Русский свет, книга избранных стихов

Ждать ли мне возражения
в том, что, весь в дележе,
мир не стал совершеннее
и не станет уже?
Но, упав перед Вечностью
необжитых веков,
я молюсь человечности
человечьих богов.

Земля
Оправдывая всё и вся,
мы жили весело,
когда по весям колеся,
прокуролесили.
Мы, строя замки на песке,
как на картиночке,
держали мир на волоске,
на паутиночке.
Выделывая кренделя,
мы жили временно.
Топтали землю,
а земля
была беременна.
Мы признавались ей в любви!
Терпи, любимая!
Дождинки горькие лови —
пои озимые.
Что зрело в недрах у неё?
Увы, не ведали.
Расплачивались за житьё
её поэтами.
Но пылью позанесена,
земля хоронится.

…А мы не знали, что цена
ещё утроится.
Язык земли
Конечно, жить хотелось проще...
Но проще некуда — гляди:
земля твоя чертополощет.
Приветствует?
А может, ропщет?
На русский сам переводи.
(1990–2000)

        Дыра
Может, от скорби, а может, от гнева
начало сохнуть дремучее древо.
Люди не стали его врачевать —
стали пилить, а потом корчевать.
Мол, посветлей будет и попросторней...
Но воспротивились древние корни!
Весело рвали и зло — на ура!
Ветром свистит мировая дыра.
Бурей шумит, оглушая, и в ней
всё разворочено, кроме корней.
Страшно натянуты чёрные жилы.
Разве не корни вселенную сшили?
Трудно корням на разрыв, на разрыв.
Эта дыра — будто едкий нарыв.
Дышит она, сквозняком нарывая.
Судьбы решает дыра мировая.

      Ночь России (1993)
В сердце мрак.
Это тень от Державы,
уходящей в минувший предел.
Все виновны мы,
все мы не правы,
даже тот, кто быть правым хотел.
Перемолоты люди и судьбы.
Свет над нами не ярче свечи.
Все виновны —
и жертвы, и судьи,
равнодушные, и палачи.
Оправдались мои опасенья.
Где Россия?
Россия во мгле...
Все мы грешны,
и нету спасенья
на прекрасной и доброй земле.

             * * *
Глупили? Глупили...
Теперь не глупим.
Прозрели,
но, кажется, не понимаем
того, что прозренье
бывает слепым...
А мы уповаем!
      Время долгих ночей
Не гасите свечей,
не смежайте усталые очи.
Время долгих ночей
обещает нам долгие ночи.
Никуда не спеша,
предадимся любви и беседам.
Если ночь хороша,
страх безвременья будет неведом.
Поплывём по волнам
той игры, где не будет притворства.
Пусть на подступах к нам
зреют тайные противоборства,
рвутся к небу кресты
в предвкушенье большого улова.
Для последней черты
есть в запасе последнее слово.
Не спешите проклясть
по неведенью или по слухам.
Что страшней, чем погрязть
в лжи и злобе заблудшего духа?
Что страшнее, чем путь,
уводящий в кривое пространство?
Не дадим затянуть
нас в воронку вражды и коварства.
Не гасите свечей,
проплывающих медленной высью.
Время долгих ночей
да поможет найти равновесье!
Чтоб ветра перемен
не качали то влево, то вправо,
чтобы встала с колен
многотрудная наша Держава.

          * * *
Мы долго плыли сказками и мифами,
но напоролись всё-таки на рифы.
Доверчивость нас делала сизифами,
и будущее строили сизифы.
Но не давало всходов нам усердие.
Слабела безразмерная страна...
Мы умерли б, когда бы не бессмертие,
добытое в другие времена.

         На перекрёстке
Вам показалось, я рассеян,
мол, мои мысли далеко...
А мои мысли о России...
О ней мне думать нелегко.
Она, эпохи перепутав,
опять теряет высоту,
а я стою на перепутье
и ощущаю пустоту.
И думаю о самом худшем,
и голова идёт вразнос.
Нужна ли истина заблудшим?—
вот в чём, наверное, вопрос.
Любовь теперь важнее веры —
в подсказку, сказку ли, в пример.
Сама Россия не химера,
но — создающая химер.
И как дорога объездная,
твоя судьба, Россия-Русь.
Куда ведёт она, не знаю,
и знать, мне кажется, боюсь.
Боюсь... А нынче вечер в дрёмах
и неохота унывать.
Люблю цветению черёмух,
как счастью,
сопереживать!

      Президентские выборы
Погонщики сработали как надо
и предопределили катастрофу.
И россияне, сбившиеся в стадо,
уже бредут на русскую Голгофу.
Своей судьбы Россия не избегла.
Судьба России — в образе Христа:
она его последний alter ego,
и некому Россию снять с креста.

    
      Голгофа XX века
Чёрные вороны крыльями машут.
Господи Боже, Россию спаси!
Братие! Братцы! Не лепо ли бяшет
горькую песню сложить о Руси?
Я ли в неё без оглядки не верил?
Я ли пространства её не любил?
Я ли весной не пьянел от сирени
или по осени, но — от рябин?
Слава наивности, ставшей мне детством,
ставшей мне юностью в лучшей из  стран!
Жизнь представлялась мне солнечным действом
или же лунным, но по вечерам.
Вспомнится ли, что хорошего было?
Плавно текло и житьё, и бытьё.
Я ликовал вместе с Родиной милой
или печалился, но без неё.
Верил, что долг мой — служенье Отчизне.
Делом и словом России служил.
По-человечески думал о жизни
или о смерти... Но счастливо жил!
Что-то из нынешней жизни изъято.
Дело в не в том, что кружит вороньё.
Кажется мне, что Россия распята.
Вместе со всеми, кто верил в неё.

           Черви
Приближённые дающей руки
раньше были одни старики.
Нынче это их дети и внуки.
О, у них загребущие руки!..
Заграничных коней запрягли —
загребли они всё, что могли!
Половину земли и пространства,
замахнулись на Божие царство.
Червяки, грызуны, загребцы.
И при этом твердят, что творцы.
Настоящий Творец опорочен.
Небо рухнет от их червоточин.

            * * *
Счастья мало, а бед навалом.
Горечь истины проявилась:
прогрессируя к идеалам,
человечество надломилось.
Человек оказался слаб
как строительный матерьял
и опять себя потерял,
потому что холуй и раб.
Мерил водкой и ветчиной
отношенье добра и зла.
Был он мнимой величиной,
может быть, миражом числа.
Этот дым, этот образ лжи
возводи хоть в какую степень —
будут только зола и пепел
или новые миражи.

   Молитва о Родине
Опять над нами небо в проседи —
хоть пяди все исколеси.
Не погуби Россию, Господи!
В последний раз её спаси!
Хоть что-нибудь покуда значим мы,
не дай разбить нас в прах и пух.
Слепых, о Боже, сделай зрячими.
Глухим верни, о Боже, слух!
А если встанешь перед выбором,
то даже жизнь мою возьми,
но, чтоб стране удача выпала,
ты неразумных вразуми.
Чтоб не смотреть глазами тусклыми,
не погуби в нас ум и честь.
Дай, Боже, человеку русскому
таким остаться, как он есть:
открытым, чистым перед Будущим
и в этом Будущем — живым.
Счастливым, искренним и любящим,
и, Боже,— грешником Твоим.

