Дом с двориками. Кафе Маркиза

Все, описанное в предыдущей главе (см. малую прозу "Эллочка"), происходило в доме, который вот уже много лет стоит «отреставрированный» за счет городской казны, и, по слухам, выставлен давно на продажу. Правда, другие люди поговаривают, что его уже купил кто-то из московских бонз, типа посла России в Украине, для нужд то ли посольства, то ли как офисное здание, то ли как гостиницу. Короче, стоит мой ВТОРОЙ РОДНОЙ ДОМ на углу улиц Прорезной и Владимирской, худо-бедно отреставрированный, жутко покрашенный в бордовый цвет, еще более темный и грязный, чем цвет Университета…. Сыплется эта краска, сохнут плохо лакированные, давненько вставленные окна. Иногда кажется, что там вечерами кое-где горит свет. Неужели Михаил Афанасьевич к нам с Воландом пожаловали?

Дом этот был построен во времена строительного бума в конце 19-го – начале 20-го столетия. На углу его в первом этаже находилось известное в те времена в Киеве кафе «Маркиза». Его можно видеть на фотографии в книге «Киев Булгакова». Возле кафе стоят революционные солдаты. Уже после войны там был Коктейль-холл, веяние времени, так сказать, реверанс в сторону американцев и дружбы с Западом. Правда, не очень долго это название держалось за ним. Да, так и назывался Коктейль-холл, пока “дружбе” не пришел конец и не наступило время “холодной войны” и дружбы с “братскими странами”. Тогда его переоборудовали под ресторан и назвали этот ресторан «Лейпцигом».

Я великолепно помню этот период, так как директором «Коктейль-холла» был папин знакомый, помню его звали Николай. Он тогда еще предлагал отцу всякие шейкеры, миксеры и прочую утварь, не за деньги, просто так, как никому ненужный списанный товар. Папа пришел и еще рассказывал маме. Сказал, что отказался. – Зачем нам это? Как бы отвечая сам себе, сказал отец. Мама ничего ему не ответила. Папа любил хорошенько выпить, и, видимо, побоялся своего пристрастия. А мама, возможно, и не была бы против иметь такие штучки у себя в хозяйстве, но промолчала. Потом, правда, тоже как бы отвечая сама на свои мысли, проговорила: – Действительно, зачем? И что скажут соседи, если увидят? Да, последние слова были всесокрушающим аргументом: такие вещи иметь в “вороньей слободке” строго возбранялось.

Я бывала в этом «Коктейль-холле» с папой много раз, когда мы шли в гости к бабушке или возвращались от нее. Папа пил свой любимый коктейль «светофор»: ликер шартрез с сырым желтком. Мне покупалось мороженное, которое подавалось в серебряных вазочках с серебряными ложечками. И, что примечательно, никто не крал ни эти вазочки, ни эти ложечки…. Правда позже в некоторых домах можно было увидеть вынесенную из ресторанов эксклюзивную посуду: всякие тарелочки, вазочки, ножики, ложечки. Нет, не серебряные, мельхиоровые, но украденные! Это стало каким-то непонятным шиком, помешательством: этим даже хвастали перед друзьями. Что это, ложная бравада, проявление смелости в стране, где, например, крестьян карали за поднятые с поля несколько колосков? Или все то же проникновение законов блатного мира в мир обывателей и интеллигенции? У нас дома до сих пор есть мельхиоровая круглая вазочка для икры, стеклянная вставка для нее разбилась давно. Ее из ресторана «Пекин» в Москве вынес папин знакомый и вручил маме, как добычу. У меня до сих пор ощущение неловкости, когда я беру ее в руки. Но выбросить не возникает желание.

«Коктейль-холл» имел несколько прекрасных залов: первый зал чисто для коктейлей, с деревянными стойками, вертящимися стульчиками с велюровыми сидениями, непонятно откуда вдруг появившимися молодыми барменами. Почему «непонятно»? Да потому что на дворе стояли послевоенные сороковые годы, Сталин еще был полон сил, и «буржуазный образ жизни» всячески не только порицался, но даже преследовался. Однако слишком много солдат побывало в Европе, да и людей, как их тогда называли «старорежимных» тоже еще не всех перестреляли или сгноили в лагерях.

