Домашняя работа по истории

по мотивам повести Стивена Кинга "Способный ученик"
(Stephen King. Apt Pupil - 1982)

Действующие лица:

Тодд Боуден
Артур Денкер

Действие происходит в большой подвальной комнате с железной дверью. Из мебели пара стульев, стол и деревянный армейский ящик. Под потолком голая лампочка. Окон и других дверей нет. Слышен звук подкатившей машины. В комнату входит молодой человек - Тоод, бегло оглядывает ее, выходит и через минуту возвращается, внося старика со связанными руками. Усаживает его на стул. И снова выходит, опять звук мотора, уже удаляющегося. Тело на стуле неподвижно, но по всему видно, что старик жив - либо без сознания, либо спит.
Молодой человек возвращается и с лязгом захлопывает дверь.



Тодд: (Хлопая старика по щекам) - Эй! Вы слышите меня? Просыпайтесь. Просыпайтесь, мистер Дюссандер. Просыпайтесь.

Денкер: (Приходя в сознание) - Кто вы? На каком основании... Имейте в виду, если со мной что-нибудь случится...

Тодд: (В некотором радостном возбуждении) - Не бойтесь, не стоит так волноваться на мой счет. Если вы успокоитесь и пообещаете не делать глупостей, я развяжу вам руки, герр Дюссандер.

Денкер: - Как вы меня назвали?

Тодд: - Вы прекрасно слышали.

Денкер: - Но меня зовут Денкер, Артур Денкер. Вы меня с кем-то путаете.

Тодд: - Да ладно вам.

Денкер: - Повторяю, моя фамилия Денкер, и какими бы ни были ваши намерения, вы ошибаетесь. Вы хотя бы соображаете, что натворили?! Меня же наверняка уже ищут.

Тодд: - Это уж точно! Все с ног сбились "Где же наш дорогой комендант?"

Денкер: - Вы в своем уме? Что черт возьми происходит?

Тодд: - А что происходит? вы Курт Дюссандер, я вас поймал! И вместо того, что бы признать очевидное, вы начинаете паясничать. Я надеялся, что мы поладим.

Денкер: - Да ты помешанный!

Тодд: - Ну хватит: Аушвиц, Патэн... Не о чем не говорят эти названия? Нет? Склероз? Ну я вам расскажу. С января по июнь сорок третьего вы служили в Берген- Бальзене. Аушвиц с июня сорок третьего по июнь сорок четвертого. После вы стали комендантом концлагеря Патэн, откуда сбежали перед приходом русских. Рванули в Южную Америку: Буэнос-Айрес, Санто-Доминго. Наверное, там вы разбогатели, вкладывая вывезенное из Германии золото в торговлю наркотиками...

Денкер: - Еще раз, последний раз, повторяю, меня зовут Артур Денкер. Артуром, кстати, меня назвал отец в честь Артура Конан-Дойля, которым восхищался. Я никогда не был ни Дюзандером, ни Гиммлером, ни Дедом Морозом, ни кем-нибудь еще.

Тодд: - ...Что было с пятьдесят второго по пятьдесят восьмой - не знаю. Никто, я думаю, не знает, кроме вас, разумеется. Во всяком случае, ни где, ни слова не просочилось. Позже вас обнаружили в Гаване, вы работали консьержем в большом отеле. Как он назывался?

Денкер: - Идите к черту! Вы псих, слышите, псих!

Тодд: - В шестьдесят пятом вы вынырнули в Западном Берлине. Где вас чуть не взяли за жабры. Но вам удалось бежать, и после вас уже никто не видел... Только я, три года назад узнал вас в автобусе.

Денкер: - Я понимаю, что я полностью в вашей власти, и все-таки настаиваю, что вы ошибаетесь. (После некоторой паузы) Да я немец. Во время войны я был лейтенантом запаса, мое участие в боевых действиях ограничилось тремя неделями боев в Берлине. И, заметьте себе, я никогда, никогда не принадлежал к нацистской партии.

(Тодд нарочито невнимателен к рассказу Денкера)

Денкер: - Конечно, в конце тридцатых, я симпатизировал Гитлеру. Но в то время ему симпатизировали многие немцы: он покончил с депрессией и, в каком-то смысле, восстановил нашу национальную гордость. Тогда, в тридцатых, он казался великим человеком. Он и был по-своему велик. Но под конец он, безусловно, свихнулся. Они все обезумели - заставляя собственных детей глотать капсулы с ядом и, при этом, распевали "Хорст Вессель".

