Ох, уж эти мне Памятники

                Квинт Гораций Флакк

                Ода 30. К Мельпомене.
                из 3-й книги Од

                Создан памятник мной. Он вековечнее
                Меди, и пирамид выше он царственных.
                Не разрушит его дождь разъедающий,
                Ни жестокий Борей, ни бесконечная

                Цепь грядущих годов, в даль убегающих.
                Нет, не весь я умру! Лучшая часть моя
                Избежит похорон: буду я славиться
                До тех пор, пока жрец с девой безмолвною

                Всходит по ступеням в храм Капитолия.
                Будет ведомо всем, что возвеличился
                Сын страны, где шумит Ауфид стремительный,
                Где безводный удел Давна - Апулия,

                Эолийский напев в песнь италийскую
                Перелив. Возгордись этою памятной
                Ты заслугой моей и, благосклонная
                Мельпомена, увей лавром чело мое!

                <23 г. до н.э.>
                Пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского



     КОММЕНТАРИИ:

     Написана в 23 году. Это эпилог к трем книгам од, составлявшим отдельный сборник. Четвертая книга од была написана и издана Горацием гораздо позднее. Эта ода самая известная из всех од Горация. Впервые на русский язык переведена она Ломоносовым (пятистопным ямбом). Из подражаний самые известные -- Державина и Пушкина.
     Размер оды тот же, что и в 1-й оде первой книги -- 1-я Асклепиадова строфа.
 
     Ст. 8. ...Жрец с девой безмолвною... -- Верховный понтифик ежегодно в сопровождении старшей весталки восходил на Капитолий молить Юпитера о благоденствии Рима.

     Ст. 13. Эолийский напев. -- Гораций говорит, что ему принадлежит заслуга перенесения на  италийскую почву греческой лирики, которую он называет "эолийским напевом", потому что главные ее представители Алкей и Сафо (VI век до н.э.) были эолийцами.



                Александр Сергеевич Пушкин

                * * *

                Exegi monumentum.

                Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
                К нему не заростет народная тропа,
                Вознесся выше он главою непокорной
                Александрийского столпа.

                Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
                Мой прах переживет и тленья убежит -
                И славен буду я, доколь в подлунном мире
                Жив будет хоть один пиит.

                Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
                И назовет меня всяк сущий в ней язык,
                И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
                Тунгуз, и друг степей калмык.

                И долго буду тем любезен я народу,
                Что чувства добрые я лирой пробуждал,
                Что в мой жестокой век восславил я Свободу
                И милость к падшим призывал.

                Веленью божию, о муза, будь послушна,
                Обиды не страшась, не требуя венца,
                Хвалу и клевету приемли равнодушно,
                И не оспоривай глупца.

                <1836>



                Владимир Высоцкий
 
                Памятник

                Я при жизни был рослым и стройным,
                Не боялся ни слова, ни пули
                И в привычные рамки не лез, -
                Но с тех пор, как считаюсь покойным,
                Охромили меня и согнули,
                К пьедесталу прибив "Ахиллес".

                Не стряхнуть мне гранитного мяса
                И не вытащить из постамента
                Ахиллесову эту пяту,
                И железные ребра каркаса
                Мертво схвачены слоем цемента, -
                Только судороги по хребту.

                Я хвалился косою саженью -
                Нате смерьте! -
                Я не знал, что подвергнусь суженью
                После смерти, -
                Но в обычные рамки я всажен -
                На спор вбили,
                А косую неровную сажень -
                Распрямили.

                И с меня, когда взял я да умер,
                Живо маску посмертную сняли
                Расторопные члены семьи, -
                И не знаю, кто их надоумил, -
                Только с гипса вчистую стесали
                Азиатские скулы мои.

                Мне такое не мнилось, не снилось,
                И считал я, что мне не грозило
                Оказаться всех мертвых мертвей, -
                Но поверхность на слепке лоснилась,
                И могильною скукой сквозило
                Из беззубой улыбки моей.

