1. Всё начиналось примерно так! В. Блеклов

                Предыстория Заговора

                1. Всё начиналось примерно так
                Предыстория заговора уже четко обозначилась, у меня, в исследовательской работе, которая стала потом, то есть в конечном своем варианте, книгой «Самодержец и Поэты». Но нового, по убийству поэта на дуэли, столь много, и оно настолько необычно, - не говоря уже  принципиальном  различии, его, с только что упомянутой версией П. Щеголева! - что  следует сказать, о них, хотя бы следующее.
                Предварительные «заготовки» по нему, - которые и подготавливают, читателя, именно к восприятию николаевского заговора против поэта! - мне пришлось делать заранее, или заблаговременно, то есть незаметно для вас «вкрапливать», их, во все предыдущие главы моих книг.
                Здесь Николай I, кстати, тоже постарался. Он искусно упрятал - сам заговор против Пушкина! Искусно упрятал заговор в историческое и в биографическое содержание. И, даже, в литературоведческое направление. На это мы обратили, ваше внимание, еще в первой нашей книги. Однако вернемся, все же, к самой предыстории заговора.
                Здесь, чтобы соблюсти: и последовательность, и наглядность в раскрытии николаевского заговора, добавим, к изложенному вам, выше, материалу о предыстории заговора, хотя бы следующие подробности.
                Границы её лежат, во времени, с декабря 1829 года по первую декаду марта 1830 года. Другими словами, практически три календарных месяца.  Или по отъезд, Пушкина, в Москву 12-го марта 1830 года.
                Названный же, выше, диапазон в три месяца – это именно начальная точка, с которой и начинается предыстория николаевского заговора. И - по начало травли Н.Н. Пушкиной, в 1832 году, в петербургском свете, «за недалекость её ума». Это, тоже, кстати, конечная точка, на которой и кончается - предыстория николаевского заговора.
                И это страстная, но еще – платоническая взаимная влюбленность Пушкина и внучки Кутузова, графини Д.Ф. Фикельмон. Это взаимное увлечение Пушкин тайно отразил, как вы уже знаете по моим предыдущим книгам, в восьмой главе «Евгения Онегина».  Где замужняя княгиня Татьяна, по признанию многих пушкинистов, его «любимый образ». Названная взаимная увлеченность полностью доказана, - и даже показана мной! – в книге «Самодержец и Поэты». Поэтому говорить здесь, о ней, мы, - в целях сокращения объема главы! - пока не будем. 
                Так Николай I, тайный инициатор этой травли, впервые «дотронулся» - именно до Н.Н. Пушкиной. Ещё очень молоденькой жены поэта, совсем еще не искушенной во всех интригах царского двора и петербургского света.
                Это позволит ему потом, то есть в «открытой» части заговора, начало которой – николаевский диплом-пасквиль от 4 ноября 1836 года, «одеть» и самую активную и  заключительную стадию своего заговора против поэта - именно в «одежду» «плохих семейственных отношений Пушкиных-Гончаровых».
                Плохих отношений, о которых вы, уже, тоже кое-что знаете: как по огромной пушкиниане, так и по предыдущему материалу моих исследовательских работ.
                В общем же плане хронологические границы выделяемой, здесь, предыстории заговора таковы: ноябрь-декабрь 1829 года по начало травли петербургским светом, жены поэта, в 1832 году.
                Важно же здесь то, что тайно донес Николаю I, о разгорающемся романе поэта с Долли Фикельмон, через графа Нессельроде, - предположительно и, скорее всего! - барон Геккерн, нидерландский посланник. Посланник, который, как вы уже знаете по пушкиниане, сыграет не последнюю роль в организации сплетен вокруг поэта, - и всех трех сестер Гончаровых! - в 1836-37 годах. И, потом, в организации самой дуэли своего «приемного сына», Дантеса, с Пушкиным - именно 27 января 1837 года.
                Кстати, обоих Геккернов некоторые современные пушкинисты тоже записывают – именно в масоны. Что может оказаться, при проверке этого обстоятельства будущими пушкинистами и историками, вполне реальным фактом.