Тодд: - Не надоело еще? Может хватит?

Денкер: - (Повышая голос)   Второго мая сорок пятого года мой полк сдался американцам. Помню, как солдат по фамилии Хакермейер угостил меня шоколадом. За Нюрнбергским процессом мы следили по радио, и когда Гиммлер покончил с собой, я обменял американские сигареты на бутылку шнапса и напился на радостях. После освобождения я устроился на завод "Эссен Мотор" - ставил колеса на автомобили. А после выхода на пенсию переехал в Америку и получил гражданство. Никакого Буэнос-Айреса, никакой торговли наркотиками не было в моей жизни, и Кубы не было! А теперь делайте со мной что хотите. Я старый человек - я устал.

Тодд: - Вы старый, упертый осел, вот вы кто. Честно говоря я тоже здорово устал. Вот теперь даже не знаю, что мне делать дальше. Так значит вы - Денкер? И ни кем иным себя не признаёте? А я так хотел с вами познакомиться. Может дать вам в зубы, а, герр начальник концлагеря?

Денкер: - Это, как вам будет угодно.

Тодд: - А вы их пороли? Женщин. Раздевали их догола и ...

Денкер: - Я механик, во время войны я был механиком! Изготавливал...

Тодд: - Трупы, да.

Денкер: - ...детали для грузовиков, для бронированных машин... Позже для танков. После войны я устроился на завод "Меншлер Мотор" в Эссене, пока...

Тодд: - Да слышал я, слышал. первая же серьезная проверка покажет, что вы живете по подложным документам.Вы знаете это так же хорошо, как и я.

Денкер: - Резервная часть, в которой я находился...

Тодд: - Ну, как хотите, мистер Денкер. Вы меня достали. Может запереть вас здесь и оставить? Если вас действительно ищут, то, рано или поздно, найдут.

Денкер: - Послушайте, молодой человек, отпустите меня. Я не знаю, кто вы и, к тому же, я клянусь, что не буду обращаться в полицию. Клянусь чем угодно, просто забуду обо всем, что произошло.

Тодд: - Зачем же? Давайте наоборот, прямо сейчас позвоним в полицию и обо всем расскажем. Вы о мистере Денкере, я о Дюссандере, и посмотрим, что из этого выйдет.

Тодд вынул из кармана мобильный телефон

Тодд: - Начинайте вы, по-старшинству. Лично я не вижу причин, почему бы вам не рассказать, какую чудовищную напраслину тут на вас возводят.

Он положил трубку перед Денкером

Тодд: - Валяйте!

Денкер не двигался с места

Тодд: - Что же вы мешкаете? Вы боитесь, хорошо я отойду.

Тодд отходит, Денкер берет телефон, набирает номер, но, не дождавшись ответа, выключает его и кладет на стол

Тодд: - Ну, если вам не к спеху, почему бы нам не присесть? Посидим, поговорим.

Денкер: - Как ты узнал?

Тодд: - Много труда и чуть-чуть удачи.
У меня был друг, Лис. Ну прозвище такое - у него нюх. Мы, когда играли в бейсбол, ставили его на вторую базу. У отца Лиса есть гараж, не гараж, а клад - горы журналов, все про войну. Фотографии, статьи про концлагеря. Когда я начинал листать их, во мне всегда боролись отвращение и любопытство. И хотя часто болела голова, и глаза слезились от напряжения, знаете, я продолжал листать их.

Помню, как однажды из-под фотографии места под названием Дахау на меня выскочила цифра: 6 000 000 человек. Я тогда подумал, что что-то напутали, по ошибке прибавили один-два нуля, ведь во всем Лос-Анджелесе живет вдвое меньше людей! Но и в другом журнале была та же цифра. В журналах говорилось, как все это ужасно - все, что натворили нацисты. А рядом, на тех же страницах, в тех же журналах была реклама: немецких финок, ремней, касок... Рекламировались флаги со свастикой, оружие, рядом печатались уроки правильного ведения корреспонденции и всякие дурацкие советы типа "Хотите разбогатеть - продавайте специальные тапочки для лифта". А потом снова статьи и фотографии - "Об ужасах войны", и хотя везде говорилось, как это было ужасно, все-таки создавалось какое-то двоякое впечатление. К тому же написано все было как-то дебильно, словно прокладка между рекламами.

