. А вот уйдет ли? Не уходит.
Она во мне с такой силищей бродит,
Что явственней ступает тишина.
Ее хоть как ты назови,
Все чувства дай и приплюсуй к ним разум.
Я думала, что с Ней не справлюсь разом.
Она в кармане. Хочешь – забери.
Ее носила столько дней,
Она и вовсе ничего не весит.
Я пробовала посадить Ее на клей,
Чтобы во мне не билась, все больней,
Ее же мой покой до покрасненья бесит.
Она распухла там от слез,
Но ты Ее забрось в сугробы.
Пускай остынет. В Ней жары всерьез,
Чтоб сковородку разогреть и распалиться чтобы.

Спокойно так потом укутай,
Сомненья смело выбрось прочь.
Будь терпеливым и баюкай,
И станет Ею полной ночь.
А коли в зале удлиненном
Ее за локон ты возьмешь,
Не знать вам сора под коврами,
И ссору выпроводить смочь.
И кактус сладостно зевнет,
И тон в колючках станет нежным.
Мои ромашки белоснежны.
Весь яд в какао перейдет.

Вы обойдетесь без фейерверка.
Забыли? Он же ведь прокис.
Рассвета яркость не померкнет,
Он к вам заглянет под карниз.
А я присутствую вокруг,
Я так хотела все проснуться.
А жизнь твоя  – святой эскиз,
Мой грифель и его коснулся.