Три П. Авторская версия

"Поэзия - тайная сестра религии". Александр Блок.

***

Жизнь Зои и Дурендия была наполнена той самой скукой, которая часто бывает в кино на экране, и которая, как правило, - не лечится.
Ее муж был членом клуба «Три П» - «Третья персона», он - свинговал, и часто менял Зою - на одну или несколько ночей - на другую женщину или женщин, иногда к тому же добавляя ее к ним во время пламенной страсти, то есть, пользуясь модным московским словом – «зажигал». Свинг был его идеологией и образом жизни, и он считал себя скорее человеком искусства, нежели мачо - самцом. При этом Дурендий часто ссылался на жизнеописания римских императоров, спавших во всех мыслимых и немыслимых комбинациях не только со всеми лицами всех полов и возраста, а также со своими кровными родственниками - сестрами и матерями. Надо сказать. что сам институт брака привлекал его мало, изначально, и он иногда даже подумывал о разводе. Сам он тоже часто становился «третьим» = в какой-либо паре или семье - по обоюдной, так сказать, договоренности - на вечер или больше. Номер его аськи всегда был повешен на специальных досках объявлений в любовных сайтах, частных компьютерных страницах, службах знакомств и коммуникаторах старых знакомых. При этом паролем для вызова Дурендия служила всего-навсего простая фраза: нужен третий. Москва и есть Третий Рим, говорил тогда он, отвечая на звонок. Дурендий был строен, высок - косая сажень в плечах - и нравился всем женщинам, от пятнадцати до пятидесяти, так что хобби и привычка - вещи разные, но в данном случае совпадающие - нашего героя были впечатляющего объёма - в неделю Дурендий менял до ста женщин, или - хотя бы - девяносто. На эти развлечения он, конечно, обычно тратил все свои силы и время, остававшееся от нелегкой работы парковщиком машин у большого странного супермаркета, имя которого приводить здесь не имеет смысла. Скажем только, что магазин этот был открыт точно таким же западным свингером, умершим в прошлом году в Малаге от СПИДА.
Но к духовному освобождению, к которому Дурендий так стремился со своих половозрелых пятнадцати лет, его это не приводило, и поэтому в глазах его родителей, которые знали об этом увлечении сына, было бессмысленной тратой средств, времени и сил, всё ещё у Дурендия, кстати, остававшихся.
Его жена Зоя соглашалась на эти «обмены» мужа чисто по состраданию, так как любила его всей душой и - жалела. Она знала также, что Дурендий гордился этой своей способностью мгновенно начинать бурные любовные отношения с любым человеком противоположного пола, как и рейтинговым числом - самих встреч.
Впрочем, делал он это всё в максимально пастельных тонах, как у имажинистов, и если Зоя не хотела ехать с ним куда-нибудь, то она - не ехала. Как можно заставлять женщину, часто говорил Дурендий, тем более - к любви? Нет, он качал головой, решительно - нельзя. Тогда он трудился сам, заставляя партнёрш кричать первобытным криком, забывая русский - или-как-там-получалось - язык и сходить с ума. Выжимая из себя, как из мокрого половика, все соки, Дурендий ощущал свою миссию свингера значимой, конкретной и хотел - ещё. Потом, конечно, была икра - лучший афродизиак всех времён и соки - для восстановления потенции. Гарема Дурендий себе не делал, все эти Ляли, Маши, Лены и Анджелы находили его сами, так же как и их согласные на всё - мужья. Как-то раз его чуть-чуть не зарезал одни случайно попавший в их круг вор-в-законе, с которым Дурендий ошибочно решил свести дружбу, но дело кончилось стотысячным штрафом в долларах, который тут же внёс друг Дурендия -иностранец, хозяин этого шоппинового центра. При этом необходимо сказать, что ориентация активного участника столичных свинг-сейшенов была строго гетеросексуальной, без вариантов. Это - точно.
Зоя знала, если бы Дурендий изменил ей «всерьёз», у него на заднем месте тут же бы расцвели цветы из бардовых синяков он её ремня. Он это знал. Дурендий ей и не изменял, а просто был несомненным и жёстким участником этого полу легального Движения. Свинг он любил с детства, которое провёл с родителями-дипломатами в Калифорнии, и там, прочитав в тинэйджеровском возрасте на английском языке все доступные ему пособия по сексу, стал считать, что женщин - всегда должно быть много, и - желательно - одновременно. Сам он, надо повторить, был невероятной красоты: высокий, почти два метра, брюнет с большими черными еврейскими глазами, почти синей шевелюрой и римским профилем, обладая так называемым фиксированным взглядом, который столь любит слабый сильный пол.
Зоя же была миниатюрно-стройной, как лань, и такой же чувствительной. Она как будто сошла с персидской миниатюры, боялась ветра, холода, жары, дождя и грома, и когда шла по улице, вокруг нее сам собой распространялся запах миндаля, как из только что приготовленного марципанового желе, Ты моя Амаретто-ди-Саронно, нежно звал её Дурендий. Однако стойкая северная бирюзовость глаз Зои все же строго напоминала ему о нордическом Северном море, где когда-то, возможно, жили ее предки. В душе Зоя была дочерью викингов, и, возможно, берсерков, и, невзирая на внешний вид, могла быть к мужу очень строгой. И - была. Дурендий боялся её, но скрывал, умело и расторопно: умереть и попасть в Валгаллу он не хотел, так же, как и держать в руках любое оружие - он предпочитал этому различные части загорелого и ароматного женского тела. И - держал.
В свободное о работы и свинга время они часто они сидели у знакомых в желтом сухом баре на Неглинке, в глубине от дорого, в «неклиентное» время, и смотрели в сторону друг от друга, она – чуть ближе к выходу, он – чуть дальше. В такие их минуты друг-бармен часто уходил, оставляя им полностью эту, как у Оруэлла, двухминутку ненависти. Мыслепреступления в этом не было, так же, как и его состава. Дурендий усмехнулся. Как там? Мыслепреступление не влечет за собой смерть: мыслепреступление есть смерть. ВОЙНА – ЭТО МИР СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ – СИЛА. Вот они сидели и молчали - все уже было неоднократно сказано. И вот однажды…