И тогда я пошел в библиотеку. (С усмешкой) Эта очкастая поганка, библиотекарша, не хотела мне ничего давать. У нас, мол, выдают такую литературу только совершеннолетним. Ну, я сказал, что мне надо для курсовой по истории, а она - сразу звонить отцу. Думала, что он не в курсе, видали!

Дюссандер: - А он был в курсе?

Тодд: - Конечно. Отец всегда говорит, что жизнь это тигр и, чтобы ухватить его покрепче за хвост, нужно знать его повадки, иначе он слопает тебя в два счета. Короче, у них там этой литературы навалом и, знаете, пользуется большим спросом у читателей. Картинок, конечно, поменьше, чем в журналах у отца Лиса, но чернухи хватает. Стулья с шипами. Золотые коронки, вырванные плоскогубцами. Газ, который вдруг пускали из душа вместо воды. Вы, ребята, шизанутые, тут и думать нечего.

Дюссандер: - Как ты сказал? Чернуха?

Тодд: - Ну, я не знаю, как можно назвать то, чем вы занимались. А кстати, это Ильза Кох придумала делать абажуры из человеческой кожи? Вы ее знали?

Дюссандер: - Ильзу Кох? Да, знал.

Тодд: - Ну, и какой она была, красивая?

Дюссандер: - Разве ты не видел ее фотографий?

Тодд: -  Видел. Но все эти перепечатки... Что, она правда была пышка?

Дюссандер: - Толстая, мосластая, со скверной кожей.

Тодд: - Да-а? Надо же.

Дюссандер: - Не всем так везет, как тебе. Увидел мою фотографию в старом журнале - и готово!

Тодд: - Не все так просто. Я ведь долго не верил, что вы это он, не верил, пока однажды не увидел, как вы садитесь в автобус в своем блестящем черном дождивике...

Дюссандер: - Вот оно что.

Тодд: - У Лиса, в одном из журналов, вы сфотографированы в таком же точно дождевике. И в библиотеке я раскопал книжку, вы там в эсэсовском плаще. Вот тут уже я сел вам на хвост...

Дюссандер: - Что ты сделал?

Тодд: - Начал следить за вами. Я, знаете, с детства мечтал стать детективом, вот и стал практиковаться.

Дюссандер: - Ты меня и фотографировал, наверное?

Тодд: - И фотографировал.

Дюссандер: - И, что же, отдавал проявлять пленки в фотоателье?

Тодд: - За кого вы меня принимаете?! Я с десяти лет сам проявляю пленки и печатаю, разумеется, тоже сам. Если любопытно, вот - "избранное".

Тоод достал бумажный конверт и вынул из него несколько глянцевых фотографий с неровно обрезанными краями

Тодд: - Это одна из первых, трехлетней давности, вы ждете автобуса на Девон-авеню - ни дать, ни взять, премьер-министр в зените славы. Вот вы в очереди у театра "Мажестик", позапрошлая осень. А вот вы заглядываете в свой почтовый ящик... Поначалу я все боялся, что вы меня засечете. Снимал с противоположной стороны улицы, из-за кустов и деревьев, получались, в основном, кусты и деревья, но быстро насобачился. Короче, я печатал фотографии и сравнивал их вот с этими.

На первом, из трех снимков, Дюссандер сидел в своем кабинете - начальник концлагеря Патэн. Второй был сделан в день призыва. На третьем он пожимает руку Генриху Глюксу, помошнику Гиммлера.

Тодд: - Я уже почти не сомневался, что вы - это он. Но это "почти" не давало мне покоя. И тогда, чтобы окончательно убедиться, я раздобыл вот это.

Он извлек из пакета последний листок, многократно сложенный

Тодд: - Узнаете? Это копия листовки Массад, свеженькая. Вы же понимаете, что ваши дела не имеют "срока давности". Я снял ваши отпечатки пальцев и сравнил их с приведенными на этом листке.

Дюссандер: - Врешь!

Тодд: - Снял, а как же. С дверной ручки. В прошлом году, на Рождество, я купил дактилоскоп. Не игрушечный, настоящий. В специальном пособии я прочел про линии руки и тип ладони, и участки для сличения. Называются "позиции". Для суда требуется не меньше восьми позиций. Ваши совпадают с этими, и не по восьми, по четырнадцати позициям.