                Здесь же ещё раз выделим, что само отношение царя Николая I, к масонам, было - лицемерным. Ибо до выступления декабристов он относился к екатерининским вельможам-масонам, убивших его отца Павла I, весьма дружелюбно.
                Только после выступления декабристов он, тоже с большим лицемерием, вновь запретил масонские ложи в России (Запрет был введен ещё Павлом I и, потом, Александром I.). Ибо и сам являлся, наравне с пруссаками и англичанами того времени, одним из повелителей масонов.
                Поэтому разговор некоторых пушкинистов о письме Пушкина к Петру Вяземскому, где поэт, рассуждая о масонах, якобы просить, князя, уничтожить своё письмо, к нему, после его прочтения (Что Вяземский не сделал.), не совсем соответствует реальности.
                Еще раз выделим, что Пушкин был убит за создание своей современной Истории России с её сплошными изменниками да Самозванцами. Где главным является, у поэта, именно хищничество европейских государств ко всему остальному Миру, который интенсивно колонизировался, в то время, именно ими.
                А масонство, - как, впрочем, и католический орден иезуитов! - это лишь следствия выделяемого, здесь, хищничества. Именно с помощью иезуитов, самого воинствующего католицизма и противопоставленного им в первой трети 18-го века, англичанами и пруссаками, масонства, и свершалась подрывная работа, хищной Европы, против всех, без исключения, государств Мира (в том числе и против России).
                И Пушкин был убит, разумеется, за его «расстрельные  рекомендации». Рекомендации - по отношению к самим Самозванцам. Иначе с Самозванцами, кстати, и не совладать.
                Даже - в настоящее время! Ибо они сразу «пробираются» - на самую высшую точку Власти в той, или в другой стране, подлежащей колонизации, её, Евросоюзом во главе с США. И защищают, их, именно хищные, всегда, западные страны. Однако продолжим наш разговор, о предыстории заговора,  дальше.
                Здесь же заметим, что царь Николай I начал свои «ухаживания», за Дарьей Федоровной, еще раньше, чем Пушкин. Впервые он загарцевал перед ней, - на лошади! - еще в июле 1829 года.
                Об этом нам свидетельствует дневниковая запись Долли от 22 июля 1829 года: «После обеда, в день моей аудиенции, я встретила императрицу верхом в сопровождении императора; она была, в самом деле, прелестна в таком виде. Император подъехал ко мне и сказал, что ему очень приятно видеть меня здесь надолго; он прибавил: «Разрешите показать вам свою внешность, и, сняв шляпу, он дал мне возможность увидеть целиком свою замечательно красивую голову. Он пополнел, и в его облике есть нечто напоминающее Александра».
                Комментарий В.Б. - Долли  была красавицей, а Николай I – не пропускал ни одной юбки. Поэтому он, памятуя о «влюбленной дружбе», 1823 года, молоденькой Фикельмон с императором Александром I (Более подробно смотрите, об этом, в моей первой книги.), и загарцевал, перед ней, на лошади. И, галантно показав «свою внешность», тонко намекнул, ей, на то, что уже имеет виды - и на неё. Как, в своё время, и Александр первый! Однако продолжим разговор о бароне Геккерне.
                А об указанном, выше, доносе барона Геккерна, царю, нам хотя и косвенно, но всё же свидетельствует, тоже дневниковая запись Долли Фикельмон от 13 января 1830 года о «веселой компании» зимней маскарадной ночи. Запись, подтверждающая именно только что выделенное, выше, наше предположение. 
                Подтверждает она, наше утверждение о доносе, потому, что барон Геккерн, - как близкий, к Нессельроде, человек! - просто не мог не знать, что новый царь имеет виды, с середины 1829 года, именно на жену старого австрийского посланника.