1.

Это был один из тех дней, в который понедельник соседствует с пятницей, четверг – с воскресеньем, солнце сопутствует дождю, а удача - слабым. Час дня был полностью импрессионистский, как и сам этот ливень, заливавший всю Москву сверху донизу большой прозрачной серой стеной, в которой было совершенно неясно, где выход, а где вход. И - когда.
Старик, вошедший в пустой, светлый и поэтому скучный бар на вид был южным евреем - сефардом, а в руке он держал большую кожаную книгу. Возможно, это была т а самая книга, как знать. Настоящей Библии сейчас нет даже в государственных архивах, только то, что когда-то собрал Константин-император.
Но книга была откровенно кожаной, вся, включая страницы и переплет, только переплет, как это и положено старинному фолианту, был из кожи потверже и обрамлен темным от времени красным золотом и резьбой из слоновой кости, сильно пожелтевшей от лет. Страницы книги были помяты и зачитаны, это было заметно по её пухлому виду, странно не соответствующему строгому облику старика.
По книге, естественно, стекала вода, которая, впрочем, не причинив ей абсолютно никакого вреда, сразу же залила почти все занятое стариком - место. Болотного цвета старомодный плащ с ремнями на суровом госте был почти новым, как и легко перекинутый через плечо такого же цвета , тоже с ремнями, рюкзак, и Зоя сразу заметила, как старик ими гордится. Видно, денег у него немного, совсем, подумала она. Немного совсем.
Сморщенное, похожее на печеное яблоко загорелое лицо незнакомца странно контрастировало с его чистыми, почти детски искренними голубыми глазами, словно младенческими, с прозрачными сиреневыми белками и ярким светом, исходившим прямо из сильно расширенных зрачков. Наверное, он мог видеть в темноте?..
С первого взгляда старику на вид уже было очень много лет, много, но его сверх прямая осанка, жилистые руки, гневные скулы, густые и абсолютно не седые брови, а также весьма высокий рост - почти, как у Дурендия - свидетельствовали о том, что он вполне может прожить еще столько же. Или даже более того.
Увидев пожилого сефарда, вошедший в этот момент в зал друг Зои И Дурендия бармен Вача хотел было запротестовать свои наметанным кавказским глазом, видимо, из-за возможного отсутствия у старика денег, но Дурендий знаком - тоже глазами - остановил его. Дурендий, несмотря на свою богатырскую комплекцию и взрывной молоканский характер - предки его жили в городе Мары и пользовались только личными чашками, разбивая их в случае хотя бы разового употребления другими, пусть даже членами своей семьи - не был жестоким. Сторонником конфликтов наш герой не был тоже, конфликтов Дурендий избегал. Он любил только любовь, и, надо сказать, любовь тоже всегда любила его.
Бармен-грузин, судя по порванным ушам, бывший отчаянный борец, молча вошёл обратно в своё горное пространство и, встав за барную стойку, стал сосредоточенно протирать какой-то попавший под руку стакан. Дурендию он втайне завидовал, так как - особенно в Москве - свои женщин обычно себе покупал. Домой же он вернуться в силу разного обстоятельств не мог и поэтому тоже сильно скучал, иногда тоскуя по домашнему сыру, который в этом столь привлекательном для всех авантюристов огромном городе достать было невозможно, не то, что одноразовых подруг.
Зоя встала, освободила для старика занятое перевернутыми стульями пространство, и, взяв за руку, провела его к блестящей стойке из столетнего шотландского каштана, за которым и произошли описываемые ниже события.