Дюссандер: - Чего ты хочешь? Денег? Боюсь, что уже не по адресу. В Южной Америке кое-что было, правда наркотики тут ни при чем... ничего такого. Просто существует, существовал тесный кружок, бывшие вояки... Я кое-что вложил в дело и сумел извлечь некоторую пользу из полезных ископаемых: медь, олово, бокситы... Но ветер переменился. Национализация, антиамериканские настроения.

Одна неудача следует за другой по пятам, как в жаркий день кобели за сучкой. Дюссандер принял лекарство Последние годы я живу на проценты с акций. Я купил их после войны... под чужой фамилией. Лет пять я жил припеваючи, но потом пришлось кое с чем расстаться, я купил скромный коттедж на побережье. Потом инфляция. Экономический спад. Я продал коттедж, затем пришел черед акций... Н-да, словом, если ты рассчитывал сорвать хороший куш, объект ты выбрал самый неподходящий.

Тодд: - Что?

Дюссандер: - Для шантажа. Разве это слово не знакомо тебе? Шантаж. Вымогательство. Если я тебя правильно... Тоод засмеялся Значит неправильно. Тогда чего же ты хочешь?

Тодд: - Да я просто хочу услышать про все это. Вот и все, ничего больше.

Дюссандер: - Услышать про что "про это"?

Тодд: - Как про что? Про зондеркоманды. Газовые камеры. И смертников, которые сами вырывали себе могилы. Про эксперименты над заключенными. Про всю эту чернуху. Ведь вы знаете об этом больше, чем кто бы то ни был. Вы живая история, и расскажете все без купюр, без цензуры. Все, как было, во всех деталях с подробностями.

Дюссандер: - Зачем тебе это?!

Тодд: - Я просто хочу знать. Жизнь это тигр и, чтобы ухватить его покрепче за хвост, нужно знать его повадки.

Дюссандер: - Ты чудовище.

Тодд: - В книжках именно это говорится про вас, мистер Дюссандер. Не я, вы посылали их в печь. Три тысячи заключенных в день, три с половиной. Гиммлер называл вас мастером своего дела и наградил медалью. Так кто из нас чудовище?

Дюссандер: - Вся эта писанина - ложь придуманная политиками, по сравнению с которыми Геббельс - дитя гукающее. Такая же ложь, как в твоих журналах. Рассуждают о морали, а сами обливают детей и женщин напалмом. Солдатню, которая пытает военнопленных и расстреливает ни в чем не повинных людей, награждает сам президент... А тех, кто потерпел поражение, судят как военных преступников лишь за то, что они выполняли приказы. Они повесили Эйхмана, старого больного человека, далекого от политики. Все равно повесили.

Тодд: - Мне до ваших взглядов столько же дела, сколько до финансовых трудностей. По мне, политику придумали, что бы развязать себе руки, и делать что хочется. У меня случай был в детстве: я попросил одну девочку показать мне кое-что, она, естественно, возмутилась, хотя голосок у нее зазвенел от возбуждения. Пришлось соврать, что я собираюсь стать врачем, и тогда она показала. Вот и вся политика.

Тоод придвинул стул к столу и сел поудобнее

Тодд: - Начинайте, я внимательно вас слушаю.

Дюссандер: - Но я не хочу об этом говорить, даже думать не хочу. Ты не представляешь как я жил, как в джунглях. Всей кожей ощущал угрозу и каждую секунду ждал расправы. Даже во сне я не мог забыться. Просыпался в поту и зажимал себе рот, чтобы не закричать.

Мне постоянно мерещились люди, которые были со мной там. Не охранники, не офицеры - заключенные. Однажды, еще в Германии, на дороге произошла авария, образовалась пробка. В соседнем ряду стояла "симка" за рулем совершенно седой человек. Он смотрел на меня не сводя глаз. На щеке у него был шрам лицо белое, как простыня - Патэн, решил я. Он там был. Он узнал меня. Была зима, но я не сомневался, снять с него пальто и закатать рукав, обнаружится номер. Если бы мы не тронулись еще пару минут, я бы не выдержал. Я вытащил бы его из машины и начал бить... есть номер, нет номера - все равно. Я бил бы его за то, что он так смотрел на меня. После этого я навсегда уехал из Германии.

Тодд: - Вовремя.

