Ал. Рипли. Скарлетт. Глава 4

Плантация Фонтейнов называлась «Мимозой» — из-за купы деревьев, которая окружала крашеный бледно-желтой краской оштукатуренный дом. Похожие на перышки фламинго розовые цветы к концу лету увяли, но игольчатые, напоминавшие по своему виду папоротник листики все еще были ярко-зелеными, покрывая ветки деревьев. Они танцевали на легком ветерке, отбрасывая изменчивые тени на дом цвета топленого молока, а усадьба казалась теплой и приветливой в косых лучах низко стоявшего солнца.
«О, я надеюсь, Тони не слишком изменился», — подумала Скарлетт нервозно. Семь лет — такой долгий срок. Ее ноги подкосились, когда Уилл помог ей спрыгнуть с повозки. А вдруг Тони выглядит старым и усталым — нет! — побежденным, как Эшли. Этого бы она не перенесла. Она, помедлив, пошла за Уиллом и Сьюлин по направлению к входу в здание.
Тут дверь раскрылась с шумом — ее ожиданиям не суждено было сбыться. «Кто тут вышагивает, как будто все идут в церковь? Почему не кинуться навстречу, приветствуя героя, который вернулся домой?» Тони смеялся, ее голос был исполненным радости в точности, как раньше, его волосы и глаза сохранили свой яркий черный цвет, а его улыбка была столь же сияющей и озорной.
— Тони! — закричала Скарлетт. — Ты совсем не изменился.
— Ты ли это, Скарлетт? Иди, поцелуй меня. И ты, Сьюлин. В отличие от Скарлетт, ты не была щедра на поцелуи в те дни, но Уилл, наверно, научил тебя хоть чему-то после свадьбы! Я намерен перецеловать всех особ женского пола старше шести лет во всем штате Джорджия, раз я вернулся!
Сьюлин нервно хихикнула и посмотрела на Уилла. Он ответил слабой улыбкой на спокойном худом лице, что означало разрешение. Но Тони и не собирался ждать этого — он обхватил ее располневшую талию и громко чмокнул в губы. Сьюлин вся раскраснелась от смущения и радости, когда Тони наконец отпустил ее. Дерзкие братья Фонтейны уделяли Сьюлин мало внимания в довоенное время красавиц и кавалеров. Уилл обнял ее за плечи.
— Скарлетт, милая, — вскричал Тони, распростерши объятия. Скарлетт шагнула к нему и обеими руками ухватилась за его шею.
— Как ты сильно вырос в Техасе! — воскликнула она. Тони смеялся, охотно целуя ее подставленные губы. Потом он задрал штанину, показав ботинок на высоком каблуке. «Все в Техасе становятся выше ростом, — сказал он, — я бы не удивился, если бы узнал, что это местный закон».
Поверх плеча Тони улыбался Алекс Фонтейн. «Вы услышите о Техасе столько, сколько словами не передать, — произнес он нараспев. — Если, конечно, Тони позволит вам войти в дом. Об этом он как-то забыл. В Техасе они все жили вокруг костров и под звездным небом вместо того, чтобы иметь крышу над головой». При этом Алекс сиял от счастья. «Он смотрит так, словно сам готов обнять и расцеловать Тони, — подумала Скарлетт, — а почему бы и нет? Они были не просто братьями, а близкими друзьями, пока росли. Думаю, Алекс страшно скучал по брату». И внезапные слезы брызнули у нее из глаз. Бурное возвращение Тони домой было первым радостным событием в округе с тех пор, когда солдаты Шермана опустошали Джорджию и грабили людей. Скарлетт даже не понимала, как реагировать на счастье.
Жена Алекса, Салли, взяла ее за руку, и Скарлетт вошла в неприбранную гостиную. «Я знаю, что ты переживаешь сейчас, Скарлетт, — прошептала она. — Мы почти уже забыли, как радоваться. Сегодня в доме больше смеха, чем за последние десять лет вместе взятых. Сегодня мы будем бить в колокола!» Глаза Салли были тоже полны слез.
Потом колокола начали звонить. Прибыли Тарлетоны. «Благодари небеса, что ты вернулся целым и невредимым, мой мальчик, — сказала Беатриса Тарлетон вместо приветствия. — Ты можешь взять в жены любую из трех моих дочек. У меня пока всего один внук, а я не становлюсь моложе».
