Лиловым крестиком...

Лиловым крестиком
цветка сирени
взор детской памяти
счастливо осени,
помножь его на сонм
за сорок лет цветений,
упавших в зимний сон
сквозь красок хоровод осенний

под павших в пашни колоколен
слышимый тобой лишь
колокольный звон

плывёт - плывёт - плывёт - плывёт
по венам

спасибо генам,
спасибо даровавшим волю сердцу стенам.

Я вспомнил день родительский:
толпой со всех сторон стеснён,
ладонью мальчика десятилетнего
врастал я в дядину ладонь,
конфеты "Улей золотой",
"Привет" - печенье
меня томили,
сунутые спешно,
поминально
то одною женщиною,
то другой.

Их лиц сейчас не воскресить,
я и тогда их лиц не видел -
я только знал, что это свято,
и права нет
сказать им: "Нет!
Не надо!
Уберите!"

Они глазами разверзались
и шептали: "Помяните!"

И дядя, две войны в начале
века двадцатого прошедший,
тихо говорил: "Возьми!"

А на краю печального селенья мёртвых
шла служба с батюшкой...
Кадило плавно плыло по воздуху
прозрачному в лучах счастливых
дня весеннего,
дымило ладаном
под куполами
той самой,
стих с которой начал
кладбищенской сирени...

О как глаза горели,
как глаза горели
у людей

и, видимо, чахоточный румянец

на скулах одного мужчины -
сейчас мне мнится,
знавшего оскал стальной
тех Лихачёвских
и Шаламовских,
тех Соловковских
и Колымских лагерей -

за горсткою одетых просто,
истово поющих:
"Господи, помилуй!"

над самою
(сейчас я это знаю)

ждущей всех живых могилой

обрывистый был бережок,
травою яркою поросший,
изумрудно-сочной,

под ним невидное болотце
с речушкой хилой,
но тростник вставал стеной,

клонились облака,
как ангельские головы,
кудряво
над лодкой утлой,
раздвигающей тростник,
с шестом на ней стоял старик
белобородый
в длинной
белой
полотняной той
старинной
той холстинной
той льняной
рубахе

и на меня пронзительно, как зимний дым, смотрел -

я в страхе, наделяющем крылами:

"Господи, помилуй!" -

смысла этих слов не понимая,
но вторя поколениям,
идущим вокруг шара
земного
в Веру,

истово запел:

"Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!"

Как сладок в памяти моей
тот карамельный
золотой
приветный воздух
с лиловым,
белым,
розоватым,
сиреневым,
зеленоватым
крестопадом,

кадящим хору:

"Господи, помилуй!" -

поющему
на вечном берегу...