                Я при жизни не клал тем, кто хищный,
                В пасти палец,
                Подходившие с меркой обычной -
                Опасались, -
                Но по снятии маски посмертной -
                Тут же в ванной -
                Гробовщик подошел ко мне с меркой
                Деревянной...

                А потом, по прошествии года, -
                Как венец моего исправленья -
                Крепко сбитый литой монумент
                При огромном скопленье народа
                Открывали под бодрое пенье, -
                Под мое - с намагниченных лент.

                Тишина надо мной раскололась -
                Из динамиков хлынули звуки,
                С крыш ударил направленный свет, -
                Мой отчаяньем сорванный голос
                Современные средства науки
                Превратили в приятный фальцет.

                Я немел, в покрывало упрятан, -
                Все там будем! -
                Я орал в то же время кастратом
                В уши людям.
                Саван сдернули - как я обужен, -
                Нате смерьте! -
                Неужели такой я вам нужен
                После смерти?!

                Командора шаги злы и гулки.
                Я решил: как во времени оном -
                Не пройтись ли, по плитам звеня? -
                И шарахнулись толпы в проулки,
                Когда вырвал я ногу со стоном
                И осыпались камни с меня.

                Накренился я - гол, безобразен, -
                Но и падая - вылез из кожи,
                Дотянулся железной клюкой, -
                И, когда уже грохнулся наземь,
                Из разодранных рупоров все же
                Прохрипел я похоже: "Живой!"

                И паденье меня и согнуло,
                И сломало,
                Но торчат мои острые скулы
                Из металла!
                Не сумел я, как было угодно -
                Шито-крыто.
                Я, напротив, - ушел всенародно
                Из гранита.
 
                <1973>



Ох, уж эти мне Памятники…

К чему мне "Памятник", Гораций?
Зачем мне помпа после смерти?
Я и при жизни чужд, поверьте,
Стремления за славу драться.

Я мир хочу перевернуть! --
Пером своим, а не мечами.
Безумен замысел? Но сами
Вы разве не за этим в путь

Пустились, встав из колыбели,
Сойдя с родительской руки? --
Вы позабыли… -- Пустяки
Вас до смерти, как вши заели.

Кто продал душу мелочам --
Тому ли проку в общих планах?
Живя среди знакомств и кланов,
Тот не Луну зрит по ночам.

К чему мне слава? Дай мне вечность!
Хочу, чтоб страсть, что я ношу
В душе своей; Ту, кем дышу,
Не поглотила бесконечность.

Чтобы идущие за мной,
Читая эти мои строки,
Презревши скудной жизни сроки
Всё ж не остались одиноки --
Мой дух зовёт их за собой!

И я их нежными устами
Продолжу жизни сок вкушать.
Кто смеет той мечты лишать? --
Меня, бродягу, меж крестами,

С распятыми на них поэтами,
Мечтающими лишь прославиться.
Что? Рожа Мудman-а не нравится? --
О, вы незнакомы, значит, с бедами.

Вас жизнь не зачисляла к падшим,
Хребет не проверяла: хрупкий?
И из объятий мясорубки
Прочь не выталкивала фаршем.

А коль всё так произошло,
То может зеркало кривое
Пред вами? -- надо взять другое,
И приглядеться хорошо!

И вы узреете тот час же,
Что так же вточь почасовой
Вы по спирали винтовой
Загнуты Гегелем (а как же!).

У нас, кому что непонятно --
Всё сводится к той завитушке.
У нас и булки, и ватрушки
Пекут философы! Нет, правда!

А те, кто были повара --
Уже давно Указы пишут.
И нас с тобою тоже слышат,
Но терпят, для утех двора.

У нас с дипломом программиста
На храмах бьют в колокола,
А звонари свои дела
В Госдуме правят! Так-то, мистер…

А мой удел быть стихотворцем,
Нароста ум излить бумаге,
И с Музой обвенчавшись в браке,
Украсить мир венком пропорций!

2:27:02 17.02.2010