Такая история

1)    У поместья шикарный вид.
      У поместья нищий стоит.
      Из дверей выходит граф,
      изумруд заколот в рукав.
      Золотых монет круги
      катятся за край руки,
      налетает ветер шальной –
      граф с протянутой рукой.

Этот ветер перемен
штукатурку рвёт со стен,
разлетаются грачи,
осыпаются кирпичи.

2)    В парке изваянье божества,
      в лавровом венце голова,
      вырез шеи и рукава
      в тонких мраморных кружевах,
      от груди по бёдрам до пят
      каменные складки висят,
      на груди застыла рука,
      у веска другая, легка.

Ветер налетел перемен,
платье изорвал до колен,
а потом и вовсе унёс,
разметались кудри волос.

3)    На пригорке церковь видна,
      а вокруг покой, тишина,
      подошёл мужик из дали,
      поклонился ей до земли.
      Ветер налетел опять,
      стал колокола качать
      и под их набатный гул
      крест тяжёлый с маковки сдул,
      покружил подобно листку,
      положил на спину мужику,
      оглянулся он окрест
      и несёт, несёт свой крест.

4)    Из-под снега вышла земля.
      Голы и печальны поля.
      “B.M.W.” летит , а в след
      кружат фантики конфет.
      У дорог густой бурелом
      переполнен битым стеклом.
      Птици здесь давно не живут,
      По реке бутылки плывут.

Робкий, молодой ветерок
прошумел тихонько у ног,
словно из-под доброй руки
из земли пробились ростки.
. . .

Бабушка проходит тихо через поле.
Бабушке не в радость утренний покой,
перед нею козы, вот уже берёзы
машут ей приветливо зелёною листвой.

Душегрейка дедова вовсе не по росту,
только лучше греет памятью его.
Жить привыкла просто, потому что просто
для себя одной ей не нужно ничего.

Всякое бывало: грозы и морозы,
как задорно пелось, пусть было не легко
и в глазах глубоких накопились слёзы,
а у коз под брюхами для внуков молоко.

Время всё рассудит, жизнь счастливей будет,
а всего дороже в мире тишина.
Это твёрдо знает и земля родная,
всё родней с годами нам  становится она.

Наклонились травы к колее дорожной.
Сеет вечность неба облачный чертог.
Бабушка и козы, а вокруг берёзы –
вот он настоящий, жизненный итог.
. . .

У меня есть друг хороший,
неразлучный с детских лет,
и проворный и надёжный
Ж. В. З. – велосипед.
Я качу по автостраде
и лидирую всегда,
отстают, плетутся сзади
лень, болезни и беда.
По проселочной дороге,
оставляя тонкий след,
укрепляя мои ноги,
понесёт велосипед.
Ну, а если станет туго,
не под силу колесу
я как раненого друга
на плече его несу.
. . .

Гонит ветер обломки погибших миров
после атомных взрывов и катастроф
и, наверно поэтому, в дождь проливной
засыхает берёзка на опушке лесной.

Только совесть проснётся, когда никогда
и к истоку вернётся чужая беда,
так, пустившего пулю, в чей-то дальний весок,
эта пуля настигнет, в положенный срок.

Оглянись на мгновенье вселенский мой брат,
Ведь, возможно, не поздно вернуться назад.
Наши души, обнявшись летят в вышине.
Возвращайся к природе, возвращайся ко мне.
. . .

Иду как во сне,
взгляд туманит слеза,
навстречу мне
пустые глаза.
Не слышат стон
со всех сторон
не чуткие уши –
мёртвые души.
. . .

Прожигая в ресторанах краткий век,
жил красивый, но не добрый человек.
Рядом с ним, походкой шаткой, не спеша
шла ранимая и нежная душа.
Тот обманывал банкиров, деньги крал,
а другой ходил, бутылки подбирал.
Не встречались эти люди никогда,
но настигла первым первого беда,
а второй, хоть бедствует который год,
с Божьей помощью, живёт ещё, живёт.
. . .

Не знаю, есть ли жизнь на других планетах,
на этой планете её практически нету.

Может где-то разумные существа обитают,
на этой планете таких я, почти что, не знаю.
. . .

За движеньем вы следите,
достиженья знать хотите.
Почему ж стоите сами,
ждёте встречи с чудесами.

Оглянитесь на мгновенье
у полотен и витрин –
жизнь сама произведенье
и бесценнее картин.

Там, за окнами музея,
веток тонкий переплёт.
О прошедшем не жалея,
время движется вперёд.

В вихре моды блекнут оды,
освежает новый век.
Дорогой шедевр природы
каждый встречный человек.

