Царевна-лягушка. Скаска, типа

***
Короче, где-то так дело было, вроде.
В некотором царстве, в некотором, блин, государстве жил-был Царь.
Ну, кто не знает, это типа президента; токо выбирали их не на четыре года, а сразу лет на триста, штоб  денюшки из казны на всякие выборы-шмыборы попусту не транжирить, да людёв от дела не отрывать. Ежели помирал какой, так на евойное место сразу сынуля садилса, аль брательник, коли детишками не успевал обзавестися.
Но у ентого сынуля был. Иван Царевич. Или Рабинович? Не помню точно, блин, ну да ладно. Пущай Царевич будет, однохерственно.
Вот, как-то раз папашке с бодуна великого взбрендило обженить Ваньку. Хули, мол, холостой ходит? А вдруг война, аль ещё фигня какая случицца, пойдёт в поход, а его там замочат ненароком! Без наследника остануся – самому-то уж не сострогать ищщо одного ребёночка, старый уж, да ишшо простудит задолбал, окаянный.
Короче, женицца тебе, Ванька, пора, грит!
Ванька офигел, как услышал. Ты чё, грит, батя, с дуба рухнул, когда в отпуск к Лукоморью ездил?!
А Царь упёрся рогом – женися, грит, и весь сказ! И не смей перечить мне, молокосос!
Ну, Ваньке куды девацца… Хоть и батяня родный, а царь, всёж-таки, особо не позалупаешься супротив него. А то врежет по балде посохом, аль ещё чем, так ведь и копыта можно отбросить! Было такое уже, Ванька в школе проходил, да в музее столичном лубок висит «Иван, ентот, Грозный мочит свово сына».
Лан, батя, грит, согласный я, тока где ж невесту-то мне сыскать? Чай, царевны в трактиры по ночам не шастают, а других девок  уж князья да бояре для своих сыновей разобрали!
Царь репу почесал, и придумал: ты, грит, шмальни из лука куда-нить подальше, хде стрелу свою сыщешь, там и невеста твоя будет.
Ваньке чё? Взял лук, башкой повертел по сторонам – куда бы запулить стрелу-то, ан, боязно: а ну, попадёшь в ково? Шальная-то стрела аккурат комуй-то в глаз угодит, к гадалке не ходи!
Тут заметил Ванька, что пономарь на колокольню взбираецца, к обедне звонить, значит.
Ну, Ванька и подумал: ща, в жопу ему стрельну -- когда нарошно целишьса куды, как пить дать, завсегда промажешь!
Так и вышло.
Пономарь, правда, обделалса с перепугу, когда стрела Ванькина в вершке от евонного заду пролетела, но енто фигня, он всё равно без штанов был, в одной рясе.
А стрела улетела кудай-то, хрен знает, куда.
Ванька по компасу засёк направление, азимут выщщитал, как учили, забралса на добра коня и подалса в путь-дорожку.
Дня три скакал, весь хавчик слопал из седельной сумы, последние сутки вообще одними тапинамбурами питалса, каких подстрелить в лесу удавалося. Но добрался, таки, до камня здоровущего, на развике трёх дорог стоящего. По правде сказать, не камень то был вовсе, просто какой-то рас****яй бетон свалил в кучу, который на стройке оказался лишним, он и застыл там агромадной глыбой.
Сошёл Ванька с коня, поглядел – а на камне-то написано: прямо пойдешь – башки не сносишь, и гильотиночка такая симпатичненькая снизу пририсована для пущей убедительности; направо пойдёшь – коня потеряешь. Ну, коня-то Ваньке жалко, ясно дело, не пешком же потом перецца; глянул вправо в биноклю, а там, и впрямь чегой-то такое типа мясокомбината виднеецца, и пахнет с той стороны соответственно; подумал: на джипе надо было ехать, блин, да как-то несолидно показалося тогда – добрый молодец, да вдруг на джипе, словно тать какой из подсолнцевской ватаги. Дальше читает, а там написано: налево пойдёшь – женатым будешь.