          Рубеж
Нет, временной рубеж не переходят,
а проживают —
только и всего.
Мы прожили, и стало новогодье,
и старого в нас нету ничего.
А я от неожиданности замер,
но, к зеркалу вчерашнему прильнув,
я абсолютно новыми глазами
на отраженье в зеркале взглянул,
готовый и к прощанью, и к прощенью
того, что было и чего уж нет,
как нет во мне совсем отягощенья
историей ушедших в Лету лет.
Да, рубежа веков не одолеть ей!
И очевидно, это неспроста:
неведомое мне тысячелетье
я начинаю с чистого листа.
Без всяких закавык и недомолвок,
обид, ошибок...
Старый год минул,
Две тыщи новый вылез из пелёнок
и маятник натруженный толкнул...
Часы пошли. Не будем сожалеть ли,
что мы остановить их не смогли?
Оранжевый рассвет тысячелетья
уже прожёг холодный полог мглы.

       Реликтовый человек
Слишком часто стало облачно и прохладно!
Облака плывут, как тени веков.
То ли в небе нашем что-то не ладно,
то ли мир земной не слишком толков.
А я помню время, когда не было облаков!
Золотое было время, другая эпоха,
до сих пор пьянящая, как вино.
Раз, случалось, тогда вспоминали царя Гороха,
значит, было оно, это время, уже давно.
А мы жили — не знали, что всё проходит.
Хорошо, если это боль или  печаль...
Оказалось, и время, как пароходик,
уплывает, уплывает куда-то вдаль...
Так вглядимся давай, чтобы сердце сжалось,
чтоб кольнуло его или обожгло:
нету там ничего, и такая жалость,
что и быть не могло, не могло-могло...
Облака опять в вышине повисли,
а одно из них — мой взгрустнувший вздох.
Вечный ветер свои напевает песни.
Перемен эпоха.
Перемена эпох.
Ну да Бог с ней, с моей тоской-ностальгией.
Опускает занавес XX век.
В XXI люди будут уже другие...
Ну а я — реликтовый человек.

        России
Ты уже не пророк, не мессия.
Путь судьбы твоей пылен и жёлт.
ты, наверно, забыла, Россия:
бережёного Бог бережёт.
Всё такою оплачено кровью,
что в крови утопили Христа.
иссыхает твоё родниковье,
иссякает твоя доброта.
были идолы — стали химеры...
Твой урок не доступен уму.
Снова копья языческой веры
ты бросаешь с обрыва во тьму.
Обожди! Это ж вечные круги!
Что ни круг, то на душу петля...
Или ты полагаешь в испуге,
что тебе они — круги своя?

          Бедная Родина
Бедная Родина,
злая судьба.
И беспросветная.
Это и горько.
Там, где должны колоситься хлеба,—
лишь трын-трава прорастает и только.
Бедные люди,
где каждый — никто.
Просто живёт и пьёт чашу хмельную.
И неизвестно, за что и про что
любит без памяти
землю родную.
Длится и длится
житьё-забытьё...
Хватит!
Но Бог почему-то не внемлет.
Надо ли нам
ненавидеть её —
бедную Родину,
русскую землю?

        * * *
Откуда столько в нас, откуда —
трансформеров чужих идей,
живых наследников Иуды
и заблудившихся людей?
В бесплодных поисках мессии,
и силы русские дробя,
мы тем унизили Россию,
что в ней не видели себя.
А недоверием друг к другу
мы так уже изнемогли,
что даже Бог ушёл, поруган,
в глухие русские углы.
Пошли с чужими пастухами
за отпущением грехов!
Вернулись с новым грехами —
от пастухов.
Мы чувства приняли за веру,
переходящую в оргазм,
тогда как человечья мера
есть побеждённый им соблазн...
Покуда русская дорога
быльём-травой не поросла,
вернёмся к истинному Богу,
хоть нет другим богам числа.

      Чужие
Охота жить!
А жить несладко,
покуда всё наперекос.
И горько мучает загадка,
и трудно мучает вопрос:
как мы, вселенною владея,
вдруг не имеем ни шиша,
и слабнет русская идея,
и гибнет русская душа?
Но восходящей мыслью сердца
срываю с истины покров
и понимаю: мы — пришельцы
иных, ненынешних миров.


Восхождение на Таганай
      
       * * *
Есть в России такие твердыни,
не понятные землям иным...
Боже правый, избавь от гордыни
ощущать себя пупом земным!
       * * *
Сомненья прочь!
В сопровожденье леса
идём наверх,
а там мы всё решим.
По сути, вся история прогресса —
есть просто покорение вершин.
        * * *
Тяжело, но мы должны идти.
Может быть, сумеем разобраться:
жизнь прожить — не на гору взобраться,
надо бы с горы ещё сойти.
         * * *
Легко ли было сдать экзамен?
Мы поднимались часа три...
Когда выкручивает камень,
то о ногах не говори.
         * * *
Восхождение стоило свеч!
Эти камни — вчерашние боли,
что мы сбросили с сердца и плеч,
наглотавшись простора и воли.
          * * *
Вот так защищает славянство
заложников русской судьбы.
Здесь ветер сжимает пространство,
и горы встают на дыбы.
          * * *
О, какая стоит тишина,
будто лес в небесах отражается!
Тронешь ветку — качнётся она,
и круги в синеве разбегаются.
           * * *
Был ли смысл приходить вновь сюда мне,
где сосна в горный камень вросла?
Здесь тебе я назначил свиданье...
Заблудилась;ты;— и;не пришла.
           * * *
Таганай не панацея,
а влекущая пружина.
Надо жить с высокой целью.
Цель — ещё одна вершина.
           * * *
Жалко тех, кто ни разу здесь не был.
Пусть, без сомненья, суров этот край,
вот обо что опирается небо...
Благодарю тебя, мой Таганай!
   * * *
Этот костёр на откосе
в листьях берёз и рябин!
Ах, таганайская осень!
След неизбывной любви...


  Несусветное

    Черёмуха
Ночью внезапно луна обнажилась,
брызнула всполохом.
И расцвела под окошком — решилась —
наша черёмуха.
Старые корни её размягчились,
соки вскипели.
Как хорошо, что мы спать разучились —
не проглядели.
Значит, поверила в непогрешимость
майского шороха.
Слава тебе за твою одержимость!
Браво, черёмуха!..
Счастье моё, что ты смотришь печально,
будто устала?
Жалко, конечно, что будто случайно
похолодало.
Запах черёмухи — благодаренье
существования.
О, как вдыхали мы благоговейно
благоухания!
Есть у любви непорочное знамя —
дерево мая.
Как оказалось оно между нами —
не понимаю.

       * * *
Вздрогнул май от ночного шороха.
Я от радости занемог.
Как всегда, зацвела черёмуха,
и земля ушла из-под ног.
Ослабела ли гравитация?
Закружилась ли голова?
У черёмухи репутация,
сами знаете, какова.
Ну и пусть! Не учите разуму —
вы рискуете опоздать.
Надоело с оглядкой на зиму
будни серые коротать.
Надоело жить осмотрительно,
и тем более — не беда:
соблазняюсь я соблазнительной,
а другой какой — никогда!
Не подействует слово пошлое.
Не со злом она, а с добром.
Позабуду я время прошлое,
не задумаюсь о потом.
Стрелы запаха бьют без промаха
только влюбчивых — знаю сам.
Ах, дурман-цветы!
Ах, черёмуха!
счастье с горечью пополам.
На весну есть судьба беспечная,
на черёмуху — благодать.
Знаю сам, ничего нет вечного,
но конца ещё не видать.

    * * *
Как ни тоскливо,
а солнце заходит.
Грустно заходит
за край облаков.
Вот. И со мною
тоска происходит.
Тянет куда-то...
Но я бестолков —
не понимаю
неясных намёков.
Облака вижу
сырые мазки.
Вижу, как в облаке
солнце намокло
завтрашним ливнем
вот этой тоски.
Так завершаются
многие боли,
многие драмы
и многое зло.
Произошло
отравленье
любовью
и излечение
произошло.