«О, ма! — хором простонали Хетти, Камилла и Миранда Тарлетон. А потом рассмеялись. Любимый конек их матери, скрещивать лошадей и венчать людей, был слишком хорошо известен в округе, чтобы они могли изображать удивление. Но Тони весь стал пунцовым».
Скарлетт и Салли расхохотались.
Беатриса Тарлетон настаивала на том, чтобы, пока солнце не зашло, все посмотрели коней, которых Тони привел из Техаса, и спор о преимуществах восточных полукровок перед западными мустангами полыхал, пока все остальные не запросили пощады. «И выпить, — сказал Алекс. — Я даже отыскал немного настоящего виски вместо домашнего вина».
Скарлетт мысленно пожалела — и не в первый раз, — что выпивка была развлечением, доступным только для мужчин, а не для леди. Она бы с удовольствием хлебнула виски. И более того, Скарлетт бы с удовольствием разделила общество с мужчинами, вместо того, чтобы быть изгнанной из их компании в дамскую часть комнаты, с этими женскими разговорами о младенцах и домашнем хозяйстве. Она никогда не понимала и не принимала традиционного разделения полов. Но это было принято, так было всегда, и она смирилась. По крайней мере, она может развлечься, наблюдая, как сестрички Тарлетон притворяются, что не думают так же, как их мать: «О, если бы Тони хоть посмотрел на нас вместо того, чтобы по уши уйти в мужскую беседу!»
«Маленький Джой, должно быть, до полусмерти рад, что его дядя вернулся», — говорила Хетти Тарлетон, обращаясь к Салли. Хетти могла позволить себе игнорировать мужчин — в их кружке находился ее муж, плотный однорукий парень.
Салли ответила подробным рассказом о своем сынишке. Подобные разговоры утомляли Скарлетт, и она подумала: «Когда, наконец, ужин. Наверное, скоро; все мужчины занимаются фермерством и должны встать завтра с рассветом». Это означало раннее завершение всех вечерних сборищ.
Насчет раннего ужина Скарлетт оказалась права; мужчины заявили, что они готовы к приему пищи сразу после виски. Но в отношении раннего окончания вечера она ошиблась — все наслаждались им так, что не могли дать ему закончиться. Тони заворожил их рассказами о своих приключениях «Прошла едва ли неделя, как я встретился с техасскими рейнджерами, — сказал он со смехом. — Штат, как и любое место на Юге, находился под властью янки, но — черт возьми — извиняюсь, леди, эти синие мундиры не имели ни малейшего понятия, что делать с индейцами. Рейнджеры воевали с ними всю дорогу, и единственное, на что надеялись люди на ранчо, — это то, что рейнджеры будут продолжать защищать их. И они это делали. Я сразу понял, что я нашел своих, и присоединился к ним. Никакой униформы, никаких маршей на пустой желудок туда, куда вас хочет направить генерал-дурья башка, и нет муштры! Ты садишься на своего коня и направляешься с горсточкой товарищей на военные действия».
Черные глаза Тони засверкали от возбуждения, глаза Алекса тоже горели. Фонтейны всегда любили хорошую драку. И ненавидели дисциплину.
— А что собой представляют индейцы? — спросила одна из девочек Тарлетон. — Они действительно истязают людей?
— Тебе будет неприятно об этом слушать, — сказал Тони и его смеющиеся глаза внезапно потускнели. Потом он улыбнулся. — Они просто превосходны в бою. Рейнджеры быстро поняли, что если они собираются бить этих краснокожих чертей, то им придется научиться их способам ведению войны. Да, мы можем взять след человека или животного на голом камне или даже на воде лучше всякой гончей. И жить на мерзлой земле, если другого не остается. Никто не может победить техасского рейнджера или укрыться от него.
— Покажи всем свои шестиствольные пистолеты, Тони, — настаивал Алекс.
— О, не сейчас. Завтра, быть может, или послезавтра. Салли не хочет, чтобы я делал дырки в стенах ее дома.
— Я сказал не перестрелять их, а показать, — ухмыльнулся Алекс своим друзьям и похвастался: — У них резные костяные рукоятки и они просто ждут, когда мой маленький братец приедет к вам с визитом в своем добром старом седле, привезенном с Запада. На этом седле столько серебра, что вы ослепнете от его блеска.