                Кроме того, он должен был знать, именно это, и из-за его связи - именно с Нессельроде! И потому, что именно, в только что выделенной вам, выше, «веселой компании», Геккерн  и увидел, - сам лично и как «всем известный шпион Нессельроде» (Выражение П. Щеголева и Н. Раевского.)!  - истинные взаимоотношения внучки Кутузова с Пушкиным, то есть увидел именно их влюбленное взаимное увлечение друг другом.
                Вот эта запись, перед вами: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь – маменька, Катрин, г-жа Мейендорф и я, Геккерн, Пушкин, Скарятин и Фриц» (Пояснение В.Б. - В целях сокращения объема главы, мы все выдержки будем давать, вам, в большом сокращении, наикратчайшее обозначая и источник информации.).
                Вот так и образовался, собственно, первичный круг будущих заговорщиков. А свидетельствует, этому, само активное участие, Геккерна, именно в николаевском заговоре против Пушкина, неоднократно выделенное пушкинистами прошлого в их «Дуэльной истории поэта» (Еще раз подчеркнем, что, выделяя именно «дуэльную историю поэта», они не выделяют, тем самым, именно николаевский заговор против Пушкина.).
                Кстати, и граф Нессельроде, - как прямой начальник поэта после выпуска, его, из Лицея! - стал ненавидеть, Пушкина, еще перед отправкой его, императором Александром I, в южную ссылку. Полны ненавистью к поэту, к примеру: его письма, сообщения и донесения при переводе Пушкина, императором Александром I, в северную ссылку; сама его переписка, касающаяся как «дела Пушкина», так и, потом, «дела Лермонтова», и прочее.
                О тщательно замаскированной ненависти, царя Николая I, к Пушкину мы уже подробно поговорили, с вами, в моих предыдущих книгах.
                Дальнейшее же развитие предыстории заговора, чуть ли не закончившейся, у царя Николая I, как вы уже знаете по первой книги нашего исследовательского цикла, заказным убийством Пушкина, имеет примерно следующую схему. Пушкин, с 12 марта 1830 года, уедет, надолго, в Москву. Через это он чуть ли не насильственно, - если, здесь, можно так выразиться! - «оторвет», себя, от Д.Ф. Фикельмон.
                Кстати, и для неё было шоком, или ударом, внезапный отъезд поэта. Об этом свидетельствует, нам, её апрельское, 1830 года, письмо к поэту. И, разумеется, ответное, тоже апрельское, письмо Пушкина к ней. Оно уже приведено, вам, во второй  книги моего исследовательского цикла. 
                Там, 18 февраля 1831 года, наконец-то женится. Несколько месяцев проживет, с молодой женой, в Москве. Не поладив с тещей, в середине мая 1831 года, переедет, с ней, в Царское Село, куда, вскоре, переедет и царский двор.
                Николай I, чтобы как-то «насолить» Пушкину, - как своему тайному сопернику еще по 1829-30 годам! – загарцует, на лошади, еще в Царском Селе. Здесь тоже всё – взаимосвязано. Загарцует -  «перед занавешенными окнами Пушкиных» (Выражение, взятое нами, кстати, из книги самого П. Щеголева.), по приезде, в Царское Село, двора.  Поэт же осенью, этого же года, окажется, с молодой женой,  в Петербурге. Куда, с Царского Села, переедет и николаевский двор. Где и начнется обычная серия осенне-зимних балов (Бал у Фикельмон – 25 октября 1831 года, у Кочубея – 12 ноября этого же года, и т.д.).
Кстати, именно «25-го октября 1831 года, - как пишет нам пушкинист Н. Раевский в книге «Портреты заговорили», - поэт с женой присутствовали на большом вечере у Фикельмонов. Это было первое появление Пушкиной в высшем обществе Петербурга».
               Вот здесь-то уже женатый Пушкин, и тоже замужняя Долли, - которая с большим нетерпением ждала появление поэта, с молодой женой, в Петербурге! - вновь неудержимо потянулись друг к другу. Это видно по её письмам и по её дневнику.
               Смотрите их, к примеру, у пушкиниста Н. Раевского в его книги «Портреты заговорили». Жена поэта в это время, кстати, беременна. Что (то есть названное взаимное увлечение) и заметят вновь, к примеру, не только Геккерн и Нессельроде, но и уже, наверное, сам царь, тоже иногда посещавший дворянские балы.
