Житейская история одной семьи- проза

     Тридцатые годы – коллективизация, бурное строительство социализма, раскулачивание. Всё это стало уже прошлым нашей страны, со своими победами и ошибками. Хочу рассказать житейскую историю своей семьи, одной из многих, смолотых в жерновах революционных идей.

     Жили-были три брата да их престарелая мать, которая только что похоронила одну за другой трёх дочерей и не могла ещё залечить эту незаживающую рану. Двое её сыновей уже обзавелись семьями, подарили ей внуков, а младшенький служил в Красной армии. Жили в деревне большой семьёй в одном, но зато новом доме. Утро встречали рано – с восходом солнца, и начинался день, заполненный бесконечным деревенским трудом и уходом за малыми детьми.

     Раскулачивать их пришли отьявленные пьяницы и бездельники деревни. Бесцеремонно выгнали на улицу огромную семью без жалости к детям, забрали всё зерно, лошадь, корову и домашний скарб. Старший брат оказал отчаянное сопротивление, его тут же арестовали. С тех пор его больше никто не видел. Поговаривали, что отбывал он свой срок в Ханты-Мансийске, куда и сослали его семью.

     Младшему брату, моему будущему деду, «повезло» больше. Забрали его в трудовую армию как кулака, и знаменитый «Уралмаш» он начинал строить с рытья землянок. О романтике тех дней он с горечью вспоминал всю жизнь.

     Молодая жена его, моя будущая бабушка, осталась с 4-летней дочуркой и свекровью без крыши над головой. Какая-то сердобольная нищая старушка приютила выгнанных из собственного жилища женщин. С тех пор клеймо кулаков преследовало их всюду, хотя вскоре после раскулачивания где-то в верхах власти признали, что наша семья была середняцкой и раскулачиванию не подлежала, выдали «Раздельные акты», вернули корову и лошадь, но не дом, который  был уже занят под магазин. Однако вскоре пришли снова те же новые хозяева сельсовета и забрали всё обратно, в том числе и документы о реабилитации, обложив 24-летнюю «кулачку» Груню издевательским налогом: ей надлежало сдать 135 рублей, 90 килограммов мяса и высадить 75 соток посеву! Её возмущённое отчаянье: «У меня же кроме дочери другой живности нет» - было воспринято как сопротивление властям, за что последовало немедленное наказание: её под дулом берданки увезли в районный центр и, после 6 месяцев проведённых в тюрьме, сослали в Тавду, приговорив к 5 годам исправительно-трудовых работ. В конце декабря её под конвоем привезли на лесозавод, выдали лапти, так как другой обуви у неё тогда не было, а морозы стояли лютые, и поселили в бараке под строгим запретом куда-либо выезжать.

     Её 4-летнюю дочь оставили тогда посреди дороги на произвол судьбы. Галю взяла к себе та же милосердная старушка, которая пустила их к себе жить. Вместе с ней моя будущая мама ходила просить милостыню и до сих пор помнит, как ей было стыдно и больно за своё униженное детство.

     Мой будущий дед после трёх лет «службы» на передовой стройке пятилетки забрал своего ребёнка из деревни у доброй бабули и уехал в Тавду к жене, где Груне предстояло несколько лет ссылки. Жили в том же бараке, родили ещё двух сыновей и двух дочерей и ударным трудом смывали с себя грязное звание кулаков. И только после войны, когда дед вернулся весь израненный, но в орденах и медалях, они смогли построить свой дом. Правда пока строили, рядом с домом протянули железнодорожную линию в зону, в результате чего река стала выходить из берегов и ежегодно затоплять их. Деду как инвалиду войны даже благоустроенную квартиру пообещали!

     Рассказывая мне о раскулачивании, моя 85-летняя бабушка всё ещё надеялась, что придёт когда-нибудь добрый дядя и принесёт обещанный ордер на квартиру, где будет вода и тёплый туалет. А я в отчаяньи слушала, с какой болью в сердце, с какой обидой и непониманием той несправедливости, учинённой над ними в молодости, прожила она всю свою долгую жизнь, и молчала, боясь разрушить ту иллюзию о получении квартиры, которая ещё теплилась в ней. Реабилитировать их так и не удалось. Документов, к сожалению, нигде почему-то не оказалось. Так и умерли старики, не дождавшись долгожданной квартиры и не вернув себе доброго имени. Обидное слово «кулаки» пронесли они в своём сердце по всей жизни.  И детская память мамы навсегда сохранила в себе прозвище «кулацкое отродье», которое преследовало её незаживающей раной.

     Уже в старости приедет из Ханты-Мансийска вдова старшего брата деда со справкой о посмертной реабилитации мужа, и старушки горько будут плакать от радости, что справедливость наконец-то восторжествовала.

2000