Скарлетт улыбнулась. Этого следовало ожидать: Тони и Алекс всегда были самыми большими денди в Северной Джорджии. И Тони совершенно не изменился. Высокие каблуки на фасонистых сапогах и седло, покрытое серебром. Она готова была побиться об заклад, что, когда он вернулся домой, его карманы были такими же пустыми, как когда он бежал от виселицы. Верх глупости — иметь седла с серебром, когда дому в Мимозе нужна новая крыша. Но Тони это казалось правильным. Это означало, что он остался самим собой. И Алекс так гордился им, как будто Тони пригнал вагон с золотом. Как она любила их обоих! Они могли остаться только со старой фермой, на которой работали сами, но янки не победили Фонтейнов, им даже не удалось поколебать надежду, годами жившую в этой семье.
— Боже мой, разве мои мальчики не любили гарцевать по округе, стройные как тополь, и полировать серебро на седлах своим брюхом? — сказала Беатриса Тарлетон. — Так и вижу своих близнецов, они быстро покрыли бы любое расстояние!
У Скарлетт перехватило дыхание. Ну почему миссис Тарлетон разрушила все? Зачем нарушать столь счастливый вечер напоминанием, что почти все старые друзья лежат в могиле?
Но спокойствие вечера не было нарушено.
— Они не смогли бы сохранить седла и в течение недели, мисс Беатриса, и вы знаете это, — ответил Алекс. — Они либо проиграли бы их в покер, или продали бы их, чтобы купить шампанского для начавшей угасать вечеринки. Вспомните, как Брент продал всю мебель из своей комнаты в Университете и купил долларовые сигары для всех мальчиков, которые не пробовали еще курить.
— А как Стюарт проиграл свою одежду, режась в карты, и ему пришлось уходить с котильона, обернувшись в какую-то рухлядь? — добавил Тони.
— Помнишь, как они отдали в ломбард книжки Бойда по праву? — сказал Джим Тарлетон. — Я думал, ты с них шкуру сдерешь заживо, Беатриса….
— Они всегда обрастали новой кожей, — улыбнулась миссис Тарлетон. — Я хотела им ноги попереломать, когда они подожгли хранилище для льда, но мальчики сбежали слишком быстро и я их не догнала.
— Тогда они приехали в «Милые Радости» и спрятались у нас в сарае, — вступила Салли. — У коров не стало молока на неделю после того, как близнецы старались нацедить себе по кружке молока.
У каждого была своя история про близнецов Тарлетонов, а эти рассказы повели к другим — о своих друзьях и старших братьях, Лейфе Манро, Кейде и Рейфорде Калвертах, Томе и Бойде Тарлетонах, Джо Фонтейне, — о всех тех, кому не суждено было вернуться домой. Эти истории были как бы венком памяти и любви… Когда их рассказывали, тени в углах комнаты ожили, и в ней повеяло смеющейся, блестящей юностью, ушедшей навсегда, но теперь — наконец — не потерянной, потому что их вспоминали с радостной улыбкой, а не с горьким отчаянием.
Старое поколение тоже не было забыто. Все собравшиеся за столом обладали обширным запасом воспоминаний о Старой Мисс Фонтейн, злоязычной, но добросердечной бабке Алекса и Тони. И об их матери, которую называли Молодая Мисс до дня ее смерти, наступившего, когда ей должно было стукнуть шестьдесят лет.
Скарлетт обнаружила, что она может даже разделить общее веселье по поводу доброй привычки ее отца распевать песни ирландских повстанцев, когда Джеральд, как он это называл, «пропускал каплю-две». Кроме того, оказалось, что она способна выслушивать речи о доброте ее матери без сердечной боли, которой она всегда раньше реагировала на упоминание имени Эллин О’Хара.
Уже долгое время после того, как тарелки опустели, и огонь в камине превратился в тлеющие угли, разговор продолжался, и десяток уцелевших как бы вернул к жизни все тех близких людей, которые не могли встретить Тони сегодня. В тусклом, мерцающем свете масляной лампы, стоявшей посредине стола, не были видны страшные рубцы, которые оставили бойцы Шермана в закопченной комнате и на ее чиненой-перечиненой мебели. Лица людей, собравшихся вокруг столешницы, казалось, были без морщин, а их одежда — без заплат. На несколько минут этой прекрасной иллюзии «Мимоза» как бы чудом была перенесена в пространство вне времени и мук, где никогда не было войны.