Дюссандер: - В других местах было не лучше. Рим, Гавана, Мехико.
Только здесь я понемногу успокоился. Хожу в кино, решаю шарады, по вечерам смотрю телевизор, и тяну виски, пока не начинает клонить в сон. Ничего "такого" мне уже давно не снится. Если ловлю на себе чей-то взгляд, на рынке, в метро, у табачного киоска, то только потому, что я кому-то напомнил его дедушку, или старого учителя, или бывшего соседа. А то, что было в Патэне, это было не со мной. С другим человеком.

Тодд: - Вот и отлично. Про все про это вы мне и расскажете.

Дюссандер: - Ты, мальчик, не понял. Я не хочу об этом говорить.

Тодд: - Вам некуда деваться. Либо вы мне все расскажете, либо я всем расскажу кто вы такой.

Дюссандер: - Я чувствовал, что кончится вымогательством.


ЗАТЕМНЕНИЕ


Прошло несколько дней. В комнате появился проигрыватель, журналы, посуда, и прочее, что принес сюда Тодд с тем, чтобы как-то скрасить положение Дюссандера. Они сидят за столом. Старик частенько отпивает из стакана нечто спиртное и курит. По переполненной пепельнице и почти пустой бутылке можно догадаться, что сидят они долго.

Дюссандер: - ... За них я получил благодарность от Гиммлера.

Тодд: - За пижамы?

Дюссандер: - "За бережливое отношение к имуществу". Пижамы присылали бумажные, а когда заключенный умирал, его одежда переходила к другому, потом к следующему... Иногда, прежде чем совсем развалиться, одной пижамы хватало в очередь сорока заключенным.

Тодд: - Но ведь в Патэне была щвейная фабрика, вы сами говорили. Почему же там не шили эти пижамы? Заключенные могли сами шить их.

Дюссандер: - Зачем? В нашу задачу не входила забота о заключенных. Фабрика выпускала обмундирование для солдат с Восточного фронта, сам понимаешь, что важнее. Было важнее. Может быть, на сегодня хватит? Пожалуйста. У меня болит горло.

Тодд: - Вы слишком много курите. Расскажите что-нибудь еще.

Дюссандер: - Я устал, да и рассказал уже все, что помню.

Тодд: - Вы только начали. Напрягите свою память, пусть поработает как следует.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Тодд: - ...И как это все переправлялось в Патэн?

Дюссандер: - По железной дороге. На вагонах писали "Медикаменты". Содержимое укладывалось в длинные такие ящики, наподобие гробов. Эти вагоны разгружали сами заключенные и составляли ящики в лазарете. А ночью наши люди переносили их на склад, он был как раз за душевыми.

Тодд: - И это всегда был "Циклон-Б"?

Дюссандер: - Нет, конечно. Высшее командование постоянно требовало повышать эффективность, не превышая расходов - приходилось экспериментировать. Помню нам привезли один из таких экспериментов, газ "Пегас": нервно-паралитического действия... Ну, в общем, он себя не оправдал.

Тодд: - Пожалуйста, поподробнее.

Дюссандер: - Серьезное мероприятие превратилось в канкан.

Тодд: - Канкан?

Дюссандер: - Канкан. Это были какие-то немыслимые па... Многие при этом хохотали... мерзко так...

Тодд: - Мрак!

Дюссандер: - Все было очень долго, казалось, этому не будет конца. И тогда я не выдержал и приказал стрелять. Хорошо, что об этом не узнало начальство, а то бы мне не поздоровилось. Ведь тогда каждый патрон был "национальным достоянием". Как минимум, понизили бы в звании, а может и на фронт отправили бы.

Тодд: - Вы рассказчик что надо, Дюссандер, вас только расшевели. Вам бы у нас в колледже пару лекций по истории прочитать. Или лабораторную по химии.

Дюссандер: -Ты исчадие ада.

Тодд протянул старику увесистый сверток

Дюссандер: - Что это?

Тодд: - Откройте и увидите.

Старик распечатывает сверток, в нем китель оберлейтенанта сс и фуражка с "мертвой головой"

Дюссандер: - Нет. Не надену. Это, знаешь, уже чересчур.

Тодд: - Хотите как Эйхман кончить, - старый человек далекий от политики, так, кажется, вы говорили? Кстати, я отдал за это дело сто восемьдесят долларов, и еще сорок за сапоги. (Он вынул из ящика сапоги) Не ломайтесь, в сорок четвертом, значит, вы все это носили с удовольствием, а теперь что, стыдно?