Ну, налево-то Ваньке не привыкать шастать, тока ишшо не одной обженить его не удавалось; чуть что, подзалетит от него какая, он её тут же к Бабе Яге отправляет, та даст какого-нибудь зелья, и всё, дефка вновь не в тягости!  Ну, а тут – другое дело. Короче, завернул Ванька лыжи влево.
Долго ль ехал, коротко ли, припёрса в какое-то болото. На коне дальше не пробрацца, а джип, тем более, увяз бы сразу – хули делать, пришлося дальше пёхом чапать. Изгваздалса весь, как последний чмошник, кафтан свой версачевский разодрал об осиновый сучок, сапоги чуть не утопил в трясине, шапку вообще обронил где-то нах, но выбралса, таки, на какой-то островок посреди болотной жижи. Глядь – сидит на кочке, под развесистым клюквенным кустом, лягушка, и стрелу евойную в лапке держит!
Во, бля, попал! – подумалося Ваньке. – Ну, и чё теперича? На лягушке женицца, што ли? Да ладно б, ищщо так, так вить и тёща, блин, жабой наверняка окажецца!
Пригорюнилса Ванька, не ведает, чё делать.
А лягушка вдруг молвит ему человечьим голосом:
-- Не парься, Вань, ты меня поцелуй, сперва, а опосля сам увидишь, чё из ентого получицца!
-- Ты чё, ох…ела, што ль?! – Ванька, сердешный, аж подскочил, словно не на кочку, а на ежа до того передохнуть присел. – Я нормальных-то девок никогда не целую, сразу сарафан подолом на рожу, и погнали!
-- Поцелуй, Вань! Не пожалеешь! Ну, чё ты, не мужик, што ли – лягушки испужалси?
Ну, Ванька пацан был реальный, конешно, но на «слабо» всё же, развёлса.
Достал из сумы пол-литру, засадил прям из горла граммов триста, рукавом занюхал, и говорит:
-- Ладно, подставляй морду!
Короче, засосал он лягушке так, что под конец она аж задними лапками дрыгать стала, задыхацца, значит.
Увидал Ванька такое дело, отпустил. Дососал пузырь, клюквинкой заел болотной, обернулса – ёкарный бабай!!! Стоит пред ним девица красы неописуемой, коса до пят, сиськи, задница, мордаха симпатюшная до охренения – всё при ей!
-- Я, Вань, -- грит, -- не простая лягушка, а царевна! Ленкой меня кличут, то бишь, Елена Прекрасная.
Ваньку, сердешного, аж заколотило всего!
-- Давай, -- грит, -- прям здеся! Хоцца, жуть, не утерплю!
-- Не-е, -- Ленка в ответ ему молвит, -- до свадьбы не дам! И не проси даже!
Скумекал Ванька, што ничё ему раньше положеннова сроку не обломицца, закинул суму на плечо.
-- Ладно, -- грит, -- потерплю уж как нибудь… Пошли в город, с батяней тебя познакомлю.
А сам из кармана мобильник вытащщил, и СМС-ку Царю отправил: невесту сыскал, мол, давай, готовь свадьбу, покудова мы до городу из болота добираемса.
Ну, назад-то побыстрее как-то получилось; только раз задержалса Ванька ненадолго на той развилке, велел Ленке с коня не слезать, а сам за камушек сбегал по-быстренькому, привёл себя в порядок – а то никакой мочи уж не было возле такой красы находицца, да не попользоваться ею…
Ну, свадебку батяня-Царь забубенил знатную! Гостей со всех краёв понаехало, аж из-за бугра пожаловали; яств заморских, да и местных, тож, было – аж ножки у столов разъежжалиса; одной осетровой икры сожрали пудов сорок, да мёду ведер триста вылакали, а уж брагу и пиво нихто  не считал даж.