    Урок
Спасибо тебе, выганочка,
за трудный за твой урок.
На станции-полустаночке
взяла ты с меня оброк.
Зачем распахнулся настежь я
тебе, как теплу весны?
Марина ты или Настенька,—
глаза у тебя честны.
Ты ведьма и дочка ведьмина
и сушишь цветок с корня.
Тебе, видно, что-то ведомо
хорошее про меня.
Ах, строки мои — не жалобы,
ведь жизнь моя — не трава.
Хорошим делиться надо бы...
Наверное, ты права.
Судьба у меня хорошая,
и это уж не враньё.
Спасибо тебе за прошлое
и будущее моё.
А что забрала ты давеча,
так всё-таки не злобя.
Я тоже живу играючи,—
обманывая себя.

    Потепление
К пятидесяти потеплело,
чего желали мы давно.
Весна моя переболела
и стала с летом заодно.
И занялась озелененьем,
пренебрегая тишиной.
Весь новым, по определенью,
стал мир небесный и земной.
Освободившись от окалин,
от ржавчин всяческого зла,
я стал чуть-чуть сентиментален,
как бы расплавлен от тепла.
Как бы расправлен для паренья
по розе утренних ветров,
опять готовый к сотворенью
живых божественных миров —
по образу любви и дружбы,
по доброй памяти в себе,
ведь очарованному чужды
ошибки прошлые в судьбе.
И в этой новой ипостаси
забуду, где и что болит.
Мой опыт жизненный прекрасен,
но время новое пьянит.
К другим надеждам воспаряя,
как прежде лёгок на подъём,
я никого не потеряю
в счастливом будущем моём.

       Озеро
Это озеро ищет глубин
и своё устремление помнит.
Даже ветер ночной не рябит
его тёмный мерцающий омут.
И когда загулявший смельчак
соблазнится его красотою,
у него отразятся в очах
изумрудные тени настоя.
Он для мира иного пропал,
ибо пленник, влекомый загадкой.
«Означает ли это провал?»—
он успеет подумать украдкой.
На лицо наползёт пелена
и накроет бессвязные мысли.
Обнимающая глубина
потрясёт удивительным смыслом.
Что сумеет мятущийся вплавь,
потерявший свободное зренье?
Ничего, и глубокая явь
станет сном или даже забвеньем.
...Редко выплывет кто к берегам,
и когда он идёт без оглядки,
то ползут по рукам и ногам
изумрудные тени загадки.


  Синий апрель
В середине апреля
солнце всем на земле верховодит.
Происходит рассвет,
высекающий искры огня.
Происходит весна,
а старение не происходит
с середины апреля,
а именно: с этого дня!
Он высок,
он моя смотровая площадка,
чтоб назад посмотреть
и украдкой легонько вздохнуть,
и вперёд посмотреть,
где опять вековая загадка
открывает счастливый
и долгий, наверное, путь.
А попутчик-апрель
совершает волшебное действо:
происходит весна —
всё решительнее и смелей!
И светлеет душа,
словно в двух поворотах от детства
и в одном повороте
от юности жаркой моей.

     Начало зимы
Блекнет на западе в небе зарница,
катится бледный щербатый желток.
Кружит над городом зимняя птица.
Зимняя птица — как чёрный платок.
Или пронзительно-грустная нота,
точка в куплете, который не спет.
Может быть, вновь одиночество чьё-то
выхода ищет, а выхода нет.
Тучи летят — птица кружит и кружит.
Нет у неё ни друзей, ни врагов.
Душу мою всё отчаянней душат
петли невидимых этих кругов.

    Отцовские деревья
Мой старый двор...
но всё теперь в нём ново.
Лишь я вошёл — жильцы настороже.
Назвал себя — не знаете такого?
Мы жили здесь
на первом этаже.
Ещё не знают
и уже не помнят.
И я к деревьям повернусь лицом,
к деревьям, что смотрели в окна комнат,
к деревьям, что посажены отцом.
И будет миг и сладок, и печален,
когда качнётся ветка под птенцом,
и я пойму:
они меня узнали —
деревья, что посажены отцом.

         * * *
Ну вот уже и я охочий стал
до состояния покоя.
Свет осени для одиночества...
О, мне известно, что такое!
Когда в ментальности космической
земные сроки иссякают,
подобно искре электрической
пространство лист пересекает.
С деревьев падает, как задано,
их одеяние резное.
Как это грустно, но оправдано
высокою голубизною.
Я этот миг небостояния
над тайной жизни сокровенной
воспринимаю как слияние
души, планеты и вселенной.

    Последнее тепло
Ну вот окончилось и это,
как будто ласковое лето.
Но высь небесная светла
и воздух светится кристально!
И тем не менее печально
мне в день последнего тепла.
Причины, видно, в жизни личной.
Хочу мелодии скрипичной —
да чтоб взяла и увела
от нежеланного ответа,
от опостылевшего лета
и от последнего тепла!

     Осенний этюд
Будильник, как филин учёный,
рвёт ночи пуховую ткань,
и я, человек обречённый,
встаю в свою тьму-таракань.
Порядка привычного пленник,
я пут разорвать не могу.
Проклятье! Опять понедельник,—
свербит уже где-то в мозгу.
Но пыл мой не слишком серьёзен —
мне с временем не совладать.
На улицу выгляну — осень
себя не заставила ждать.
Такая особенность года —
желанья и страсти глуши?
Но осень — не свойство природы,
а свойство уставшей души.
А утро — просвеченный омут!
Душа оживает сама,
когда из проснувшихся комнат
уходит последняя тьма.

     * * *
Похолодало не всерьёз
а так, случайно.
Земля намокла не от слёз,
а мне печально.
Какой такой из пауков
плетёт мне сети?
А я одно из облаков,
что гонит ветер.
Он сушит и сжигает кровь,
толкает в бездну.
Ему название — любовь.
Он вздох небесный.
Сквозняк пространства и тоски,
дрожанье нерва...
Я сам зажал себя в тиски
земли и неба.

   
   К зиме
Время звенит...
Золотой резонанс.
Унисон.
Сердце светлит
замороженной осени
сон.
Душу не рви,
неизбывные грусти
верша,
ведь не любви,—
жаждет первого снега
душа.
Пусть поутру
я по белому снегу
пройду
и разберу,
что написано мне
на роду.
Стужа и стынь,
потому что зима
начата?
Ради святынь
пусть душа остаётся
чиста.

   Невесомость

По закону физики в свободном падении материальное тело испытывает состояние невесомости.

Любовь восходит к бесконечности
в мерцании прозрачных крыл.
Я помню, как по ветру вечности
я в невесомости парил.
Не в тереме и не в изгнании,
а в давнем августовском дне
живёт моё воспоминание,
не вспоминая обо мне.
Мне это надо игнорировать:
живёт и пусть себе живёт.
Душа перестаёт вибрировать,
когда кончается полёт.
Но страшно, вдруг необоснованно
опять приму за правду ложь:
ещё дрожит душа взволнованно —
я ощущаю эту дрожь!
Ещё горит огонь трепещущий,
и в свете этого огня
ещё мерещится мне женщина,
уже забывшая меня.
Но день придёт — из дома выйду я,
оставив старые мечты.
Ведь невесомость — это выдумка
того, кто падал с высоты.

       Два крыла
Всё заметнее, всё видней
вехи жизни, вершины будней.
Утро вечера мудреней,
но спешить мы пока не будем.
Дорогая, поправь крыло,
и своё я поправлю тоже.
Было всё, да не всё прошло,
так что зря мы судьбу итожим.
Ночь темна, а вино хмельно,
а забота не уморила.
Что-то отняло время, но
очень многое подарило.
Видишь, там, через туч клубы,
через синий морозный воздух,
светят нашей с тобой любви
несожжённые ветром звёзды.
Так зачем горевать-тужить?
Будь что будет, и даст Бог — сдюжим!
Жизнь прожить — не добро нажить,
а любовью намучить душу.
Счастье в том, чтобы жить любя.
Обмануть любовь — не заслуга.
Мы в любви обретём себя
и в любви обретём друг друга.