Дюссандер: - Ну, гаденыш!

Тодд: - Надевайте!

Дюссандер не двигается

Тодд: - Надевайте, надевайте. (Тодд, чуть не силой, натянул на старика китель и нахлобучил фуражку)

Дюссандер: - Ну, пожалуйста. В мои годы. Мне трудно.

Тодд: - Молчать!

Дюссандер вздрогнул и вытаращился на него

Тодд: - Поправьте фуражку, солдат!!

Дюссандер поправил

Тодд: - Ноги вместе!

Дюссандер лихо щелкнул каблуками - это вышло у него автоматически, так, словно десятилетия, прошедшие со времен войны, были отброшены вместе с пиджаком

Тодд: - Achtung!

Он встал по стойке "смирно"

Тодд: - Кругом! Кругом! А теперь... шагом марш!

Неожиданно Дюссандер весь как-то обмяк

Дюссандер: - Не надо, ну пожа...

Тодд: - Марш! Я сказал - марш!

Дюссандер начал печатать гусиный шаг

Тодд: - Кто здесь главный?! Ты у меня по струнке будешь ходить!

Дюссандеру пришлось сделать поворот, чтобы не налететь на стол, и еще один, чтобы не врезаться в стену. Его лицо, слегка приподнятое, стало бесстрастным. Руки сами делали отмашку. И то, что Тодд до сих пор видел только на нечетких картинках, приобрело вполне ясные очертания. Больше того, превращалось в самую что ни на есть будничную реальность.

Тодд: - Стой!

Дюссандер, с бессмысленным и отсутствующим взглядом, продолжал маршировать

Тодд: - Стой!!

Дюссандер продолжал, будто в трансе

Тодд: - Halt!!!

Дюссандер остановился и с резким щелчком приставил ногу

Тодд: (Переводя дыхание) Неплохо для начала. Если потренироваться, у вас еще лучше получится. Можете снять форму.

Тяжело дыша, старик вернулся к столу и налил себе еще

Тодд: - Ну ладно, на сегодня, пожалуй, хватит. Мне пора. Может вам принести завтра что-нибудь кроме виски и сигарет? Книгу, плитку шоколада? Лекарств каких-нибудь?

Дюссандер отрицательно покачал головой

Тодд: - Как хотите. До завтра. Да, забыл совсем, вот взял по пути. (Он вынул из кармана сложенную газету и положил на стол) Шарады. (И прибавил к газете ручку)

Тодд вышел, заперев за собой дверь, и Дюссандер остался один. Он стал разглядывать фуражку, нашивки на кителе. Отыскал на подкладке ярлык и прочитал:"Магазин модной одежды "Питер" к Вашим услугам с 1951 года", - Дюссандер усмехнулся, - "Модная одежда". Потянул к себе шарады, с газеты скатилась ручка и упала на пол. Разыскивая ее, он нашел также небольшой пластиковый прямоугольник. Разглядев его, старик довольно крякнул: "Вот дурень!", - и шлепнул картой по ладони.

ЗАТЕМНЕНИЕ

На другой день старик прогуливался по своей камере в приподнято расположении духа. Со стаканом в одной руке, сигаретой в другой, в эсэсовском кителе и сапогах.

Дюссандер: - Еще была история с описями почтовых вложений - длинные перечни военных трофеев. Раз в неделю я проверял ценные посылки для отправки в Берлин, их увозили в специальных вагонах, похожих на огромные сейфы на колесах. Сбоку на каждой посылке приклеивался конверт с описью. Столько-то колец, ожерелий, колье, столько-то граммов золота. Я тоже собирал посылочку - ничего, по-настоящему, ценного, но и не совсем уж пустячки. Яшма. Турмалины. Опалы. Почти безукоризненный жемчуг. Алмазы. Ну, а если в чьей-то описи встречалась особенно любопытная вещица, я подменял ее в посылке на свою, и сведя соответствующую надпись, вписывал новую. В этом искусстве я достиг известного мастерства которое, кстати, мне не раз пригодилось после войны.

Тодд: - Ну вы - жук! И что, вас ни разу не заподозрили?