Будет множество открытий,
что просты как колесо.
Есть записки дяди Вити
и работы Пикассо.

Табуретка деда Вани
словно скрипка Страдивари,
отдохнёшь – в глазах улыбка
и душа поёт как скрипка.

Исцеляя вас от жажды,
пусть припомнятся однажды
в зябкой заводи реки
пучеглазые мальки.

Флейта ветра, что б звучала
у судьбы другой начала
и лучистый, чистый взгляд
небу чистому был рад,

шлёт листва аплодисменты
в свете тёплых, летних дней
в пользу жизни аргументы
для порядочных людей.
. . .

Ива ветви зелёные клонит
на багряную скатерть зари.
Там пасутся цыганские кони,
оплетает туман ковыли.

В табуне, испытавших свободу,
много сильных, красивых коней,
в них осталось печальное что-то
от безрадостно прожитых дней.

Среди них есть один конь игривый,
от случайной свободы шальной.
Ветер тешится буйною гривой,
длинной чёлкой над белой звездой.

Быстрый взгляд и упрямый, и смелый,
ноги сильные, мощная грудь,
шея серая в яблоках белых
по лебяжьи изогнута чуть.

У костра загрустили цыгане.
День грядущий окутан в туман.
Пусть надежда тебя не обманет,
кареглазый, кудрявый цыган.

Плачет скрипка, гитара и бубен,
До утра не смыкавшие век,
жить могли бы счастливее люди
в этот мудрый технический век.

Слышит табор далёкие звуки.
Синева над землёй разлита.
Так и просится в добрые руки
эта вся что ни есть красота.

Так и хочется крикнуть в ладони,
что бы сердцем усталым не лгать:
"Эй вы, кони, свободные кони,
не давайте себя запрягать."
. . .

Честно работал он
среди огня и пыли.
Некогда было ему,
чтобы его любили.
Это, порой, для него
было предметом печали.
Радость и слёзы его,
люди не замечали.
Был он доступным, простым
и далеко не бездельник,
но насмехались над ним
и оставляли без денег.
И сочиняя стихи,
робким он был и отважным,
не покладая руки,
что бы не стать бумажным.
. . .

Когда работе нет конца,
я превращаюсь в человека без лица.
Ночь на небе зажгла звезду.
Быстрой походкой домой иду.
Усталый взгляд из-под тяжёлых век –
такой простой, рабочий человек.
Острые рёбра, впалый живот –
ходячий труп по городу идёт.
Никому не нужен, никому не брат
и кроме детей мне никто не рад.
.  .  .

Ему сегодня так свободно жить,
что можно о престиже не заботиться,
уже не надо никуда спешить,
вот и его коснулась безработица.

Стоит москвич и смотрит из окна,
как неуклонно наша жизнь меняется:
из веток повылазила листва
и цены постоянно повышаются.

Проснулись люди для великих дел
(и это иногда ещё случается).
Проснулся бомж и кушать захотел,
и в ящике на мусорке  копается.

По улице народ туда-сюда
и эта вереница не кончается.
Спешит бедняк, гуляют господа
и женщины за доллары встречаются.

Ручей с пригорка всё ещё бежит
вдоль сквера, у оврага вдоль дороги,
а наркоман кольнулся и лежит,
оставив на скамейке свои ноги.

Подростки изучают бандитизм,
охранники стоят – мужчины дюжие, …
Так входит в нашу жизнь капитализм
гуманный как нейтронное оружие.
.  .  .

Имела его из-за денег
и очень часто ругала,
называя бездельником,
когда приносил мало.

Что-то предпринимала
(судьба улыбалась, бывало),
но всё, что ни добывала,
сквозь пальцы её утекало.

Одна посреди метели,
когда его потеряла,
она плакала из-за денег,
которых ей не хватало.
.  .  .

Свободные животные гуляли
и райские цвели сады,
и небеса не предвещали
землянам никакой беды,
но племя вдруг пошло на племя
(и вовсе не при чём здесь время).
Соседу череп камнем раскроить
считалось в норме.
Таков был первобытный строй
в извращённой форме.
И чего спокойно людям нежилось?
После этого такое началось:
друг от друга
затаились в городах,
где богатые на бедных
нагоняли страх.
И, с тех пор, какой бы строй
ни приходил на смену,
ничего нам не сулило перемену.
В век техники, серпом и молотом
работать было в норме.
Таков был социализм
в извращённой форме.

Что ж с протянутой рукой
идём по свету,
хоть умеем в космос
запустить ракету.
Бьём своих, что бы
чужие боялись.
а чужие, большей частью,
всё смеялись.
Раздел собственности
что-то затянулся,
он народа только
задницей коснулся.
Рынок есть, нет производства –
это в норме.
Таков капиталистический строй
в извращённой форме.
.  .  .

