Романсы

Судите строго эти строки ;-)



I

******

II

Романс предреволюционный


Пароходы турецкого профиля
бороздят океаны заморские.
Словно чайки, летают апостолы
в синем небе над розовым островом.
В белой шляпе нерусская барышня
улыбает лицо загорелое
и мотает зонтом, бесшабашная…
Даже здесь быть невыгодно белыми.

/ Мы в семнадцатом встретимся
/ где-нибудь на задворках империи:
/ ты – на рее повешенная,
/ я – за что-то расстрелянный.

Над закатом сгущаются сумерки –
те, что изредка кажутся вечными, –
и дорожки ложатся подлунные…
Как жестоко, что русский здесь меченый.
Я смотрю на тебя золотистую,
так смотрю, как способны лишь мёртвые.
Пальмы, сволочи, видят, как тискаю
я тебя, идеал второсортный мой.

/-------/

Пароходы расходятся звёздами
в темноте средиземных туманностей,
и романы сжигаются сложные,
все за раз, без вопросов и странностей.
Я не вышел на палубу мокрую
и под нею, задавленный мыслями,
повторяю одну поворотную,
что на грани стакана написана:

/--------/



III

******

IV

Посвящается Афанасию Фету


На заре ты её не тревожь,
на заре она сладко так спит;
и расквашенный хлюпает нос,
поцарапаны ямки ланит.

А вчера ввечеру в кабаке
долго-долго сидела она
и сжимала в прекрасной руке
четверть литра сухого вина.

Он, как парусник, мимо прошёл,
не взглянул в голубые глаза,
а на грубо отёсанный стол
за слезою катилась слеза.

И, не выпив ни капли вина,
оттого, что сдавила тоска,
в пьяных баб запустила она
в белом кружеве хрупкий бокал.

Потому-то и хлюпает нос,
поцарапаны ямки ланит.
На заре ты её не тревожь,
на заре она сладко так спит.



V

Колыбельная


Я спою тебе, малыш, колыбельную
про звенящие в горах ручейки,
про вершины облаков снежно-белые
и зелёные разливы реки.

Разбросаю небосклон по созвездиям,
спрячу солнце и достану луну, –
под светилом колдунов будем вместе мы
слушать полночи густой тишину.

Будет ветер по степи передвижничать
и стелиться над полями туман…
К искрам падающих звёзд станем ближе мы,
чем нависшая над вечностью тьма.

Я забуду про земные волнения
и в объятиях тебя утоплю,
пред тобою положу всю Вселенную,
потому что больше жизни люблю.



VI

Эмигрантская


Мы стреляем, стреляем без роздыха
по толпе за кормой корабля.
Подступают солёные слёзы –
это душит родная земля.
Это песня ямщицкая душит
загрубевшей свободной рукой
для России навеки уснувших,
просыпающихся для другой,
безразличной, глухой совершенно…
Я стреляю, стреляю, стреляю…
Словно чёрная кошка на шее –
это душит родная земля.
Я бы мог целовать твои росы,
рвать акацию, просто любить
неба чёрного звёздные космы,
а сжимаю в руках карабин
и стреляю в простёртые руки
с трижды проклятого корабля.
Слёзы льются за ворот без звука –
это душит родная земля.



VII

Объяснение


В порыжевшем саду,
где бушуют фонтаны,
полупьяный матрос
объяснялся в любви.
2р / Пожалейте, кричал,
     / вы сердечные раны –
     / Храм матроса любви,
     / словно Спас, на крови.

Размочалив вконец,
растоптав свою беску,
лил матрос в темноту
все порывы души.
2р / Вы прекрасны, кричал,
     / красотою небесной,
     / даже звёзды не так
     / по ночам хороши.

Не глядите, кричал,
я обычен лишь с виду –
если сердце горит, –
пару слов, пять минут –
2р / Я для вас небосклон
     / из земля с корнем вырву,
     / к вашим стройным ногам,
     / как цветы, положу.

Но молчала любовь,
холодна, словно мрамор.
Не прельстилась она
миллионами роз.
2р / Рядом с бабой с веслом
     / у ночного фонтана
     / погибал от любви
     / полупьяный матрос.



VIII

Песня Пьеро


Одуряюще пахнут любовью
твои волосы цвета индиго,
и пушок, что над верхней губою,
верно, грешникам снится в аду.
Мы помолвлены пьяной судьбою,
сведены мы случайностью дикой –
просто сердце наполнил тобою
драматург балаганный в бреду.

О, Мальвина, ты слышишь, как бьётся
за рубашкою сердце поэта?
Кто-то сердится, кто-то смеётся
над потерянным даром играть.
Так бывает – поэтам не пьётся,
исключают поэтов из сметы,
и парнасское коннозаводство
не пускает с Пегасом летать.

Я сложил эти строки простые…
друг на друга в горящем камине,
чтобы ангелы не пропустили
на гвозде отсыревший огонь,
чтоб слетелись в той точке пустыни,
где бормочут сладчайшее имя:
«О, Мальвина», – и жалобно стынет
на губах тихий кукольный стон.



IX

******


Распадись на падучие звёзды,
белокурая, светлая прядь;
распадись на кипучие слёзы,
голубая дорожная гладь.

Я учую порою ночною
в полупьяном степном ветерке
принесённую издали хвою
и зароюсь в глубокой тоске.

Я застыну в метущемся небе,
как оса в янтаре на персте,
как в полёте застреленный лебедь,
как Христос на нательном кресте.

Разобьюсь я рабом пред тобою
и колени твои обовью,
на луну серым волком завою –
о тебе, о тебе запою.

Распадись на падучие звёзды,
белокурая, светлая прядь;
распадись на кипучие слёзы,
голубая дорожная гладь;
разливайся густым океаном
над холодной донельзя землёй,
затопи все окрестные страны,
мой неровный, прерывистый вой.