Во втором зале, несколькими ступеньками ниже, оббитом деревянными полированными шпалерами темного дерева, скорей всего, дуба, за столами, покрытыми белоснежными накрахмаленными скатертями, можно было очень вкусно и вообще-то дорого пообедать. Там сидели хорошо одетые пары или группки мужчин. Чуть не написала “господ”. В Киеве тогда “господами” и не пахло! В городе можно было встретить хорошо одетых людей, но намного меньше, чем очень скромно либо бедно одетых хмурых женщин и мужчин.

Вышколенные официанты привозили на столиках (такое мы тогда могли видеть лишь в трофейном кино!) заказанную снедь, виртуозно разливали водку, коньяки, вина, держа запотевшие бутылки завернутыми в салфетках….

На втором этаже были кабинеты, тоже с деревянными полированными шпалерами темного дерева. Там был уют и уединенность. Звучала приглушенная эстрадная музыка, иногда даже джаз. Вечерами, когда играл оркестр, музыку можно было слышать и на улице. У дверей стоял швейцар в ливрее с эмблемой заведения.

Мы ходили иногда обедать с родителями днем в «Коктейль-холл». Мама обожала это место отдыха. Она с детства привыкла и к более дорогим заведениям. Но об этом как-нибудь в другой раз….

Позже, когда уже там был не «Коктейль-холл», а просто ресторан, я там была пару раз на свадьбах друзей и племянника. Но это был уже обычный советский ресторан с неизменным салатом “оливье”, “селедкой под шубой”, “цыплятами табака” или “котлетами по-киевски”, “сборной солянкой” непонятного вкуса, иногда с добавлением капусты и всегда – томата (брр!), и прочими советскими ресторанными блюдами, которые подавали везде от Мурманска до Ростова, от Минска до Владивостока, с некоторыми региональными вариациями. Бывала, конечно, красная и черная икра, продажа которой сегодня запрещена, семга, балыки, армянские коньяки пять звездочек, и другие напитки, которые я не буду здесь называть. За деталями обращайтесь к сталинской «Книге о вкусной и здоровой пище», этой энциклопедии советского гурмэ.

Музыка гремела, пьяные мужики входили, выходили, иногда, – вылетали под ударами собутыльников или вышибал. Слышался звон битого стекла, выбивались окна, бились толщенные дверные стекла и сыпались на тротуар…. Советская публика веселилась. Из подъезда дома, особенно в жаркие летние дни тянуло жутким запахом мочи. Когда я проходила через этот подъезд, всегда возникало садистское желание оббить его металлическим листом. Во-первых, не так обдирали бы его постоянно въезжавшие туда машины с грузом для ресторана, а, во-вторых, мне очень хотелось подвести к таким листам ток! Жутко, но мне думалось, что тогда вони бы поубавилось. Но такие мысли стали приходить мне в голову намного позже, когда я кое-что узнала о проводимости материалов….

Двор дома сегодня полностью уничтожен, вместе с пятиэтажным флигелем, – мало примечательным по архитектуре, но абсолютно киевским зданием. А какие прекрасные квартиры были внутри этого дома! Какие огромные балконы, какая лепка на потолках и облицованные глазированным кафелем печи!

Во дворе был, как мне тогда казалось, огромный бассейн, когда-то белого, а теперь серого цвета, округлой формы. Не думаю, что он предназначался для плавания. Скорей всего, он был предназначен для декоративных рыбок, которых выловили революционные солдаты и их дети. Летом бассейн наполнялся водой, дворовые мальчишки ныряли в него и бултыхались там. Потом эти постоянные всплески воды и визг детворы кому-то помешали и… бассейн засыпали землей, в центре посадили плакучую иву, маленькую такую, вокруг землю засадили цветами. А сегодня все это срыли, вместе с ивой, кустами, и прочей зеленью. Закатали асфальтом. Вот вам, чтоб знали!