2.

Старик аккуратно и резко отряхнул с нового плаща капли дождя, кистью большой и очень крепкой смуглой руки, и улыбнулся фарфоровыми зубами - так широко, что в темной комнате бара на мгновение и вправду засияло солнце. Он снял свою насквозь промокшую зеленую шляпу, и всем сразу стала видна его сверкающая бритая круглая смуглая голова с абсолютно прямым затылком, сразу переходящая в шею, которая была тоже столь короткой, что немедленно перерастала в грудь. Плечи у старика были практически прижаты к острым, поросшим седым пухом, ушам, а густые орлиные брови без малейших признаков седины были сведены вниз, словно готовые броситься на всех присутствующих огромные коршуны.
Старик снова оглядел всех, и его глаза приняли ещё более округлую форму, чуть гневно смотря куда-то поверх голов всех собравшихся, а затем он раскрытием ладони остановил приближающегося к нему, чтобы взять заказ, бармена. Вошедший прямо в сердце гневного двухминутного митинга супругов высокий человек попросил уксусу, который загипнотизированный взглядом старика и находящийся дома в розыске за убийство бармен тут же принёс. Гость налил его в извлечённый из своего рюкзака синий пластмассовый таз, наподобие тех, в которых моют грудничков, д е ш ё в ы й, потом вдруг достал из своей кожаной книги сотню позеленевших от времени медных иголок и бросил их в приятно пахнущую импортными яблоками жидкость. Пейте наш уксук, гласила реклама на испанском на этикетке. И вы будете жить вечно!
Бурно пробормотав при этом какие-то короткие слова, сефард бросил иголки в таз и стал - полоскать.
Затем, повернувшись к Дурендию и пристально на него смотря, он стал вынимать их из таза, одну за другой, и проглатывать. Челюсть старика и кадык двигались абсолютно в такт движениям рук, и через несколько секунд все они исчезли.
Потом он, также ни слова не говоря, снял старые, но чистые синий пиджак и бежевую, надетую прямо на сухое бронзовое тело, рубашку, напрягся, и вдохнул. Потом выдохнул. Зоя, бармен и Дурендий готовы были поклясться, что им были видны все поры на коже странного гостя - как чешуя у змеи, в каждой ромбовидной чешуйке по одному отверстию, и также - одну за одной - вытащил все иголки через отверстия в этих крошечных, но открытых порах, аккуратно складывая их обратно в тазик для малышей. Пору Бодисаттвы не облетишь и за кальпу, пронеслось у Дурендия в голове, значит это всё так? Он читал, что у святых - священные поры, в которых живут другие святые. Так же там есть горы, реки и моря. И даже другой святой не может облететь их за огромное количество времени. При этом заядлому свингеру были видны огромные накачанные сухожилия дождевого гостя. Не мышцы, как у бармена Вачи - тоже большие, распухшие - Вача даже причесаться нормально не мог, бицепс, смыкаясь с дельтой, мешал завести руку за голову, а именно коричневые крепкие нити, перевитые лиловыми реками узловатых вен. В животе он внезапно ощутил острая боль, тут же захотелось - в туалет. Надо есть орехи кешью, подумал он, укрепляет кишечник. А почки?
Между тем старик уже вынул через поры все иглы, и оторопевший Зоя и бармен почти полностью потеряли дар речи. В воздухе можно было повесить топор тишины, вернее, – небольшой томагавк, как созвездие, если бы такой существовал.
Старик медленно посмотрел на них, неторопливо прополоскал все иглы, теперь уже черные от собственной крови, и спрятал их обратно в книгу. Свет, который должен был, согласно внутреннему распорядку, зажечь в баре Вача пятнадцать минут назад, вспыхнул сам, выключатель никто не трогал. Теперь, в этом свете, густой, как смола, уксус стал пахнуть сандалом и чем-то ещё, знакомым Зое с детства и неопределимым, то ли лавандой, то ли мускатом. Она осторожно взяла старика за сильно кровоточащий локоть, сняла свою майку, под которой по настоянию мужа никогда не было ничего, и стала обтирать спину этому высокому чудотворцу, осторожно и одновременно нежно, собственно внутренне очень этого желая. Эту подари итальянскую майку Дурендий подарил ей после какого-то особенно удачного ночного обмена сразу трёх пар, когда, она уже не помнила. Она вообще уже не помнила ничего, смотря то на почерневший от крови таз, то на ошалевшего от произошедшего Вачу, то на старика, который во время всей этой демонстрации не издал ни звука и не представился, конечно, а только смотрел на всех ясными голубыми глазами, которые бывают у детей до трех лет, и в которых сразу виден мировой океан. Не такой, как в заграничных поездках в Гоа, а мыслящий, как в произведениях Станислава Лема, которым Зоя продолжала зачитываться до сих пор. Ей казалось, сознание этого океана сейчас вновь остановилось на Дурендии, и он как бы вспомнил, зачем влился сюда. В такт дождю.
- Я не знаю, как тебя зовут, мой господин, - сказал странный гость, - но знаю те услуги, что ты оказываешь богатым, и не очень, дамам и господам, жертвуя собой и другими тоже. Собственно, желая обменять себя - на других. Внимательно выслушай меня, о, достойный. Недостойный и немудрый, старый-Я должен предостеречь тебя от ошибки, которой следуешь ты и все, кто с тобой рядом, - он показал ладонью в сторону грузина, - например, он. Ибо грех всё покрывает, и - всех. Достаточно просто сесть с согрешившим за один стол. Как только кровь засохнет, я возвращусь туда, откуда пришел. Поэтому - внимательно слушай.