  Первый выдох зимы
Осень уходит,
и мысль ненароком мелькнёт
о суете,
называемой миром и счастьем...
Снег выпадает,
когда суета устаёт
и остывают
печали, обиды
и страсти.
И опадает
парившая нервная ткань
то ли надежды,
а то ли других ожиданий,
что исчезают
куда-нибудь
в тьму-таракань
непережитых,
но непреходящих страданий.
Всё хорошо.
Первый выдох зимы —
этот снег.
Время споткнулось,
а мы не заметили это.
Просто, проснувшись,
продолжили суетный бег —
то ли по жизни,
а то ли по белому свету.

    Ночная бабочка
Порывом ветра тронуло листок —
с него ночная бабочка взлетела
и крылышком лесистый склон задела
и повернула Землю на восток.
На ране мглы зардела полоса.
Бог уронил светило и проснулся.
Под весом солнца горизонт прогнулся,
и солнце покатилось в небеса,
рисуя торжествующим лучом
ликующее свето-преставленье!
А бабочка ночная, к сожаленью,
уже спала, как будто ни при чём.
Невдалеке забарабанил дятел,
а вдалеке я вдруг увидел Катю...
Но бабочка осталась ни при чём.
Она своей не ведала беды,
в коре сосновой дожидаясь ночи.
А в это время дятел, между прочим,
выстукивал мелодию еды.
И, кажется, беда произошла.
А летний день, он не был бесконечным.
Любое счастье слишком быстротечно,
и Катя, к сожалению ушла.
Я наблюдал, как начиналась тень
и всё сильнее Землю обнимала,
и сердце безутешное не знало,
кто завтрашний теперь разбудит день.

   Неразумное сердце
Видит Бог, ты, как прежде, близка мне
(если только Господь не слепой),
просто мы на подводные камни
напоролись однажды с тобой.
Мир прекрасен, а всё же греховен.
Зря ты мучишь: куда я смотрел?
Я виновен, я очень виновен
и за это готов на расстрел.
Досточтимые жрицы обета,
сторожа неразумной любви,
заряжайте свои пистолеты —
разряжайте обоймы свои.
Где вы, где же вы, единоверцы?
Я смотрю в пистолетный глазок.
Вы моё неразумное сердце
закопайте в холодный песок.

        О чае
Нет смысла спорить о напитках —
поссориться немудрено:
кому-то выпить сливки — пытка,
кому-то пытка — пить вино.
Ах, пития на свете — море!
Перечислять всё просто лень.
Понятно: то, что пьётся с горя,
пить не резонно каждый день.
Жизнь — тоже колдовское зелье,
и нелегко порой понять,
что тем, что пьётся для веселья,
не стоит злоупотреблять.
Нам эти мудрости известны,
мы предпочтенье отдаём
напитку истинно небесному,
что чаем издавна зовём.
Пускай иной противник чая
пьёт кофе десять раз на дню!..
Я кофе не изобличаю
я просто выше чай ценю.
У чая качества бесценны.
Он выше всяческих похвал!
И будь я мудрый Авиценна,
всем чай бы рекомендовал.

 Высокого облака синяя тень
Что было — мы знаем,
что будет — узнаем,
пусть только придёт ожидаемый день.
Но птица, которую мы догоняем,—
высокого облака синяя тень.
И только. И всё. А надежда обманна,
и мы заблудились когда-то давно...
Но странно, что нам заблужденье желанно,
как будто оно чем-то счастью равно,
когда мы красивы и молоды были.
Ах, молодость, молодость, не уходи!
Мы не домечтали.
Мы не долюбили.
Ещё хоть ненадолго омолоди!
А я буду думать, что опыт не нажит.
Предстанет загадочным завтрашний день...
Мерцает луна — это крыльями машет
высокого облака синяя тень.

     Ночной дождь
В минувшем есть какая-то отдушина,
особенно приятная с дождём.
Дождь заставляет чувствовать минувшее
и думать о сегодняшнем моём.
Я одинок, но не взываю к помощи.
Заброшенность моя не навсегда.
Ещё мне есть кому сказать: «А помнишь ли?..»
Есть от кого в ответ услышать: «Да!..»
Пусть дождь моим дыханием командует.
Готов его я слушать не дыша.
Под этот дождь единственного надо мне —
чтоб сквозняком проветрилась душа.
Откуда в ней глубокие созвучия
с неброскою мелодией дождя,
который размывает всё, что мучило,
проветренные чувства молодя?
Сон занемел и никуда не хочется.
Пускай на расстоянии броска,
вся в пузырях, вся в брызгах, в муках корчится
вчерашняя зелёная тоска.
К утру устану. Дождь, конечно, кончится.
Мои печали будут не у дел.
Я улыбнусь. Я вспомню одиночество...
Я у костра как будто посидел.
Ночью дождь оглушительный выпал.
Он так яростно бился у штор,
что понять было трудно: я выплыл
или вплыл в неожиданный шторм.
Шум дробился, до рёва сгущался.
Всюду синие звуки цвели.
Дождь за шторой балкона качался
и раскачивал чувства мои.
То легко становилось, то трудно,
как у счастья на самом краю.
Дождь бессовестно и неподсудно
расшевеливал душу мою.
И она разболелась тревогой!
На краю — ну, поди удержись,
коль такой показалась убогой
мне вчерашняя сладкая жизнь.
Словно смыло дождём позолоту,
и прозренье ко мне снизошло.
Мало думал я, мало работал...
Мало, мало!.. А время всё шло.
Да, я вёл себя тихо и скромно,
но теперь мне вся правда видна:
безгреховная совесть греховна
тем, что муки не знает она.
...Дождь виною меня не озлобил,
и во мне продолжало светать:
кто не мучился, тот не способен
ни сочувствовать, ни сострадать.
Тут и утро затеплилось светом
как начало хороших начал.
Дождь измучил меня, но при этом
что-то доброе пообещал.

      Старая музыка
Что было, чего не было, не знаю,
ведь мы живём и в правде, и в мечтах.
И, может, счастье всё же было с нами —
не здесь, так в незапамятных местах.
Старых мелодий люблю кружева.
Так отуманят и так оплетут!..
Прошлая жизнь будто снова жива
несколько добрых, но грустных минут.
Память сама по себе воспарит
и возболит и покой заберёт.
Эта мелодия в сердце сгорит,
но её след тишина не сотрёт.
Старая музыка — музыка внутрь.
Отзвук её не услышит никто.
Кажется мне она музыкой утр,
наобещавших неведомо что.
Сыплет на душу свои кружева.
Так бы и слушать, да жизнь не велит:
старой мечтой заболит голова,
ну а потом всё во мне заболит.
После поблекнут минувшие дни
в каждом итоге увидится брешь...
Боже, итоги — что значат они
в свете несбывшихся где-то надежд?

           * * *
Шестерёнки хороводом
кружат,
но не для красы:
перемалывают годы
те ли, эти ли часы.
Нить судьбы
легла на пяльцы,
а что вышло?
Чепуха.
Просыпается сквозь пальцы
виртуальная труха.
И струя, как нитка рвётся,
а кругом ветра,
ветра...
Мне никак не удаётся
удержать своё вчера.