Стали меньше сажать пшеницу.
Стали больше сажать людей.
Надоело страной гордиться.
Захотелось иных идей.

Голод
тянет костлявые руки.
Голод
разрухи.

Снова стали сажать пшеницу.
Перестали сажать людей.
Снова будем страной гордиться.
Никаких дурацких идей.

Счастье
тянет нежные руки.
Счастье
после разлуки.
.  .  .

После налёта в тепле
расположились ребята.
«А ведь жила на Земле
жалость когда-то».

Пуля застряла в бедре.
Жарок ствол автомата.
«А ведь жила на Земле
жалость когда-то».

Тлеет огонь в золе.
На сапогах слой пыли.
«Жалость жила на Земле.
Может её не убили»?
.  .  .

Мужики рубили берёзы,
что бы избы согреть в морозы.
Да и как им иначе быть,
если не на что дров купить.
Сыплет солнце весенний свет.
Лес проснулся, а рощи нет.
.  .  .

В новом Шариковом стиле,
в фильме «Царь Борис» смотрю,
как «душили мы, душили»
экономику свою.
.  .  .

Встречался порой и такой злодей
в истории нашей:
особенно он любил детей
с гречневой кашей.
.  .  .

Странные данные в литературе есть:
Н.Л.О., Барабашка и полтергейст.
Для населения опасней всех
аномальное явление – злой человек.
.  .  .

Я в воде холодной льдинкой становлюсь.
Наш Титаник тонет, не меняет курс.
.  .  .

Восходит солнце над страной,
над той деревней,
как кремль знакомой и родной,
более древней.

Раскрыли в небо лопухи
свои ладони
и одичавшие, легки,
промчались кони.

«Иных уж нет давно в живых,
а те далёко»,
за паутиною пустых,
не мытых окон.

Взгляд с фотографий на стене
с немым вопросом:
«Когда же будет жить в стране
легко и просто?»

Духовка старая печи
ждёт урожая.
В крапиве курица кричит
яйцо рожая.

Тысячелетье на подъём,
начало века.
Весь в чёрном сиротина-дом
ждёт человека.
.  .  .

Меж высоких утёсов,
средь глухих степей
вновь идёт Ломоносов
сын России моей.
Добрый, смелый и сильный,
начинающий жить,
он так любит Россию,
хочет ей послужить.
Сто людей равнодушных,
сто преград на пути
болью мучают душу
и мешают идти.
Что же будет с Россией,
дальше что её ждёт,
если он не осилит
и в пути пропадёт?
.  .  .

Не из-за гениальных идей
богатыми стали.
У порядочных людей
жизни украли.
. . .

Когда не хватает хлеба,
до получки сумей, продержись.
Такое красивое небо.
Такая убогая жизнь.
.  .  .

Проснулся я строить
своё изобилье.
Начальник похвалит
и вырастут крылья,
повысит зарплату,
проявит заботу.
Как будто на праздник,
иду на работу.

А там поторопят,
потом накричат
и премии
всем коллективом лишат,
и будут всё время
кивать на ворота.
Как кролик к удаву,
иду на работу.
.  .  .

Мы так долго строили
город мечты.
Было много нас
не только я и ты.
Проходила молодость
в трудах,
что бы жили все
в прекрасных городах.

В нашем городе
дома до небес,
а вокруг него
сказочный лес,
протекает с ним
рядом река,
отражая солнце
и облака.

В нашем городе
есть парки и сады,
и фонтаны,
и прохладные пруды.
Здесь на разных
языках говорят,
не ругаются,
друг друга
не бранят.

Здесь повсюду
песни звучат и смех,
и бассейны, и театры
для всех.
Стадионы и спортзалы
полны.
Это может быть,
Когда нет войны.

Мы так долго строили
город мечты …
.  .  .

Этот парень был нежным,
но погиб на войне,
послужить не успевший
ни семье , ни стране.

Этот парень был грубым
забиякой двора.
В пересохшие губы
мог он крикнуть ура,
но, подкошенный пулей,
он лежит на ветру
в неизвестном ауле,
на солёном бугру.

Будь ты проклята, сила чёрная
с генералами и учёными,
что ведёшь на смерть молодых ребят,
под разрыв гранат и свинцовый град.

А другой солдат,
смертью меченный,
привезён назад
искалеченный.
.  .  .

Будет время разума, отгремят бои.
Девочки и мальчики милые мои.
. . .