Люди, что вы делаете с этим городом? Кто вам дал право издеваться над его живым телом? Кто позволил вместо живых его органов ставить ваши никчемные, ледяные железобетонные протезы, которые вы выдаете за удобные жилища? Неужели вы думаете, что в них, в этих безобразных многоэтажных уродах будут жить и рождаться здоровые люди? Скорей всего, вы ни о чем не думаете, кроме как о собственной заднице, которая благополучно уселась в некое кресло и ни за какие коврижки не сойдет с него. Вы будете проектировать, потом поучать других, как “проектировать”, либо, что еще хуже, требовать от других, чтобы они делали как вы или делали еще лучше, то есть, хуже вас!

Мои оба дома попали в руки этих убийц, убийц духа и души нашего города. К сожалению, не только эти два дома. По какой старой улочке ни пройдешь, везде незалеченные шрамы этой необъявленной войны, которую городская власть ведет с нашим городом и с его коренным населением. Уничтожается все, от особняков и доходных домов, садов, скверов до парков и площадей.

И нет надобности ни в татаро-монгольском нашествии, ни в гражданской войне или фашистской оккупации. Сегодняшние мужи нашего города с успехом справляются с задачей по его уничтожению….

По развалинам падших домов, если успевают, ходят редкие энтузиасты, любители киевской старины, собирают оставшиеся целые кирпичи с клеймами производителей, каминную скульптуру (ее уже практически нет, уже кое-кто понял ценность этих деталей и успешно приторговывает этим товаром), остатки киевской керамики. Латунные и медные дверные ручки вырываются с мясом и сдаются на металлолом как цветной металл, старинные балконные решетки вывозятся, скорей всего кому-то на стройку, если у этого кого-то достаточно вкуса и мозгов, но чаще опять же сдается на лом…. Город стонет под натиском этих невежд, как может противится их хамству и напору, но постепенно уступает, не в силах противостоять им. Бедный мой больной город, бедные раненные и уничтоженные дома, палисадники и скверики, фонтаны и беседки, аллеи и аллейки, клумбы и клумбочки….
Так всегда бывает, когда сердце черствеет, а мозг разъедает алчность, ненасытность; он отекает от невежественности и хамства, и душа перестает ….

В Киеве было много таких ресторанов, как «Коктейль-холл». В гостинице, что напротив, тогдашнее название «Киев». Потом ее переименовали в «Театральную», когда закрыли гостиницу «Театральная» и поставили ее на ремонт. Вот только недавно его завершили!!! Мой дядя работал в «Киевпроекте», который реставрировал ее. Там еще был обвал, и под обломками погибли два человека. Так вот этот мой дядя уже успел съездить в Магадан, где он решил заработать себе пенсию побольше, это было в семидесятые годы прошлого столетия, вернуться в Киев, уйти на пенсию, уехать в Штаты, похоронить жену, мамину родную сестру, отметить свое 85-тилетие, а здание гостиницы только в этом году после реконструкции было передано в эксплуатацию, но, кажется, его так и не запустили. Сделали там выставочный зал…. Так исчез знаменитый ресторан «Театральный», где была чудесная кухня, вышколенные официанты и директор Лева, без одной руки, которую он потерял на фронте. Позже я узнала, что он был отцом Аллочки, моей соученицы по школе и другом моего отца и того дядьки, что живет сейчас в Нью-Йорке. Аллочка с семьей тоже уехали в Штаты, кажется, в Филадельфию.
Гостиница и ресторан «Киев» стали захудалыми старыми зданиями. С трудом верится, что там еще кто-то живет. А ведь на стене здания есть еще мемориальная доска, сообщающая, что в ней останавливался Ярослав Гашек. На крыше был открытый ресторан, где по вечерам тоже звучала хорошая джазовая музыка и подавали самые лучшие котлеты по-киевски. Нет ресторана «Спорт», что был на месте здания управления киевским метрополитеном. В этот ресторан папа особенно часто захаживал, так как работал недалеко на Красноармейской, в малюсеньком магазинчике электротоваров, в доме рядом с магазином детской игрушки «Сказка». Но тогда не было ни этого магазина, ни таких игрушек. На место того дома стояла одноэтажная развалюха, каких много было в этом районе, и которые практически все уже снесены. Напротив магазина стояла старая деревянная Троицкая церковь, в которой дворником и каким-то служкой был отец будущей жены родного папиного брата, которая сейчас тоже живет в США, в Индианаполисе. Церковь снесли, отец спился и умер. А дочь его стала нашей родственницей….