  Тоскливая песня
Я бы золота намыл
в сентябре.
Но уж так пейзаж уныл
на заре:
масса серого леска,
небо стучено...
Забирай меня тоска —
всё наскучило.
Ах, душа, пылы умерь!
Умер зверь.
Я прошёл круги потерь —
что теперь?
Холодочек у виска,
нервы скручены...
Забирай меня тоска —
всё наскучило.
Ржавый лист прильнёт к плечу —
хохочу.
А о том, чего хочу,
промолчу.
И зима уже близка
неминучая...
Забирай меня тоска —
всё наскучило.
Что я делал, кем я был,
кем я стал?
Жил, надеялся, любил
и мечтал.
Строил замки из песка,
да измучился...
Забирай меня, тоска —
я соскучился.
Стоит в поле теремок,
теремок.
Он не низок, не высок,
не высок.
Дверь скрипит, в двери доска
раскурочена...
Забирай меня, тоска —
всё просрочено!

  Весы весны
Тепла пока ещё немного.
Апрель качал весы весны,
когда в меня вошла тревога
и мраком вымарала сны.
Судьба — злодейка и волчица.
Мне с нею нужен глаз да глаз.
Иначе что-нибудь случится
в какой-нибудь недобрый час.
На этот раз я был заброшен
в тот мир, в котором нет тебя.
Я тщетно думал о хорошем,
надежды робкие губя.
У тополей ломались веточки
от ожидания тепла.
Не прорывались даже весточки
с той стороны,
где ты была.
Я вопрошал себя: доколе
мне душу болями сушить?
Ведь замечалось поневоле,
что в этом мире можно жить.
Всего-то, может, надо вникнуть
в его порядок и закон.
А там осталось бы привыкнуть
и жить, не думать ни о ком.
Светало, а потом смеркалось.
Переливались две зари,
а мне никак не привыкалось,
не получалось, хоть умри!
И мелочь всякая тревожила
и подбивала сердце влёт,
когда весна в пруду корёжила
беременный водою лёд.

     Надежда
О Надежда, о, не умирай!
Если только к тебе я причастен.
Обещай мне несбыточный рай!
Пожелай мне последнее счастье!
Мои годы прошли чередой,
но за них покаянья не требуй.
Одари меня новой звездой,
озари моё тёмное небо.
Каждый день надо мной восходи —
пусть глаза даже застит слезами:
всё, что есть у меня впереди,
буду видеть твоими глазами.
Я молю, о Надежда, внемли:
помогай мне добром и советом,
неизбывную грусть просветли,
напитай меня солнечным светом.
Всё, что хочешь, с тобой разделю,
но последнее чувствую остро:
о, поверь, угодить мне так просто —
возлюби всех, кого я люблю!
    
        Туман
Туман съедал дома и горы,
день таял, словно леденец.
Мне показалось: вымер город,
а я — последний в нём жилец.
Мелькнул просвет и стаял, ширясь,
как луч в ловушку заманил.
Мне показалось:  вымер мир весь,
а я — последний землянин.
Так просто начиналась осень.
Часы стояли на шести.
Скрипичный плач далёких сосен
звучал, как реквием почти.
Я шёл к невидимому свету,
один, как Бог, решивший жить.
Мне предстояло мир, планету
по памяти восстановить.
               
        * * *
Наверное, из озорства
дожили мы до возраста,
когда зовут по отчеству,
но быть мальчишкой хочется.
И тут легко отчаяться:
потеря из потерь!
Не очень получается
мальчишкой быть теперь.
Семья, работа, прочее...
По-взрослому живём.
Всё время озабочены.
Нередко устаём.
И суеты, обыденности
выше головы.
И с лучшим другом видимся
по случаю, увы.
И вдруг — как будто карты в масть!
Возрадуйся — спеши!
Проступит вся невидимость,
вся истинность души.
Она — как будто соль в горсти,
как искорка в дыму.
Стряхни коросту мудрости,
а я тебя пойму,
по самой главной логике
с тобой созвучный весь.
Есть правда в белом облаке
и в грозном небе есть!
Все правды надо сращивать,
чтоб жизни суть понять
чтоб всё происходящее
как должное принять.
И счастья упоительность
на фоне всех утрат.
Его соотносительность
с системой координат.
         
    Зеркала
Годы — гады...
И в самом деле:
как ровесники постарели!
Замечаю исподтишка
седину у них и морщины.
А как будто ещё мужчины,
и в пожатье рука крепка.
И ведь каждый чего-то хочет.
Хорохорится с дорогой.
Но уже по больницам ходит
то один из них, то другой.
Хорошо хоть, духом не слабы.
Между прочим, уже давно
отыграли сыновьи свадьбы
и дочерние заодно.
Смотрят пристально сквозь очки
на цветной разворот журнальный.
Не волнуют уже банально
их стучащие каблучки.
Но всё чаще берут в расчёт
уважение и почёт
и другие земные стимулы...
Юность минула!
Молодость минула!
Хоть и то, и другое можно,
но душа, словно чайник, в накипи.
Душу драить им больно якобы,
потому они осторожны.
Сто идей, но любая — выкидыш.
А при встрече для куражу
говорят мне: «Неплохо выглядишь...».
Я не выгляжу, а гляжу
на ровесников на своих.
Как они уже постарели!
Словно выдохлись батареи
вечных двигателей у них.
            
     Зеркало времени
Нас пониманье вдруг берёт в полон
и в клочья рвёт однажды убежденье,
что зеркала нужны для подтвержденья
того, что ты и молод, и умён.
Какой там молод? Молодость ушла
в тугие зёрна поросли зелёной,
умноженной, а значит, разделённой
надежды на грядущие дела.
...И вдруг со мной такой случился миг,
которого на свете не бывает:
вот зеркало моё запотевает
и прячет блик, и растворяет лик.
Пот высыхает, возвращая свет...
О, это чудо или наважденье?
Передо мной не просто отраженье,
но отраженье через много лет.
«Ты узнаёшь меня?»
«Да, узнаю. А ты меня?»
«Я знал, к кому являлся.
Я жизнь прошёл — ты позади остался,
но ты пройдёшь, однако, жизнь мою.
И я хочу помочь тебе, хочу
предостеречь от нескольких ошибок...»
«О нет, не надо, я не так уж хлипок,
и мне ошибки будут по плечу!»
«Ты им, увы, не ведаешь цены.
Чего достиг ты и добился, чтобы
опровергать мой, собственно, твой опыт?
Твои удачи будут солоны.
А дальше — что?»
«Чего-нибудь добьюсь».
«Добился бы, когда б меня послушал.
Я потому ход времени нарушил,
что за тебя, наивного, боюсь».
«Ты говоришь, не ведаю цены.
Однако я не ведаю и ставок.
А что, скажи, цена твоих поправок?
А вдруг они — проделки сатаны?»
«Как посмотреть, ведь Бог и Сатана,
как жизнь и смерть, на свете двуедины.
Не веришь мне — поверь в мои седины...»
«А всё-таки поправкам что цена?»
«Ну что — цена? Ей можно пренебречь.
Любовь и дружба — разве это плата
за славу, что сиятельнее злата,
за обещанья множественных встреч?
За свет удач, за вечный праздник, за...»
Он говорил, но я уже не слушал.
Он говорил, но мне сдавило душу
и сжало сердце. Я закрыл глаза,
и всё пропало, время потекло
и словно растворило наважденье.
Открыл глаза, а вместо отраженья —
всё в трещинах зеркальное стекло.
Теперь живу и десять раз на дню
раздумываю и понять стараюсь:
неужто я когда-нибудь состарюсь
и всё на свете переоценю?
Неужто путь мой неисповедим?
Но, может, зря я вижу тут порочность —
так я себя испытывал на прочность
пред самым трудным выбором своим?
      
   Грустный день
Грустный день.
И не очень удачный.
Ты меня никуда не зови.
В лес пойду я —
пусть воздух прозрачный
омывает печали мои.
Остужает вчерашние страсти.
Угли старые не вороши:
бабье лето прошедшего счастья
не согреет усталой души.
Ах, теперь я ищу не спасенья!
На шуршащие тропы маня,
лес роскошный,
спокойный,
осенний
чем-то очень похож на меня.
Рассыпается мистика истин
 и другой открывается свет.
Сколько золота — золота листьев,
словно слитков растоптанных лет.
            