Много лет назад Скарлетт поклялась, что никогда не будет оглядываться назад. Воспоминания о счастливых довоенных днях, траур по ним и стремление их вернуть только причинили бы ей боль и ослабили ее, а ей требовались все силы и решимость для того, чтобы выжить и защитить семью. Но, вспоминая все пережитое в столовой «Мимозы», Скарлетт не почувствовала, что ослабела, — наоборот, она снова набралась духу. Эти воспоминания были доказательством  того, что хорошие люди могут перенести любую потерю и все же сохранить способность любить и смеяться. Скарлетт гордилась тем, что она — в их числе и может называть их своими друзьями, что они были тем, кем они были.
На пути домой Уилл шагал впереди повозки с факелом из сосновой щепы, ведя за собой лошадь. Была глухая ночь, очень поздно. На безоблачном небе сияли звезды, настолько ярко, что месяц в первой четверти казался неправдоподобно, прозрачно бледным. Тишину нарушало только цоканье конских копыт.
Сьюлин задремала, но Скарлетт боролась со сном. Ей не хотелось, чтобы вечер кончался… Лишь бы эти уют и счастье длились вечно! Каким возмужавшим выглядел Тони. И полным жизни: он с такой радостью хвастался своими смешными сапогами, был так доволен собой и всем! Девочки Тарлетон вели себя как выводок рыжих пушистых котят вокруг банки сметаны. Интересно, кто из них поймает его. Беатриса Тарлетон явно собирается обеспечить свадьбу.
Сова в придорожном лесу четко произнесла «ух-ух», и Скарлетт тихо хихикнула.
Они были уже на полпути к Таре, когда она поняла, что не думала о Ретте уже много часов. Потом меланхолия и тревога заключили ее в свои объятья, легли свинцовой тяжестью на плечи… Скарлетт внезапно заметила, что ночной воздух был холоден и что она замерзла. Она запахнулась в шаль и мысленно попросила Уилла поторапливаться.
Я не хочу думать ни о чем. Только не думать ни о чем этой ночью. Я не хочу портить такой прекрасный вечер. Поспешай, Уилл, ведь холодно и темно.

На следующее утро Скарлетт и Сьюлин привезли в «Мимозу» детей. Глаза Уэйда сияли от счастья и распиравшего его чувства обожания, когда Тони показал ему шестиствольные револьверы. Да что там — даже Скарлетт, приоткрыв рот, смотрела, как он крутил на пальцах, подбрасывал в воздух, ловил и ронял в кобуры, висевшие у него низко на бедрах, на красивом кожаном с серебром ремне, два своих пистолета.
— А они стреляют? — спросил Уэйд.
— Да, сэр, они стреляют. И когда ты станешь постарше, я научу тебя пользоваться ими.
— Вращать ими, как вы?
— Да, конечно. Лишено смысла иметь шестизарядник, если не собираешься выделывать с ним все эти штуки. — Тони по-мужски крепкой рукой взъерошил волосы мальчика. — Я научу тебя ездить на лошади на западный манер, Уэйд Хемптон. Я думаю, ты станешь единственным парнем в этих местах, который будет знать, как выглядит настоящее седло. Но сегодня мы начать не можем. Мой брат собирается учить меня сельскому делу. Смотри, как получается — каждому приходится все время постигать новое.
Тони быстро расцеловал в щеку Скарлетт и Сьюлин, а маленькие девочки получили поцелуй в лоб, и затем распрощался.
— Алекс ждет меня ниже по ручью. Почему бы вам не поискать Салли? Я думаю, что она развешивает белье за домом.
Салли повела себя так, как будто бы была рада их видеть, но Сьюлин отказалась зайти на чашечку кофе.
— Я собираюсь добраться до дома и заняться тем же, что и ты. Салли, мы должны ехать. Мы просто не хотели уезжать, не попрощавшись. — И она стала торопить Скарлетт, чтобы она шла к повозке.
— Я не понимаю, почему ты была так груба с Салли, Сьюлин. Твоя стирка могла бы подождать, пока мы выпили бы кофе и поговорили бы о вчерашнем вечере.
— Скарлетт, ты ничего не понимаешь в фермерском деле. Если Салли запоздает со стиркой, она не успеет ничего сделать и дальше в течение дня. Мы не можем содержать кучу слуг в деревне, как ты в Атланте. И нам приходится делать большую часть работы самим.
Скарлетт, вознегодовав по поводу тона, которым были произнесены эти слова, резко произнесла:
— Я могла бы вполне уехать в Атланту сегодняшним поездом.
— Чем сильно облегчила бы всем жизнь, — отозвалась Сьюлин. — С тобой столько хлопот, и, кроме того, мне нужна твоя спальня для Сьюзи и Эллы.