На втором углу того же квартала, вверх по улице Красноармейская стоял старый деревянный цирк, куда я часто ходила, когда папа работал в том районе. Он просто заводил меня в цирк и меня сажали на какие-то свободные места знакомые билетерши или сами артисты цирка или оркестранты. Папа знал, чуть ли ни всех, потому что они заходили к нему в магазинчик купить что-то из электротоваров, которые только стали производить наши заводы. Один раз меня посадили даже в оркестр, потому что были какие-то гастроли и одновременно школьные каникулы, и мест в зале не оказалось, а папа меня завел, сдал на руки билетерше, а сам ушел. В детстве я очень любила цирк. Я его и сейчас люблю, но уже давно не была в нем: в последний раз, мне думается, повела в цирк, построенный на пл. Победы, который уже давно не новый, группу своих подопечных индусов с Бхилайского металлургического комбината, с которыми работала как переводчик. Может быть, еще пару раз бывала там со своими детьми. Но с внучкой уже не ходила….

Киев в моем детстве был маленьким. Лукьяновка, Владимирский рынок, Лавра, Днепр с Владимирской горкой, железнодорожный вокзал – крайние точки цивилизации. Все остальное, казалось, уже загород. Нет, даже не Владимирский рынок, а Центральный стадион, который начали строить в районе Троицкой площади, когда снесли Троицкую церковь, на противоположной стороне были знаменитые Троицкие бани.

Да, бань в Киеве было тоже несколько: Караваевские бани на углу ул. Толстого и Пушкинской, как я уже сказала, Троицкие бани на Красноармейской, где сейчас бизнес-центр «Донбасс», баня на Маложитомирской, Соломинские бани и бани на Брест-литовском проспекте напротив студии Довженко. В реконструированном здании теперь размещается банк! Были бани и на Печерске, и на Подоле, но где точно не знаю. Думаю, в каждом районе была своя баня, но те, что имели имена, обычно носили имена своих дореволюционных хозяев. Горячая вода в городе была не во всех домах, а после войны, пока не поставили газовые колонки, народ готовил на печках и воду грели на печках. Только в конце 40-х, начале 50-х годов стали появляться газовые колонки и люди стали все реже ходить в бани. Но я еще помню походы в баню с мамой и бабушкой. Были общие бани, с шайками, такими тазиками, банщиками, березовыми вениками, и паровыми полками. Но мои родные предпочитали отдельные номера с большими ванными. Приходила женщина, банщица, мыла при нас какими-то растворами ванну, мы набирали воду. Можно было одновременно мыться и под душем. Но я любила поплавать в ванной. В нашей квартире была ванная, но плавать в ней нельзя было, никак. Слишком многие там мылись. Я вспоминаю с ужасом деревянные доски, что стояли на бортиках ванной и на них мы ставили свои тазики, в которых стирали, мыли головы. Были доски, которые клались внутрь ванной, чтобы мыться, стоя на них, так как в саму ванну стать было просто невозможно. Вообще, сейчас не могу понять, как мы там все умывались и купались, не заразившись никакой гадостью. Как ни вымывай все это, но 22 человека мылись в этой ванной комнате!