     Воробьи
Эх, невесело мне что-то,
как чего-то не хватает!
И цветок в хрустальной вазе
головой уже поник.
И увы, из хлебных крошек
ничего не вырастает...
Впрочем, впрочем, вырастает —
воробьиное «чирик».
Знать, ничто на этом свете
просто так не пропадает.
Хоть ничто не остаётся.
Посмотрите, что за клёв!
Что тут было, угадайте.
Но никто не угадает...
Угораздило ж родиться
воробьями воробьёв!

         * * *
По улочке, вьющейся плавно,
иду от крыльца до крыльца.
А запах стоит деревянный!..
Такой, как в деревне отца.
И, не успевая истаять,
он кровь мою гонит к вискам.
Толкнулась вспять времени память —
к истокам своим, к родникам.
Давай вспоминать! Был бы повод
пойти потихоньку туда,
в тот мир, где отец жив и молод,
и мама жива-молода.
Что было — ушло, и отчасти
мою в том, наверно, вина...
Прекрасными были, как счастье,
далёкие те времена!

       Прощание
Пока еще лето не кануло в Лету,
но тени длинней и длиннее ложатся.
И всё-таки можно на краешке лета,
как будто бы возле костра задержаться.
Должны быть в костре непотухшие угли!
Последний денёк, предпоследний денёк...
И можно пытаться под облаком смуглым
раздуть на прощанье живой огонёк...
Августу тридцать...
О Господи вот
лето и кончилось,
кончилось лето.
И не последним ли лучиком света
солнце пронизывает небосвод?
Зябко так станет, представишь едва
зыбкие светы осенних просторов...
Ах, никуда не уйти от повторов!
Вот уже снова кружится листва.
Вот уже снова нисходит покой —
полузадумчивость, полуусталость.
Но оглянусь я на то, что осталось...
Что там за женщина машет рукой?
Вся в золотистом красивом огне,
перебивающем сумрак дождливый...
Я целый миг был, как прежде, счастливый,
но догадался, что это не мне.
Так зарябило в глазах от рябин,
что перепутал я и обманулся...
Видно, не вовремя я обернулся...
Августу тридцать...
Нет, тридцать один.

   Предосеннее
Как века, река журчала,
тучи плыли в вышине.
Я хотел, чтоб ты скучала...
Ты скучала не по мне.
Август был то сух, то росен.
Ветер рвал с берёз листву.
На ветру стояла осень
и звала меня к родству.
Лучше, чем любовь-отрава,
ствол берёзовый к виску:
мол, не мудрствуя лукаво,
забирай мою тоску.
Но бежала вдаль дорога,
завораживала страсть.
Я ещё чуть-чуть, немного —
согласился б там пропасть.
Словно край у неба задран,
над горой вставала мгла.
День сгорал, и вновь на завтра
я откладывал дела.
               
      Грибы
Я в лесу на самом дне,
где и сыро, и дождливо.
Потому мне и тоскливо,
потому и грустно мне.
Но попались грузди,
стало не до грусти.
Грибнику не до хандры!
Хоть грибы в лесу не звери,
каждый гриб в себе уверен.
Впрочем, это до поры.
Наклоняюсь ниже —
ба, попался, рыжик!
Хоть корзинка не пуста,
но грибы о том не знают.
Робко шляпками кивают
из-под каждого куста.
Покажи-ка личико,
милая лисичка!
А теперь туда пойду,
где трава густа, как джунгли.
Не понятно, гриб ли, жук ли,
всё равно тебя найду!
Эй, дружок-маслёнок,
набирай силёнок!
Я в лесу на самом дне
чувствовал себя, как дома.
Отнесу грибы знакомым,
в крайнем случае, родне.
Мне, скажу по чести,
будет жалко есть их.
          
    Дерево любви
Ах, скажи, что с нами сталось.
Разве жили на авось?
Ничего-то не сбывалось.
Ничего-то не сбылось.
Или жизнь была — как сито,
и не рыпайся, живи?
В суете и прозе быта
мы отвыкли от любви?
Неужели всё прожили,
что отпущено судьбой?
Неужели мы чужие —
ты да я да мы с тобой?
Или просто сдали нервы
на каком-то рубеже?
Что-то здесь не так, наверное,—
ощущается уже.
Посмотри: есть искры в дыме,
от которого темно.
Мы давно неразделимы.
Мы — как дерево одно.
И на ветки ты не сетуй,
что они, ну как на грех,
рвутся к воздуху и свету,
то есть в стороны и вверх.
               
       * * *
Под осень всё надоедает:
на то и это наплевать...
Вот тут-то и похолодает:
природа станет остывать,
уставшая от равнодушия,
сквозящего почти во всём...
И у природы есть отдушина —
осенний сон.
               
         Сугроб
Всю ночь за окном ветер облако рвал,
наверное, бредя ночлегом,
и, как оказалось, пути заметал
холодным заносчивым снегом.
Но мы позабыли вчерашний озноб
и одолевали с разбегу
за первым сугробом всё новый сугроб,
холодному радуясь снегу.
Остынем? Остынем!
В нас много огня!
Он весь до последнего сбылся.
Хочу, чтобы ты позабыла меня,
чтоб я позабыл-позабылся!
А ветер, а ветер о нас горевал!
И мы не заметили оба
девятый летящий бушующий вал
закрывшего небо сугроба.
И стал нам сугроб, словно Ноев ковчег,
в котором, с невзгодами споря,
плывём мы, покуда заносчивый снег
всё ждёт превращения в море.
               
        Весна
Живя с удачею и без,
остановись, замри, опомнись:
уже вчерашний снег исчез,
теплом сегодняшним наполнясь.
Апрель, слепя голубизной,
ещё нам сделает погоду,
ведь то, что мы зовём весной,—
игра улыбчивой природы.
Вся от прозрачных снов пьяна,
она на то имеет право.
Она сама себе страна!
Она сама себе держава!
Пусть, разгоняя вороньё,
весна поля берёт с разгону.
Нам всем жить надо по её
оптимистическим законам.
Льды лжи враждующей дробя!
Сочувствуя!
Освобождая!
Надеясь!
Веруя!
Любя!
И — непременно —
созидая!

   Тоска по настоящему

    * * *
В.Ш.
Когда душа болящая
идёт к себе домой,
тоска по настоящему
вскипает пеной злой.
И ей, душе, неможется
и не уютно ей.
Её гнетёт убожество
текущих вяло дней.
И чудится ей ставнями
закрытое окно,
где было всё оставлено
уже давным-давно.
А если время лечит и
свобода — благодать,
то что ж свободу вечером,
ну, некуда девать?
А песнями томящими
постель не постелить.
Тоску по настоящему
ничем не утолить.
Не от чего-то вещного
упал гемоглобин.
Душа болит по вечному —
по дружбе и любви.
Чтоб жить, хоть заарканенно,
а всё-таки любя,
и чтобы без раскаянья
растрачивать себя.