Разгулялиса, вопщем, на славу! Одних драк было штук двадцать, не говоря уж о других развлечениях.
Но Ванька еле-еле дождацца смог, пока свалить из-за столов можно будет по-тихому.
Ну, дождалса, таки…
Пришли они с Ленкой в опочивальню, Ванька кое-как из штанов выпрыгнул, сарафан празнишный с жены сорвал, и подащщил её на перину.
А та говорит:
-- Ты, Вань, не торопися, да поаккуратней будь, я ж, вить, ишшо деушка!
Ванька вдругорядь охренел! Во, блин, свезло-то, думает! Така красотка, да ишшо и целка, к тому ж!
Но поинтересовалса, таки, деликатно:
-- А чё ж так-то? Аль не нашлось никого допрежь меня?
-- Вань, ты мозгой-то покрути, -- та отвечает. – Какой полный идиёт с лягушкой трахацца захочет? Ты бы стал? Меня ж, чтоб в красну девицу превратилася, сперва поцеловать надоть было! А кому бы это сделать? Одни Иваны-Дураки окрест, один-единственный ты мне такой вумный попалса!
Вопщем, Ванька поначалу-то постаралса поаккуратнее дефку в бабу превратить, но опосля разошёлса, спасу нет! Да и Ленка завелася лихо, даром, что до сей поры мужика ни разу не пробовала. Перину разодрали нах, какую-то дерюжку в углу отыскали, на ней и кувыркалися до утра до самого.
Потом, конешно, угомонилися маненько, подремали на дерюжке, пух из перины обтряхнули друг с друга, оделися и к столам попёрлись, всё равно гости дольше спать не дали бы -- частушки матерны орали под окошками, да плясали под гармошку так, что стены в тереме ходуном ходили.
Три дня ишшо гудели, покудова силов больше не стало.
Выхлебали весь рассол из царских погребов, да по домам разбрелися.
Всё бы ничего, да только Ленка стала по утрам снова лягушкой становицца.
-- Погодь, Вань, -- грит, -- ишшо не время. Да и чё тебе – ночами я твоя, делай со мной, что хошь, а днём-то не один фик тебе? Чё те, в тереме прибрацца некому, аль пожрать сготовить? Не Крестьянский сын, небось!
А Ваньке хули пожрать, у него стоит непрестанно, што ночь, што день! На дворовых девок и глядеть теперь не хочет, хули оне ему теперь, мымры облезлые, ему Ленку подавай!
Вопщем, терпел-терпел Ванька, да не вытерпел…
Как-то поднялса спозаранок с перины (оне к тому времени уж новую справили), схватил лягушачью шкурку, што Ленка всякий раз на ночь сбрасывала, да и запихал в микроволновку! Вонишша, блин, такая пошла, што Ленка сразу проснуласа.
-- Мать твою в корень, -- грит, -- чё ж ты натворил-то, придурок долбаный! Мудак ты, и фамилиё твоё Мудакович! Мне, -- грит, -- осталося в лягушачьей шкуре ходить-то всего до конца сезона, а опосля я навсегда бы красной девицей осталася! А таперича прощевай, друг любезный, надоть мне опять в болото возвращацца. Покуда Кащей, сцуко, который меня заколдовал, жив, так мне и быть жабою болотной, хошь цельная ватага добрых молодцев меня исцелует до самой клоаки. А его, падлу, палкой не пришибёшь, потому, как Бессмертный.
Въехал, наконец, Ванька, что натворил.
-- Прости, -- грит, -- Алёнка, меня, гидроцефала недоделанного! Не корысти ради, а токмо ради любви к тебе сотворил такое! Чё делать-то таперича?
-- Чё, чё… Кащея мочить надобно, -- Ленка ему отвечает. – А как это сделать, сам узнавай, а мне уже спешить пора…

***
Не знаю, мож, чё не так рассказал спьяну – я ж опосля той свадьбы недели три уж не просыхаю, ну, уж как запомнилося…