Дюссандер: - Почему. Подозрений было сколько угодно, доказательств не было! Сколько лет я водил за нос людей Визенталя, самому Гиммлеру очки втирал. Да чего там, ближе к концу, когда все старались замести следы и в разнарядках по ликвидации "неполноценных рас" замелькали бешенные цифры, я стал подделывать эти разнарядки. Так что теперь никому не известно сколько их было на самом деле.

Тодд: - Скажите, Дюссандер, вас мучает совесть?

Дюссандер: - Меня мучает отдышка, и артрит.

Тодд: - Нет, серьезно.

Дюссандер: - Что такое совесть? Ты спрашиваешь, жалею ли я о том, что произошло? О том, что делал? Я жалею, что страной правили сумасшедшие. Под конец он, безусловно, свихнулся - посылать в бой несуществующие армии по указке звездочета! Но все, что мы делали тогда, было правильным. Правильным для того времени и тех обстоятельств. Видишь ли, парень, отказавшись от общепринятой морали, мы были честными хищниками. А сильный всегда пожирает слабого.

Тодд: - Но ведь их были сотни тысяч.

Дюссандер: - В этом-то и прелесть. Устранить одного человека - убийство. А когда счет идет на тысячи, миллионы, это уже национальная политика. Оглянись. Ты думаешь, сейчас мир живет иначе? Ни черта подобного.

Тодд: - А вы убивали своими руками?

Дюссандер молчит

Тодд: - Значит да?

Дюссандер: - Нет. Разве это важно. Я мог бы это делать с утра до вечера, но зачем? Для собственного удовольствия? Из тщеславия? Я просто выполнял свою задачу. Вносил свою лепту в дело, в которое верил. Что ты так смотришь, мальчик? Неужели тебя пугает то, что я говорю?

Тодд: - Не знаю, может быть.

Дюссандер: - А мне не страшно вспоминать прошлое. Куда страшнее одиночество. Я устал быть затворником.

Тодд: - Я скоро вас выпущу.

Дюссандер: - Куда? На волю? Домой, где единственные голоса - по радио. Единственные лица - в забегаловке напротив. Знаешь, до последнего времени я всего боялся, боялся умереть, боялся что какой-нибудь дотошный врач найдет изъяны в моей фальшивой истории болезни, что докопаются до моего прошлого... А теперь... Как же я устал бояться.

Дюссандер: - Может расскажешь, что ты придумал, как это будет?

Тодд: - Что?

Дюссандер: - Вкатишь побольше той дряни, которую вколол мне в самом начале? Или просто бросишь здесь запертым?

Тодд: - Да вы опять набрались. Вы поддаете не хуже, чем алкаши на вокзале.

Дюссандер: - Что, заварил кашу, а дохлебать до конца - кишка тонка? Ты и правда хотел просто открыть дверь, выбросить меня, как использованную вещь, и забыть обо всем?

Тодд: - Как же, забудешь вас! Вы и ваши россказни мне уже снятся. Я учебник открываю, а перед глазами ваши Кессели, Франкели, Хофманы, врачи, палачи. Да, я собираюсь просто открыть дверь. И сделаю это прямо сейчас, только уйду первым.

Дюссандер: - Ты не куда не уйдешь! Ты не понял, Тодд Боуден, что увяз по самую макушку.

Тодд: - Как вы узнали?

Дюссандер: - Чуть-чуть удачи.
Дюссандер вынул из тайника ламинированный прямоугольник
Ты ездишь без прав, Тодд Боуден, Клермонт-стрит 963.

Тодд: - Отдайте!

Дюссандер: - Вот что я тебе скажу, до недавнего времени у тебя еще была возможность, весьма призрачная, возможность "остаться чистым". Но сейчас все изменилось, с твоего попущения. Помнишь: "Жизнь это тигр..." Ты решил, что сможешь подергать его за хвост просто так? Нет, мой мальчик.

Тодд: - Отдайте права, что из того, что вы знаете где я живу? Подкараулите меня где-нибудь? Пожалуетесь на меня родителям? Ни в какую полицию вы все равно не пойдете. Это я могу вас засадить, а вы ничего не можете сделать. Так что проваливайте отсюда, пока я не передумал. Возвращайтесь в свою нору и сидите там, пока не сдохните!

Дюссандер: - Справедливо. Но ты можешь не сомневаться, что это я заложу тебя.

Тодд: - И как же вы это сделаете?