         * * *
                А.Г.
Нас беды сживают со свету,
но времени нету тужить.
За что наказание это —
жить ради того, чтобы жить?
На силе, на воле, на боли,
сжигающей сердце живьём.
На той человеческой соли,
которую долей зовём.
Жили — пили: с радости ли, с горя ли.
Было, в общем, нечего терять.
И прожили мнимую историю.
А теперь вот жить решили вспять.
Но грызёт тоска неутолимая,
отвергая чуждые миры.
Вдруг мы тоже, величины мнимые,
выдуманы Богом для игры?
Вот и лгут бездарные пророчества,
уводя с дороги вновь и вновь.
Не спасёт Господь от одиночества
обречённых на его любовь
   
         * * *
                Н.В.
Разлук и встреч живая череда...
Но как-то раз уходим навсегда.
Не возвращаясь...
Правда ли — уходим?
А может, просто стрелки переводим
и прячемся у времени в тени?
Ты в эту тень однажды загляни
глазами сердца, напрягая зренье,
как бы сквозь тучи, будто сквозь деревья.
Глазами сердца — мудрыми глазами —
постигнешь ты, что мы не исчезаем,
и снова рядом все, кто с нами был,
кто дорог был и кто тебя любил.
И вычитанья нет, но есть сложенье!
И ощутив себя, как отраженье,
ты вдруг поймёшь, ликуя и скорбя,
что, глядя в тень, ты смотришь сам в себя!
А это тоже постиженье чуда:
мир есть сосуд, но дна нет у сосуда.
       
    Человеку — человеково
                Р.Ш.
Одной бедою больше, меньше ли —
считать не нам.
И шепчут губы онемевшие
мольбу к врачам.
Как бьют безжалостно-тревожно мне
в глаза лучи.
Увы, Бог сделал всё возможное,
но вы — врачи!
Прошу я разве слишком многого?
Не по вине.
Как говорится, Богу Богово,
а веру — мне.
Болит головушка понурая
и ни гу-гу.
«Я верю в доктора Шакурова!»—
свербит в мозгу.
Ах, выключите Пугачёву
и свет в окне.
Врачу Шакурову врачёво,
а счастье — мне.
Ведь человек неприхотливый я,
как мышь в избе.
Жизнь штука, в общем, справедливая:
всем по судьбе.
               
       * * *
                Л.К.
Как будто шпаги, скрещены
стрелки на часах.
У лучшей в мире женщины
опять печаль в глазах.
Как будто чем-то мается...
Видать, моя вина,
что ею вспоминаются
другие времена.
Прекрасные, счастливые
и полные добра —
волшебная, пугливая,
далёкая пора...
Ловлю её на удочку:
пора повеселеть!
А Люда, Людка, Людочка
забрасывает сеть:
вновь молвит мне она любя
присказочку свою:
люби меня, как я тебя
по-прежнему люблю!
Я отвечаю шёпотом:
по-прежнему люблю!
И снова ей у Господа
терпения молю.
Пускай всего не выведать
о том, что ждёт потом,
оно, терпенье, выведет
туда, где всё ладом.
Туда, где всё по-прежнему,
где сердце не болит,
где лучшей в мире женщине
судьба благоволит.
               
      Крик боли
                Л.Д.
Не исподволь, но неожиданно
настиг, летя издалека,
крик боли от непережитого,
от непришедшего пока.
Чужой!— подумалось вначале мне,
и я взмолился: отпусти!—
и пропустил твоё отчаянье...
Я не узнал тебя, прости!
Слепец ли просто, привередник ли,
но не ищу и не зову.
Я сам живу не в заповеднике,
а в буднях праведных живу.
А здесь ли веровать в спасение?
Но ты не слушай меня, верь!
Умру от самоугрызения,
но что изменится теперь?
               
        Облако
Зачем оглянулся в дверях?
Надеялся — может быть, выйдет...
Живущие в разных мирах
друг друга, однако, не видят.
Их время несёт торопя,
их разные токи питают,
и друг перед другом слепя,
как звёзды, они пролетают.
Нет, им ничего не успеть,
потом ничего не поправить.
Но будет болеть и болеть
крылатое облако — память.
Никто не увидит, кого
оно предо мною рисует.
Кто просто заденет его,
тот вовсе собой не рискует.
Но, может, ещё повезёт
и кто-то когда-нибудь сходу
всё облако это вдохнёт,
вздохнёт и — подарит свободу.

 Воспоминание о Златоусте
Всё забыть!.. Но нету воли.
Грусть бывает на меду.
По знакомому до боли
снова городу иду.
Ветер шепчет мне о чём-то,
ветви сосен теребя.
Вспоминаю безотчётно,
вспоминаю про себя.
И события, и даты
пролетели, словно дым.
Хорошо жилось когда-то!
Хорошо быть молодым!
Доверять слепой надежде,
что заранее прощён...
Мысль мелькнёт, что всё, как прежде,
будет, может быть, ещё.
Но спеклось, соединилось
воедино всё, что жгло.
Время не остановилось.
Чуда не произошло.
А от грусти не избавить,
если, с временем на ты,
вспоминающая Память
ищет старые черты.
...Город мой, чуть-суть солги мне.
Встреть меня и тут, и там.
Излечи от ностальгии
по ненынешним местам.
               
   Дети
Дети растут.
Вопреки и без помощи.
Всё перепутали нам и себе.
Всех перессорили — те ещё овощи.
Кто они в нашей нескладной судьбе?
Ученики?
Бунтари?
Привередники?
Или бойцы запасного полка?
Или того горемыки-наследники,
что не растрачено нами пока?
Жаль, нет для времени
касс сберегательных.
Годы летят — хоть ты стой на часах!
Ёкнет ли сердце от взглядов взыскательных?
Что мы творили у них на глазах?!
Что мы отныне расскажем хорошего?
Чем поклянёмся?
Покаемся чем?
Всё начинается в прошлом, а прошлого
словно и нету сегодня совсем.
Дерзкими названы,
трудными названы,
взрослым внимающие на бегу,
нам они были бы многим обязаны,
не были б мы перед ними в долгу.

    Вздох о школе
Время не делает нам ни уступки.
Многих дорог обрывает концы.
Но остаются больные зарубки,
а заживут — остаются рубцы.
Пусть! Неужели пред временем струшу?
Если почувствую возраста гнёт,
ветру подставлю шершавую душу —
он далеко-далеко уведёт.
Но не туда, где не будет покоя,
где тяжело, как Христу на кресте.
В памяти есть непременно такое,
что равнозначно счастливой мечте.
Помнишь, как мучили школьную долю?
Воспоминание это в крови.
Разве где может быть лучше, чем в школе?
Лучше, чем в школе, ну, только в любви...
Мы и не знали и были капризны,
не понимая, где правда, где ложь.
Учишься — думаешь, учишься жизни...
Так не бывает! Уже ты живёшь!
Но у тебя всё и ясно и просто.
Это неопытность, это наив.
Это болезнь, проходящая с ростом.
Розовой ноты непрочный мотив.
Но неизбежно кто раньше, кто позже
претерпевает нашествие лет.
Вот у меня стало опыта больше,
ясности меньше. А многого нет.
Я измениться сегодня не волен
и изменить всё не в силах, увы...
Разве где было нам лучше, чем в школе?
Лучше, чем в школе, ну, только в любви.
         
    К выпускникам школ
Вот вы рядом, вы близко, вы около,
каждый сам для себя знаменит.
А за светлыми школьными окнами
жизнь зелёной листвою шумит.
Вы сегодня такие красивые.
Сердце бьётся, волнуясь, в груди.
Вы не прячете взгляды пытливые
от того, что вас ждёт впереди.
Мы хотим обратиться к вам попросту —
только так мы друг друга поймём.
Есть у вас преимущество возраста,
а у нас — преимущество в нём.
Перед вами мы — опыт нажитый.
Вы — порывистость, смелость, мятеж.
Ожидания ваши пошиты
из цветов, из светов, из надежд.
Жизнь как будто для вас предназначена
мощью всех наступающих лет.
И покуда любовь не растрачена,
и печали накопленной нет.
И невзгоды вам кажутся небылью,
предвкушения — слаще халвы...
Было б всё ничего, когда б не были
мы когда-то такими, как вы.
Были мы от возможностей пьяны,
не умели ни дня унывать...
Но, увы, КПД наших планов
оставляют желать и желать.
Как не знала б наивность убытка,
мы счастливыми были б сейчас.
Только всё же попытка — не пытка,
и мы делаем ставку на вас!
Вам шагать, вам искать и вам пробовать
и — достигнуть, добиться, решить!
Верим мы, что вам честно, по-доброму
доведётся на Родине жить!
    
