Кузнечик Прокуратора

"Я есмь путь и истина и жизнь..."
(Евангелие от Иоанна, гл. 14, ст. 6).

"Укажи мне путь, по которому мне идти,
ибо к Тебе возношу я душу мою"
(Псалом 142, ст. 8).



Ты – полубог (за что такая участь?),
К твоим ногам прикована цепями
Земля – она не даст тебе свободы, –
А руки взмыли в небо, словно птицы,
В едином жесте слившись с криком плача,
Уроненного девой осиянной
И старцем, предвещающим прощенье
Всему, что за твоей пойдёт стопою,
Что поклонится бренному пришельцу,
Который языком одним и тем же
Вступает в спор и с Богом, и с людьми…

Ну, оглянись! Смотри же воедино
На тех, кто след твой омывает верой,
И тех, кто кровью омывает платье.
Они идут! И жаждут! И боятся…
Им нет покоя в собственных скитаньях
По дну неведомых досель сомнений.
Да, ты! Ты! Ты лишил покоя души,
Глаза, тела, – ты слышишь этот ропот?
То там, внутри у них идёт сраженье
Безверия и Бога за тебя,
За них самих, за целый грешный мир…

И вот перед тобой лицом к лицу
Ещё одно растущее сомненье,
Ещё один измучившийся ум,
Ещё одна борьба добра и мрака…
Что скажешь ты ему? Твоя судьба,
А значит и судьба всех душ заблудших
И праведных сейчас в его руках!
И эта ноша слишком тяжела… Ты
Видишь, он устал, он смотрит уязвлённо
В твои глаза и чувствует покой,
Когда ты рядом. Ты и только ты
Способен его вылечить мученье…
Он ждёт твоих живительных речей…
Что скажешь ты, мой добрый человек?..

И ты речешь: «Мой добрый человек…»
Но это только яд ему на сердце,
Как солью сыпать по отверстой ране.
Как гласом злым баюкавши дитя,
Его никак не в силах успокоить,
Мать бросит, наконец, своё занятье,
Так брось и ты бороться с предрассудком,
С порочным отвращением к себе,
К живому человеческому слову,
С чудовищной нелепостью законов,
Что зиждутся на смерти и вражде,
И нелюбви к всему живому чувству.

Но нет, ты не таков! Ты много выше!
После всего, что сделали с тобой,
Ты в силах понимать, что это только
Перед тобой несчастный человек,
А не закон. Но прихоть власть имущих
Ему не даст поверить самому
В себя, тем паче в речи странные твои,
Что отражают, может быть, не душу,
Но помыслы его гораздо больше,
Чем смеет он представить и сейчас,
Когда ты близко так, когда так близко
Спасение его, и много позже,
Когда он сам, почти собственноручно
Предаст спасение своё, тебя
Отправив на безвременную гибель…

Вот ты теперь и вправду полубог…
Ногами врытый в землю, ты руками,
Глазами, сердцем, крыльями, душой
Врастаешь в небо… Дикое созвездье!
Тебя венчают кровяные искры,
На бледном лике – пресвятая мука…
Вокруг толпятся страждущие горя
И мести… Но их вопли и стенанья
Не слышишь ты, взирая с небеси
На, полное страданий и увечий,
Глухое тело, бывшее твоим,
Глухое и немое… Только веки
Поднятые отпугивают птиц,
Кружащих, вопреки Святому Духу,
Над мёртвой человечиной. Ты – тварь,
Ты – червь, ты – труп, ты – падаль, ты… Сын Божий…

И ты глазами тела и души
Глядишь – куда? – не на толпу скорбящих,
Не постаревшей матери в лицо,
От горя обезумевшей двойного,
(Куда? Куда?..) не даже на Отца,
Встречающего горькою улыбкой…
А на него… Тебе оттуда, сверху,
Видней теперь дворец, гряды колонн
И нараспашку брошенные окна,
Чем те, что, словно окна, нараспашку
Тобою были брошены внизу…

А он, как ты, не слыша их стенаний,
Стоит у распростёртого окна
И наблюдает казнь. По лобным дугам
Струятся две убийственные капли.
Их промокнув платком, он продолжает,
Не шелохнувшись, всматриваться в даль,
В надежде может быть увидеть чудо,
Которого вовеки недостоин,
Но о котором – разреши – молился б,
Если бы смог определить, кому…
Он смотрит, да, но глаз твоих не видит!..

И это странно, страшно тяготит,
И переутомлённое сознанье,
Блуждая по извилинам души,
Заглядывает в самый тёмный угол…
Он крохотный… Но ты в нём во весь рост,
Во всю улыбку, весь прекрасный голос,
И всё своё «Мой добрый человек»…
И он бежит! Бежит оттуда прочь!
Поскальзываясь в собственных сомненьях…
Но неизменно, беспрестанно, вечно
Всё приходя и приходя к тебе!..

Но приходя и приходя к тебе
Он понимает, что тебя не будет,
И что никто не сломит больше боль,
Навеки поселившуюся – эту
Проказу, разрушающую душу…
И без тебя блуждая в пустоте,
Он думает: «Я – червь, я – тварь, я – падаль…
Я – ирод, я – убийца, я – говно…»
И воспалённый мозг пощады молит…
И плавятся на площади фонтаны…
И золотые рыбки кровоточат…
В глазах рябит, становится темно…

И он тогда отходит от окна.
Отходит он, с трудом соображая,
Что делает… Вот отошёл. Вот тряпкой
Провёл по лбу. Вот рухнул на тахту.
Вот замер. Ну? …Чахоточный и то
Смотрелся б лучше. Но оставим это…
Сейчас ему бы надобен покой.
Покой и сон – два лучшие лекарства!
(Хоть мало кто в округе будет спать…)
Боль. Давит. Давит… Давит на виски.
И голова убийственней, чем небо
В руках атлантов… Глупое сравненье!..

Что ж далее? По-прежнему жара.
По-прежнему тупые морды стражи.
По-прежнему слюнявые льстецы.
По-прежнему бездарные писаки.
По-прежнему сменяет летний месяц
Другой и тоже летний. И опять
Жара. Жара, жара, жара. И жажда.
И головная боль, и спазм, и снова
Спазм, головная боль, льстецы, жара…
Всё – круговерть, всё – замкнутая чаша,
Что неминуема, поскольку создана
Специально для него. И уготован
Ему свой час. Пока ещё не этот.

Пока ещё придётся потерпеть,
И, повертев в руке колечко с ядом,
Подальше отложить. И в темноту
Ныряя, словно в воду, отключиться,
Привыкнуть к боли, как к постылой песне,
Что напевает каменщик седой,
И на подушку голову пристроить,
Не самую красивую, возможно,
Так самую тяжёлую, уж точно…

Но даже сей тяжёлой голове
Дотошный маленький кузнечик мысли
Не даст уснуть…





/2004 год/