Степанова любовь

Проживал в Незнакомкине Степа – парень крепкий, хулиган, дебошир и пьница. Дружбу водил с одногодками – такими же дебоширами, но посовистлевей, а потому был среди них Степан – как атаман в шайке. Отслужив армии, не захотел он наукам учиться, а пошел механиком в сельский гараж, где лаялся постоянно с начальником, а по пятницам с дружками залив за ворот и надевши китель дембельский с аксельбантами важной походкой вышагивал блестящими сапогами по пылище к избенке с вывеской «КЛУБ». Этот клуб - та еще была богадельня: по стенам вырезанные из журналов фотокарточки артистов, под ними лавки, а в передней стол конторский обитый засаленным временем зеленым сукном, а на столе магнитола кассетная. По лавкам девахи семечки лузгают, да хихикают на парней глядя, а те с важным видом покуривают у стола, покуда Колька – ди-джей местный - аппаратуру заряжает.
 В один из таких вечеров хмельной Степа со товарищи завалились в клуб. Вошли, чубы расправили и прямиком к Кольке – чего, мол, народ томишь – давай дискотеку! А Колька только того и ждет, знает если без Степы танцы начать, то можно и в нос получить, а в нос получать Колька не хотел, потому как будучи счетоводом в сельской конторе – считал себя интеллигентом, а что за интеллигент коли у него нос разбит.
Так вот, завел Николай шарманку, Степа подбоченился, осмотрелся да и обомлел – сидела на лавочке Нюра, ноги стройные, юбка малюсенькая – в первый раз пришла на танцы. Было Нюре в ту пору годков пятнадцать или шестнадцать. Мялся с ноги на ногу Степа – не знал как бы этак покрасивей к Нюрке подойти. А парни сельские, видя Степин к Нюре интерес, вовсе помышлять забыли к ней подходить. Так и шло время – Степа дулся как индюк, Нюра на него свысока посматривала да хихикала с товарками. Вконец парень умаялся, шаг в Нюркину сторону сделал, а та - шасть козой из избы.
Вышла Нюра на воздух вдохнула сирени, и закружилась голова у девки. Не понимала она умом, что созрела, тело уже мягко так тихонько напряглось и по бедрам внутри судорога не сильно прошлась. Припала плечом к крылечку – ждет значит, а кого или чего не знает.
Долго так простояла Нюра, озябла, а потом заплакала он непонятной обиды, да вкруг села двинула до дома. А Степа с приятелями нажрался в злости беленькой, потом махнул на друзей рукой, да пошел за Нюркой. Зачем шёл – не знал, а двигала его туда неизведанная еще им силища, и хорошо было ему силищу эту в себе ощущать.
Вот и изба Нюрина, вот и дорога желтая под месяцем светится, а по дороге Нюра идет – носом шмыгает. Подошел Степа к девахе, наклонил низко бычью свою головушку, промычал чего-то в ухо, а та уже на все готовая – взбередила её упрямость Спепкина, да воздух луговой с сивухой смешанный, и уже не судороги а молнии носились по Нюркиним бедрам, и груди скалами вздыбились, но Нюрка этого не стеснялась, а хрипела что-то в ответ на Спепановы ласки. Девки в селах рано зреют.
С того времени почитал себя Степа за Нюриного жениха. Только быстро он ей разонравился. Не похож был Степа ни на одного актера с фотокарточки в клубе, и держался он ни как актер, одним словом – не чета ей. О другом она мечтала, о жизни городской – беззаботной, как станет она артисткою, и все будут любоваться ей.  Только Степке такая Нюрина мечтательность не по душе была, не согласный он был с предстоящей разлукой, иссохся весь – ввалились зенки на башке кудрявой. Много месяцев мучился парень, а как время подошло Нюре в Большой Город уезжать, и вовсе себе места не находил, пил горькую почем зря, а в среду утречком опохмелившись да облаяв начальника, сунул за пазуху пол-литру, и направился прямиком к Евдокии – колдунье местной.
Дуняша в то время по обычаю головой маялась, а потому лежала на лавке да причитала. Тут, откуда ни возьмись, счастье поллитровое белоголовое на нее пролилось. Бабка неспешно, с удовольствием стопку уговорила, коркой занюхала.
- Ну, касатик, зачем пожаловал?
- Любовью, бабка, маюсь неразделенною, помоги чем можешь, образумь деваху.
Дуня еще стопочку опрокинула, повеселела, достала из буфету травок-муравок, рассыпала в порошок, да шептала над ними минут пять, затем собрала зелье в кулечек, протянула Степушке:
- На, милый, посыпь зельица на корешок себе, а остальной частью натрись, да приласкай любимую, она от тебя никуда и не денется. Только помни – наговор мой до полуночи действует, а там сила его непредсказуемой делается.
Обрадовался дурень, расцеловал Дуню, зелье в карман сунул, да в сельпо побёг счастье своё предстоящее обмывать.
В субботу все Незнакомкино звано было к Нюроньке, на проводы, значит, в Большой Город. Много народу набралось – народец Незнакомкинский охочь был до дармовой выпивки. Пришел и Степан. Ну расселись по столам, угомонились, выпили, закусили, еще выпили, стали разговоры вести. А Стёпа молчит угрюмо – зуд в чреслах и желанье неуёмное зубы на бок сводят – выжидает момента удобного да на водочку для храбрости налегает. Часа три прошло, захмелел Степан, охрабрел, только Нюра все мимо него шастает, в руки не идет. А время меж тем ближе к полуночи, улучил парень минутку, подглядел как любимая из избы во двор до ветру вышла, да и налетел на неё коршуном, давай мять да тискать, нужду справлять, да милку привораживать. А милка, как ни странно, не отталкивает его, сама так и льнет, ластится, аж жаром пышит. Ай да бабка Дуня, ай да молодец, думает Степа, не обманула старая, моя теперь Нюра навек.
Сделал Степан дело, рухнул в грядку измученный, да там и уснул. А по утру проснувшись глядь - подле него Любка лежит, подружка, значит, Нюркина, и ласково так на него зыркает. Смутился парень, не поймет ничего с похмелья, только чувствует – хорошо ему с Любаней, тихо, спокойно.
Нюронька тем временем уже на попутке в Большой Город катила да с шофером любезничала, а вернувшись через год в родное село, узнала, что женился её Спёпа на Любане - то ли Евдокия чего не того наколдовала, то ли Стёпушка после полночи раздухарился, то ли хмель свое дело сделал, а то ли само собою так вышло, только любовь Спепина к Нюре в то утро вся кончилась.