               Кстати, именно к этому времени Долли как-то нашла способ избавиться, - не теряя «дружелюбия» царя-юбочника, к себе! - от его «ухаживаний». Дамы в этом вопросе, кстати, очень талантливы! Не так уж и косвенно свидетельствует нам, об этом, её дневниковая запись от 28-го сентября 1831 года, в которой она однозначно называет, Николая I, деспотом: «Я даже скажу здесь – мой независимый ум видит в нем деспота и, как такового, я его сурово осуждаю без всякого ослепления».
               А за этой фразой скрывается у женщины, - которая больше живет сердцем и чувствами! – практически, «смертельный приговор» своему «поклоннику». Если выразиться, здесь, образно, но – точно. Что, скорее всего, и прочувствовал, на себе, «дамский угодник». И что – очень важно, так как главной причиной своего «поражения», у Д.Ф. Фикельмон, он посчитал, тогда, именно присутствие Пушкина в Петербурге.
               Несколько слов следует сказать, здесь, и об общих  взаимоотношениях царя с поэтом. А они стали к этому времени, из-за литературно-политической деятельности поэта, связанной, в основном, с участием его, в так называемом, последекабристском движении, - и из-за информации о Пушкине, идущей, к царю, от жандармов и от агентов тайного политического сыска! - еще более напряженными.
               Примеры тому, по литературно-политической деятельности поэта: его стихотворение «Во глубине сибирских руд»; его, почти самовольная, поездка, летом 1829 года, к опальному Ермолову и на Кавказ к декабристам, и т.д. Смотрите об этом – в предыдущих моих книгах.
               А из информации, о Пушкине, смотрите, к примеру, книгу Е. Криштоф «Для сердца надо верить», в которой она, как вы уже знаете по моим предыдущим книгам, подробно касается именно этих вопросов. Не забывая при этом, как вы уже тоже знаете по её книги, и разговоры Бенкендорфа, с царем Николаем I, о Пушкине.
                Кроме того, царю не удалось - и сломать поэта. Что он, к этому времени, и осознает наиболее отчетливо. Вот всё это в совокупности, - при вновь обозначившейся взаимной влюбленности поэта с внучкой Кутузова! – и привело злобного царя, - при самом его неудачном «ухаживании» за Д.Ф. Фикельмон (Смотрите выше.)! – в бешенство.
                И он, - обуреваемый и ревностью, и подозрением, что Пушкин ухаживает за Долли Фикельмон, чтобы специально «насолить»: и уже умершему Александру I, и лично ему! – просто кипит от злобы. Кстати, у молоденькой графини Долли, в её первый приезд в Петербург в 1823 году, было взаимное увлечение, с Александром I, типа «влюбленной дружбы», нечего не давшая Александру I.
                И Николай I вспомнив: об убийстве гвардейского офицера А.Я. Охотникова, горячего поклонника жены Александра I, в 1805-07 годы, о котором (убийстве) в Петербурге ходили - самые разные толки; и о прозвании Екатериной II, - державший «дружественный» патронаж над кроткой Елизаветой Алексеевной! - «Психеей», в указанном, выше, бешенстве и задумывает убить, поэта, именно через наёмного убийцу. 
                Прозвание петербургским светом, Н.Н. Пушкиной, - именно в это время! - «Психеей» (Смотрите письмо О.С. Павлищевой, сестры Пушкина, от 17-го ноября 1831 года, - сразу же после бала у Кочубея! – в моей первой книги.) – не так уж и косвенное подтверждение тому.
                Кстати, только что выделенную мысль царя, об убийстве Пушкина через наемного убийцу, следует считать «водоразделом» во взаимоотношениях, его, с поэтом: раз возникнув, она навсегда останется в памяти злопамятливого царя.  В конце концов, приведя, его, именно к мысли, или к окончательному выводу, о физической, через заговор и заказную дуэль, расправе над поэтом.