Взаимоотношения полов есть великая благодать, данная нам небом и не должна нарушаться от - случайности. Это можно охарактеризовать, как бой часов на каменной башне, которые бьют ровно во столько, во сколько надо. И любое нарушение здесь подобно - конфликту. С самим собой. Вернее, с той внутренней правдой, что скрыта у всех у нас глубоко внутри, и которую мы, - он обвёл широким жестом всех трёх слушающих, - никак не можем обнаружить.
При этом уже почти застывшая капелька крови, слетев с его руки, попала Зое на бровь. Зоя машинально смахнула её рукой на пол, слизнув оставшееся крохотной тёмное пятнышко, на вкус кровь была не солёной, как у всех, а - сладкой.
- То же относится и к запланированным или случайным встречам на стороне, - заметив этот её жест и впервые улыбнувшись за всё время, продолжал старик. - Блаженные не наблюдают времени, и им не нужна смена женщин или мужчин - их счастье происходит само собой. Объяснение, которое тебе так необходимо, содержится в этой книге.
Это он о том, снова пронеслось у Дурендия в голове, что у бога нет человеческих имён. Вот как.
Словно прочитав его мысль, старик молча подошел к Дурендию и отдал ему намоченный дождем фолиант. Нужная страница была заложена взятым снизу в серебряную оправу акульим зубом, от которого исходил теперь почему-то ясно видимый для Дурендия зеленый аромат бадахшанского изюма.
Со своего дувала, подумал он. Вот это да.
Так же неспешно, старик встал рядом с Зоей и обнял ее за плечи. Ступал он тяжело, но сильно, и казалось, даже Вача, разогнавшись, как профессиональный борец сумо, не смог бы вытолкнуть старика из созданного им самим таинственного круга, теперь, похоже, уже включавшего всю Москву. Поняв это, Зоя инстинктивно задрожала, и, как потерявшая свое стадо серна, плача, уткнулась старику в середину широкой теперь уже не кровоточащей груди - капельки крови свернулись в маленькие санскритские буквы, и высокий сефард сам стал напоминать огромную книгу.
- Эта девушка выбрана, - сказал Дурендию и Ваче он. - Рано или поздно она станет избранной тоже.
Старик положил свой большой треугольный небритый подбородок ей на макушку, прямо на родничок, в то место, где сходится воображаемая линия от кончиков ушей, если ее хорошо провести свечой или серебряной нитью, и удар в которое смертелен даже не подготовленной рукой, особенно, в прыжке.
Отпустив её, старик еще раз подошел к стойке.
- Внимательно оглядись, кто еще пострадал, кроме тебя, уважаемый молодой человек. Кто.
Старик хотел еще что-то сказать, но, видно, время великого гостя почти истекло. Он вновь повернулся и показал всем ранее израненную спину. Теперь она вся блестела и от кровоточащих отверстий не осталось и следа. Как и букв. Сефард выпрямился.
- Только так можно добиться того, чего ты намерен, - громко и отчётливо сказал он. - Ешь горькое, Дурендий, все время. Не стесняйся. Подвижничество - это не любовь. Это совершение деяний.
Зоя, со страхом, хорошо зная своего мужа, увидела, что он весь был выпит стариком до конца души и, несмотря на врожденный такт, не находился, что ответить. Англо-саксонское воспитание Дурендия, казалось, разом исчезло под напором истины старика, и даже столь любимое им спасибо застряло у Дурендия где-то посередине между гортанью и желудком, не находя пространства для благодарности. На улице шел дождь, и звуки проникали прямо вглубь его сердца, соответствуя некоей объективной старинной правоте, которая прямо-таки была видна в словах этого странного дедушки, могучего и непоколебимого. Дурендий так любил все то, от чего надо было теперь отказаться, как он знал раньше из книг и как сейчас узнал лично, и что тут сказать? Спасибо точно не подходило, видимо, дело было вообще не в благодарности. Поняв это, он поклонился, в один крупный шаг пересёк комнату бара и выключил свет, пользуясь маленьким электронным пультом, который лежал на стойке напротив уже потертого журнала о кино и моде.
Возможно, старик знал, что он зря теряет время, но он был одним из тех, кто сначала делает, а потом – говорит.
Он вылил укус себе на грудь и надел рубашку. Потом он оглядел всех еще раз, накинул плащ, поклонился и вышел прямо через дверь, не открывая ее.
Зоя заметила, что при ходьбе странным образом была видна вся подошва крепких стариковских туристических ботинок, тоже новых, чего она никогда не замечала у других людей. Она выскочила вслед за ним, чтобы попрощаться и попросить мобильный, но старик уже был от неё примерно на расстоянии выстрела короткой стрелы.
- Не ешь редьку, - донеслись до Зои слова старика, - редька уносит из тела энергию!..
Она побежала, и старик начал двигаться быстрей, опять теми же ступнями, подошвой, всей, а когда она замедляла шаг, старик так же замедлял - свой. Через некоторое время Зоя совсем выбилась из сил и потеряла его из виду. Однако, чувствительно-гладкой кожей, его присутствие в ее жизни она ощущала потом еще очень долго. Сто лет.