Поэтому для меня поход в баню с мамой или бабушкой был целым праздником! Сейчас мои дети и внучка ходят в сауны, которые возникли по всему городу. Это скорей место времяпрепровождения, чем место для гигиены. Да, собственно, в баню тоже ходили как на праздник, покупая с собой пиво и кое-что покрепче, мужчины ходили с друзьями, женщины с подругами. Семьями ходили тоже и кое-кто хорошо “накачивался” там пивом и водочкой. Кто-то засиживался в заведениях при банях допоздна. Всякое бывало….

Но все равно, рестораны были местом, где можно было не только “накачаться”, но и хорошо, вкусно поесть, потанцевать, послушать музыку и, что греха таить, “выяснить отношения”, что наш отец регулярно и делал. Любимым местом у отца в этом отношении была «Кукушка», милый летний ресторан на Петровской аллее, куда он обычно ходил в мужской кампании, но где неизменно попадался кто-то, с кем отец вдруг решал выяснить отношения: не так посмотрел на него, что-то сказал или, не дай бог, просто подумал про себя, что отец жид…. Вот тут все и начиналось. Чаще всего обидчика увозила скорая помощь, а отцу приходилось выяснять отношения с милицией, если попадался новичок, так как старые милиционеры его уже хорошо знали и знали, что его родственница работает у Управлении МВД секретарем министра.

Любимым же рестораном мамы был ресторан «Динамо», сейчас закрытое заведение или правление футбольной команды «Динамо». Еще совсем недавно, в девяностые уже годы мы ходили туда. Тогда он назывался клуб «Динамо». Там проводились чудесные джазовые вечера за деньги спонсоров, и на концерты туда можно было попасть бесплатно по пригласительным, которые у входа раздавал Алексей Коган. Мне посчастливилось несколько раз попасть туда на великолепные концерты моих друзей, и даже кое-кого провести – Коган расщедрился, когда я назвала ему несколько имен старых джазменов, которые ходили в наш дом: Натан Гудгарец и Филя Брыль. У Когана на лице было явное удивление, когда я произносила эти имена и сказала, что Натан сидел у моей детской кроватки, что было стопроцентной правдой, так как я тогда болела воспаление среднего уха, с высокой температурой, а он зашел к родным в гости. Мне едва исполнилось четыре года или пять лет.

Помню доктора Лисовскую, известного в то время в Киеве педиатра, которую привезли ко мне, и она делала мне всякие назначения в виде камфорных компрессов и прочее….

Натан играл в «Динамо», и когда мои родители приходили туда, то оркестр вставал и играл либо туш, либо «Линд-отель», мелодию из фильма «Серенада Солнечной Долины». И мама, только войдя в зал, начинала танцевать…. Отец редко танцевал с ней, у них были разные танцевальные школы, как говорила мама. У мамы преподавал герр Мюллер, которого мама через много лет после окончания войны встретила: он работал дежурным на проходной в «Киевпроекте», который тогда находился еще на Крещатике, рядом с уже несуществующим книжным магазином «Дружба», потом «Орбита». Отца же учила какая-то дама, кажется тоже немка. Или я что-то путаю. Немка у него была бонна, да. Но танцевальные школы у них были разные, это точно. Папа ходил в школу танцев в «Рабисе» – Клуб работников искусств, а мама в теперешний Дом Ученых. Школа у них была, как она рассказывала, в подвале. Как мама говорила, ни одни подметки она стерла на паркете этого здания!

Папа любил смотреть, как мама танцует с кем-то из партнеров. Он получал от этого огромное удовольствие. Но горе тому партнеру, который вдруг насмеливался позволить себе хотя бы самую малую вольность по отношению к маме! Он тут же летел в угол зала, натыкаясь на столы и стулья. Тут завязывалась потасовка, из которой отец всегда выходил победителем. Таким он был, наш отец. Мама говорила, что с ним она не боялась никого, кроме него самого.

Так выглядел этот дом в 1900 г.