Вожак

 
                Эмиру Кустурице

Скрипящий снег задерживал полозья,
а каждый шаг в сугробах увязал,
и ветер ледяной пилой елозил
и бил холодной стружкой по глазам.

Здесь не прощают дурость и беспечность,
здесь если влип, то некого ругать.
А впереди - снега и бесконечность,
холодный край и вечная пурга.

Хрустящий наст, и северные хаски
спешат вперёд и чуют сзади смерть.
Они, как все собаки, любят ласку,
но чаще им приходится терпеть.

Терпеть, когда хозяин хлещет спину,
терпеть, когда вожак кусает бок,
терпеть, когда кусочек рыбы кинут,
а ты его зароешь где-то впрок.

Как наст жесток, как больно режет лапы!
А впереди – ещё полсотни лье…
Раздался хруст, и ком собак мохнатых
внезапно оказался в полынье.

Здесь каждая секунда – бесконечность.
Но что терять, когда теряешь всё?
Он с нарт слетел, и вызов смерти вечной
по пояс в полынье произнесён.

Скулёж средь брызг, скребущиеся лапы...
За хвост, за спину вытащил собак.
Промок до нитки. Только спас мохнатых.
Согреться бы теперь, да только как?

Промокли спички. Горькая потеря.
Теперь ружьё - в единственный просвет
искать глаза, что так полны доверья,
и в них - вопрос, не ищущий ответ.

Собака отошла. Напрасный выстрел.
Не отогреться о собачью кровь.
Он в снег упал. Едва мелькнули мысли,
что солнца не увидеть больше вновь…

Сменив свой страх на преданность и верность,
к упавшему собака подошла
и, взяв зубами за одежду нежно,
на сани тяжкий груз заволокла.

Хрустящий наст, и северные хаски
спешат вперёд и чуют сзади смерть.
Они, как все собаки, любят ласку,
но чаще им приходится терпеть.

Под причитанья в белой снежной иглу
открыв глаза и увидавши свет,
он понял, что он мог бы там погибнуть,
но вот теперь в уюте и согрет.

А возле иглу врылись в снег собаки.
Дремал вожак - угрюмый старый пёс,
и видел сон - отчаянные лапы
скребли края замёрзших пёсьих слёз.