3.
На следующий день свет в ее душу не пришел, но пришла какая-то странная сладость, которую она никогда не ощущала раньше ни со своим мужем, ни при обменах, ни даже в детские годы, когда за пол куска торта спала в одной постели с так любившей ее старшей сестрой. Зоя вернулась домой к маме, в Выборг, навсегда. С Дурендием они вскоре развелись, молча, тихо и ясно, а бармен - уволился с работы и куда-то уехал, люди говорили, на Алтай, ближе к Шамбале, как когда-то часто за стойкой шутил он со знакомыми и друзьями. Потом она часто вспоминала имя того старика, которое он на прощание сказал всем у двери. Сказал он его с каким-то ярким южным акцентом, но само слово было ей вполне понятно – "Ку-ма-рад-жи-ва". Что это означало, никто не знал. Дурендий потом звонил ей несколько раз домой, просил помочь ему в каком-то очередном обмене в каком-то питерском клубе, от вас ведь не далеко, сказал он, ну, ляль, но на встречу с его контактами она не пошла, как и - на работу. Она перестала курить, пить кофе, села дома и начала учить - санскрит. Дурендий же, позднее, принял в Киево-Печёрской лавре постриг. Бармен, говорят, в эмиграции стал хорошим поэтом. Что же со стариком? Ответ Зоя нашла в одной из эзотерических - и столь модных в конце 90-х! - энциклопедий, в разделе о жизнеописаниях достойных монахов.