Скарлетт собралась было ответить, но потом промолчала. Лучше бы ей было быть в Атланте. Если бы не приезд Тони, она была бы там уже сейчас. И люди будут рады ее видеть. У нее много друзей в Атланте, у которых есть время на чашечку кофе, партию в вист или вечеринку. Она заставила себя улыбнуться своим двум детям и повернулась к Сьюлин.
— Уэйд Хемптон, Элла, маме нужно уехать в Атланту сегодня после обеда. Я хотела бы, чтобы вы обещали, что будете хорошими и не будете беспокоить вашу тетю Сьюлин.
Скарлетт ожидала протестов и слез, но дети были слишком заняты разговором о блестящих револьверах, чтобы обратить хоть чуточку внимания на нее. И, как только они прибыли в Тару, она приказала Панси паковать ее саквояж. Тут-то Элла начала плакать.
— Присси нет, и нет никого, кто заплел бы мне косички, — рыдала она.
Скарлетт подавила желание отшлепать свою дочурку. Она не могла остаться в Таре теперь, когда уже решила ехать. Она сойдет с ума от безделья и молчания. Но она не уедет без Панси. Неслыханно, чтобы леди путешествовала одна. Что делать? Элла хотела, чтобы Панси осталась с ней. На привыкание к Люсии, мамушке маленькой Сьюзи, уйдет неделя или больше. А если Элла будет хныкать день и ночь, Сьюлин может отказаться от содержания детей в Таре.
— Хорошо, — резко сказала Скарлетт. — Прекрати этот рев, Элла. Я оставлю Панси в Таре до конца недели, и она сможет научить Люсию причесывать твои волосы.
«Придется только познакомиться с какой-нибудь женщиной на вокзале в Джонсборо. Обязательно будет какая-нибудь респектабельная дама, направляющаяся в Атланту, с которой я смогу разделить купе.
Итак, Скарлетт возвращается домой на сегодняшнем поезде, вот и все. Уилл может отвезти ее на вокзал и вернуться с таким запасом времени, что успеет подоить своих противных старых коров.

На полпути к Джонсборо Скарлетт перестала щебетать о возвращении Тони Фонтейна. С минуту помолчав, она высказала то, что было у нее на уме. «Уилл, о Ретте, то есть о том, как он быстро собрался, я имею в виду… Я надеюсь, Сьюлин не будет болтать об этом по всему округу?»
Уилл поднял на нее свои светло-голубые глаза. «Ну, Скарлетт, ты знаешь это не хуже других. В семье не принято порочить своих членов. Я всегда считал… Жалко, что ты, как мне кажется, не видишь того хорошего, что есть в Сьюлин. А оно есть, только не проявляет себя, когда ты приезжаешь. Тебе придется поверить мне на слово. Какой бы ты ее ни считала, Сьюлин никогда не скажет о твоих личных делах никому. Она хочет, чтобы люди сплетничали о семье О’Хара, не более, чем ты».
Скарлетт слегка успокоилась. Она полностью доверяла Уиллу. Его слово было более твердым, чем деньги, положенные в банк. И он был мудр: ей не приходилось видеть, чтобы Уилл в чем-то ошибался — разве что в отношении Сьюлин.
— Ты веришь, что он вернется, Уилл?
Уилл не спросил, кого она имеет в виду — он услышал тревогу, спрятанную за словами. Продолжил жевать соломинку, расположившуюся в углу его рта, и только потом решил, что ответить. В конце концов он медленно сказал:
— Я не могу сказать, что я так думаю или не думаю, Скарлетт. Не мне судить. Я видел его всего четыре или пять раз в своей жизни.
Скарлетт была оглушена. Но вспышка гнева заглушила боль.
— Уилл Бентин, ты ничего не понимаешь! Ретт сейчас расстроен, но он справится с этим. Он никогда не поступит так низко, не уйдет, не оставит меня!
Уилл кивнул. Скарлетт могла понять это как молчаливое согласие. Но он не забыл ту характеристику, которую сардонически дал себе Ретт: «подлец». И, судя по тому, что говорят люди вокруг, он всегда был таким и, скорее всего, останется таким вечно.
Скарлетт упрямо смотрела на знакомую красную глину дороги, расстилавшейся перед ними. Ее подбородок был выставлен вперед, а мозг лихорадочно работал. Ретт вернется. Он обязан вернуться, так как она хочет этого, а она всегда получала то, чего хочет. Все, что ей осталось сделать, — это заставить себя что-то придумать.