Дюссандер: - Банально - пойду и сдамся. В глазах мирового сообщества я преступник, чудовище, мясник, а ты, дружок, мой пособник. Ты знал кто я и по каким документам здесь живу, и не донес на меня властям. Так что, весь мир узнает о тебе. Когда репортеры начнут тыкать мне в лицо микрофоны, я буду снова и снова повторять твое имя: "Тодд Боуден... да, Боуден, вы правильно записали... Давно ли?! Три года. в итоге он похитил меня, запер в подвале и выпытывал все подробности... лишь бы была чернуха... Да, это его выражение, -"Была бы чернуха"..."

Тодд: - Вы не сделаете этого, вас же повесят.

Дюссандер: - Повесят. А тебя, скорее всего, ждет тюрьма. Возможно это будет называться иначе - исправительное учреждение или центр по коррекции самосознания... в общем, что-нибудь обтекаемое, но как бы это место не называлось, на окнах там будут решетки.

Тодд: - Вы спятили. Я вас не слушаю.

Дюссандер: - Да, стариков обычно не слушают или слушают с откровенным раздражением, ты же готов был слушать меня часами. Очем еще поговорим? О мыле, которое мы делали? Об абажурах фройляйн Кох? Об экспериментах в области гомосексуальных наклонностей?

Тодд: - Заткнитесь! Кретин, зачем я только с вами связался!

Дюссандер: - Но ты связался и от этого никуда не уйти. Надо исходить из фактов, мой мальчик, а не из всяких там "если бы да кабы". А теперь, теперь вопрос, как нам поступить в сложившейся ситуации?

Тодд: - Чего вы от меня хотите?

Дюссандер: - Налей-ка мне еще. Да, разве так я держал выпивку в тридцать девятом, в Берлине, когда оказывался в увольнении, а в воздухе пахло лебедой... Странно как; я стал вспоминать все до немыслимых подробностей - имена, эпизоды, какая была погода, и даже запахи. Знаешь, не так уж неприятно вспоминать прошлое без страха.

В начале я боялся что, даже отпустив меня, ты не сможешь сохранить все в тайне. Проговоришься своему дружку, тот своему, и так далее. Будешь носить мою фотографию, как Кессель карточку своей девушки, где она сфотографировалась голая на тахте, с запрокинутыми руками. Он разрешал сослуживцам за деньги ее рассматривать. Потом я думал что, если ты столько времени молчал, будешь молчать и дальше. А потом мне стало наплевать на то, что будет потом.

(Дюссандер отхлебнул из стакана)

Дюссандер: - Когда ты заставил меня надеть вот это, я сперва испытал отвращение и чувство неловкости, но вместе с тем пожалуй, не сразу осознанное, облегчение. Я презирал себя за эту слабость - какой-то мальчик сумел прибрать меня к рукам. Я, я Курт Дюссандер стал узником некоего Тодда Боудена! Но с каждым разом, когда я смирялся с очередным унижением, с каждым разом все сильнее испытывал это чувство облегчения. Благодаря тебе, я почувствовал насколько беспомощным я был все это время - всю эту долгую чужую жизнь.

Дюссандер: - Я не крал твои документы. Ты их сам обронил, какая злая ирония, неправда ли? Ну что ты так скис? У тебя такой вид...

Тодд: - Чего ты хочешь? Я могу достать денег...

Дюссандер захохотал

Дюссандер: - Кажется, это уже было. Хотя деньги нам могут пригодиться.

Тодд: - Нам?

Дюссандер: - Нам. Теперь мы на равных - у нас общее положение. Ты, конечно, свободен и я для тебя ненужная обуза. Тут уж решай сам, а пока я предлагаю тост: "За долгую жизнь, твою и мою!"

Тодд был подавлен. Наливая старику выпивку, он чрезмерно сжал бутылку, в глазах мелькнул огонек ярости, но быстро потух, возможно до срока. Тодд налил и себе, и они выпили

Дюссандер: - Что же, мой мальчик, теперь отвези меня домой. Я хочу принять ванну и как следует выспаться. А потом я расскажу тебе что-нибудь еще, у меня еще много чего есть, что я бы мог рассказать тебе.

Тодд помог старику подняться из-за стола затем со скрипом отворил железную дверь, и они вместе вышли из подвала. Было слышно, как они сели в машину и уехали.

ЗАТЕМНЕНИЕ

КОНЕЦ.