Снова осень закружила,
да и лето было мрачным,
а как хочется, чтоб было
всё иначе, всё иначе.

Нам решить задачу эту
для себя необходимо –
время к лету,
время к лету
через зиму,
через зиму.

А была удача где-то,
повторим уроки эти,
потому что было лето
не последнее на свете.
.  .  .

Ветром ударил в зелень листвы,
волны погнал по раздолью травы,
бодро ворвался в город большой,
в автомобилей сверкающий строй,
юрко по крышам домов скользнул,
в пропасть меж стен любопытный нырнул,
в лица идущих навстречу людей,
шедших по плато его площадей.
Только никто не заметил тогда
и не подумал, что это беда.
После ослаб, совершенно устал
он долетел на далёкий вокзал,
там он и замер, уткнувшись в вагоны –
воздух с ядерного полигона.
.  .  .

Нет денег – нет пищи –
«проблема две тыщи».
.  .  .

Бедным жизнь такая сложная,
от того тоска.
Человеку не положено
тяжести таскать,
только часто это вижу я
на своих плечах
и с радикулитом, с грыжею
плачу по ночам.
Крик начальника как палка,
больно от него.
Даже лошадь бывает жалко –
живое существо.
А богатые бездельники
любят рассуждать,
технику жалеют, деньги
за работу дать.
.  .  .

Героический Русский Народ
в разных точках друг друга бьёт,
на работе живот себе рвёт,
не за что по тюрьмам гниёт,
с горя этого горькую пьёт,
без зарплаты с голоду мрёт.
Всемирная история. Двухтысячный год.
.  .  .

Мы выжили, ты рада?
Теперь пожить бы надо.
.  .  .

Как жива российская земля?
Ничего не видно из кремля.
.  .  .

Имел полномочия миссии
любой президент России.
.  .  .

Опять тяжёлая работа,
достатка нет и нет почёта,
и жить противно, не охота,
но, пять часов и ты в дороге,
домой нацеливаешь ноги.
Проходишь краем леса, полем.
Легко за дышится на воле.
Ласкает солнца яркий ёжик
и лёгкий ветерок, и дождик.
Головки клевера краснеют,
ромашками луга пестреют.
Трепещет листик тонкий кроха,
ажурный завиток гороха, … .
Посмотришь так – и жить не плохо.
.  .  .

Опыт истории-матери ценен:
«Учиться, учиться, учиться»,
как завещал Ленин.
.  .  .

Трудно не бояться
и будучи смелым
«человека с ружьём»
с оптическим прицелом.
.  .  .

Накопилось денег много –
к извращениям дорога.
Если ты специалист,
будешь ты капиталист.
.  .  .

Он живёт обособлено от всех,
в нём чужое горе вызывает смех,
но, даже самая большая гадость
не принесёт человеку настоящую радость.
.  .  .

Живу в эпоху перемен,
мне это нервы потрепало.
А что досталось мне в замен?
хорошего, признаюсь, мало.
.  .  .

Телевиденье вещает из столицы,
на смятенье в наших душах наплевать:
по одной программе учат, как креститься,
по другой программе учат убивать.
.  .  .

Я шёл по деревне Берёзки
и воздухом чистым дышал,
вонючка проехала мимо –
раскашлялся, чуть не упал.
В автобусе вместе со всеми
стоял, возмущён теснотой,
в Вонючинск пока не приехал
со скорчившей рот тошнотой.
Такой посиневший и вялый,
пришёл я на яд-комбинат,
устроился там на работу
за сто деревянных оклад.
Работал в цианистом цехе,
где летом раздеться нельзя.
По красному противогазу
меня узнавали друзья.
Я там проработал не мало,
давая цианий стране,
на пять деревянных зарплату
за это прибавили мне.
Теперь я на пенсию вышел
не старый, уже инвалид,
пол лёгкого вовсе не дышит,
прогнившая печень болит.
Сегодня, вернувшись в Берёзки,
берёзок я там не нашёл.
Вчера над моею деревней
цианистый дождик прошёл.
.  .  .

Давно уж нет кто сделан был из стали,
а люди улыбаться перестали.
.  .  .

Так не хватает,
как бы ни спорили,
значительной личности
в современной истории.
.  .  .

Немецкая аккуратность
помноженная на точность,
получается
прочность.

Желание создать
и японские «золотые реки» –
прорыв в производстве
и науке.

Желание украсть
плюс русский бардак
и ничего не получается
никак.
.  .  .

Наша жизнь пропащая,
если демократия не настоящая.
.  .  .

Один пальцы веером строит,
другой, как и прежде, мосты.
Общество будет такое,
каким его видишь ты.
. . .

Не закончено.