4.
Статья гласила:

- Кумараджива (344 или 350—409 или 431) — комментатор и переводчик буддийских книг на китайский язык. Выходец из Восточного Туркестана. Учился в Индии у знаменитых буддистов того времени, изучал также древнеиндийскую литературу, астрономию и математику. В 383—413 жил в Китае, где занимался проповедью буддизма. Его литературное наследство насчитывает несколько сот трудов: переводы на китайский язык буддийских религиозно-философских книг и комментарии к ним, переводы древнеиндийской литературы, оригинальные трактаты по буддизму, биографии древнеиндийских поэтов.буддийский монах, один из четырёх крупнейших переводчиков буддийской литературы на китайский язык, наряду с великими Ань Шигао, Чжэньди и Сюаньцзаном Фа-Ши. По преданию, в 401 году он прибыл в Чанъань, столицу государства Поздняя Цинь, современный город Сиань провинции Шаньси, где провёл последние годы жизни, занимаясь переводческим трудом. По самым скромным сведениям, имел более 3 тысяч учеников. С помощью 800 из них он перевёл на китайский язык более 35 буддийских текстов, в том числе основополагающие памятники Махаяны: «Сутра о Премудрости, переводящей в Запредельное и рассекающей неведение подобно удару громового скипетра», «Великая сутра праджняпарамиты» в 27 свитках, «Сутра лотоса благого закона», «Вималакирти (нирдеша) сутра» - «Сутра о Вималакирти»), «Сутра о будде Амиде», «Рассуждения о срединном видении Пути», и т. д. Поскольку Кумарадживе принадлежат переводы основополагающих трактатов школы Саньлунь, её последователи считают его одним из своих патриархов. Из учеников Кумарадживы наибольшую известность получили так называемые «четверо мудрецов из школы Шэня», или «четыре философа»: Даошэн, Сэнчжао, Даожун и Сэнжун.

Зоя аккуратно закрыла книгу и закрыла глаза. Потом вышла из дома и купила бутылку уксуса.