   Воспоминание о школе
Как быстро годы пролетели,
и нам не верится самим,
что подросли и повзрослели
и перед выбором стоим.
А этот выбор — как экзамен,
и нам чуть-чуть не по себе:
должны мы сами, сами, сами
искать решения в судьбе.
Не то, что на асфальте мелом.
Нет, в самой сущности почти
Решить, кем быть, понять, что делать,
и, в общем, главное постичь.
Определить своё участье
в судьбе Отчизны
и личное построить счастья
как смысл всей жизни.
…Мы разные исполним роли.
Чтоб никогда не унывать,
воспоминанием о школе
мы будем душу согревать.
               
         Сыну
Вот и кончились ваши экзамены,
и дорога лекакжит, далека.
О, как много о жизни узнали вы,
но как знаете мало пока!
Может статься, найдёте призвание
и поймёте, живёте зачем.
Только могут мечты и дерзания
обернуться неведомо чем.
Вы законные правопреемники
и вершин, и пороков души.
Были школьниками академики
и, простите меня, алкаши.
Будут драмы и даже трагедии.
Как спешат нашей юности дни!
И, наверное, ваше неведенье
чем-то доброму счастью сродни.
Но вы наши советы отвергнете
и решите по-своему — пусть!
Оттого, что вы в лучшее верите,
в нас сегодня и радость, и грусть.
         
     Осенний свет
Осенний свет, свет увяданья...
Не потому ли дорог он,
что осень, как исповедальня,
вбирает боль в себя и стон?
Что значит частное отчаянье,
что значит чей-то непокой
пред этой общею печалью,
пред этой общею тоской?
Я впредь печалиться не буду.
Пойду, куда тропа ведёт.
Но птичья песня ниоткуда
всю душу мне перевернёт.
И отрешённо об уходе
шепнёт последняя листва...
Спешить несвойственно природе,
спешат живые существа.
Но в дни надежд и в дни волнений,
и в дни, которые грустны,
так не хватает впечатлений
и не хватает новизны!
...Вот ты сейчас войдёшь уныло,
нахмурив горестно чело.
Я не расстроюсь — это было,
а если было, то прошло.
Ну а потом ты скажешь: «Милый,
Я буду век тебе верна!»
Я промолчу: и это было.
Давно, в другие времена.

        Ссора
Если вкратце, то ситуация
беспросветная: дождь-дождём.
И нельзя нам здесь оставаться,
но мы оба чего-то ждём.
Ах, зачем-зачем люди ссорятся,
если так они трудно мирятся?
А плохое уже не помнится,
но в хорошее мало верится.
И в преддверии расставания
открывается новый лад:
счастье — это не состояние,
счастье — это на счастье взгляд.
          
     Перед теплом
За поворотом ветер в спину,
и скоро будет поворот.
Я напоследок жребий кину,
а поступлю наоборот,
наперекор тому, что — случай
(он вечно бьёт на слабину),
и если был я невезучий,
то жребий свой переверну!..
...И вот итог.
А счастья нету,
как будто Бог подтасовал
и сделал так, что я монету
одностороннюю бросал.
Но снова утро. Даль сквозная
почти что светится, маня,
и жизнь нелёгкая, земная,
как прежде, радует меня.
Тем, что решительно светает.
Ночь леденящим бьёт крылом...
Пусть на восходе холодает,
но верится: перед теплом.

        Юдоль
Нагнусь и сорву одуванчик,
вгляжусь в лепестки и пойму:
мой дом — это солнечный зайчик,
взорвавший вселенскую тьму.
Живу и доволен юдолью,
и счастлив почти оттого.
Пусть дом мой накроют ладонью,
а что там, под ней?— ничего!
Но солнце мелькает, мелькает,
и между дворцов и хором
то вот он, а то пропадает
мой тёплый сияющий дом.
И мне уготованы роли:
то вот я — подобно звезде —
поэт в золотом ореоле,
то вот я — никто и нигде.
               
         * * *
Когда мне очень не везло,
я жил работой, и бывало,
что выручало ремесло
и от хандры меня спасало.
Оно меня спасало тем,
что лишь уйдут в работу руки,
ко мне приходят ритм и темп
и перемалывают муки.
Весёлое гуденье мышц
не ошибётся ни на йоту.
И обратится чувство в мысль,
а мысль — в работу.
О, как ритмично дышит грудь!
И понимаешь постепенно:
труд, труд и труд — вот жизни суть,
всё прочее — второстепенно.
Второстепенность ссор, разлук,
обиды ближней или дальней
под каждый взмах горячих рук
всё явственнее и реальней.
Пусть это даже и не так.
Не так... Но если стало легче,
то остаётся главный факт:
работа лечит.
   
          Зенитки
День завтрашний,— как  свет на горизонте.
Но ярче свет мальчишеской поры.
Зенитки, побывавшие на фронте,
запомнились как место для игры.
Стволы их задирались в небо косо,
и закрывали серые чехлы
какие-то сиденья и колёса,
и плавно закруглённые углы.
Дремал металл, но ясно ощущалось,
хотя такого быть и не могло,
что им невозмутимо излучалось
далёкое глубинное тепло.
Я то тепло ладонями запомнил,
и нет на мне, наверное, вины
за то, что я тогда так и не понял:
зенитки остывали от войны.
И вот сейчас тепло по жилам бродит,
и оттого дрожит перо в руке,
и пальцы нервной судорогой сводит,
как будто бы на спусковом крючке.
Опять столкнулись небыли и были
и все тревоги мира и войны.
Но ничего отцы не позабыли,
и сыновья их памяти полны.
          
     Русская жизнь
Неровен час и год неровен,
но этот век — про нашу честь.
Давай не будем хмурить брови
и примем жизнь, какая есть.
Какая трудной долей выпала
преодолений и борьбы
и до сих пор ещё не выпала
из человеческой судьбы.
Мы познавали жизнь с натуры —
в любви, вражде, добре и зле.
Пускай не баловни фортуны,
но что-то знача на Земле.
Пускай бывали мы растерянны,
но многое смогли понять
и даже хмурый ветер времени
мы поворачивали вспять.
Порою всё бросая на кон,
мы и теряли всё подчас.
Нам приходилось в жизни плакать,
но — от любви, живущей в нас.
Идя от целого до частного,
года мгновеньями дробя,
наверное, мы были счастливы,
но незаметно для себя.
И снова в пламени желаний
любя творительный падеж,
на волнах разочарований
мы плыли по морю надежд.
И до сих пор от света белого
боясь когда-нибудь устать,
плывём мы вдоль крутого берега,
и всё нам некуда пристать.
      
   После проводов
Тишина бывает лакома.
Но порой берёт испуг
если вдруг она — как вакуум:
ни шуминочки вокруг.
Голоса промчатся поверху,
еле слышимы, ей-ей.
Опустился ниже шороха
тонус комнаты твоей.
Что ещё желать для отдыха
от нелёгкого вчера?
Но от тихого от воздуха
начинается хандра.
И такая необычная.
Потускнело всё в душе,
будто в сердце что-то выключено
и не включится уже.
Вдруг квартира стала тесною
и масштаб дивана мал.
Неужели это — пенсия?
Ты её так долго ждал?
От подарков много ль проку-то,
хоть их целая гора?
Ох, как больно сердце ёкает,
не болевшее вчера.
Ну, а времени — хоть сызнова
начинай себе счёт дней...
Но упал до телевизора
тонус радости твоей.
      
   Подорожная дума
Чувство Родины исконно.
Мчусь в восточную зарю
в душном облаке вагона
и на Родину смотрю.
Свет зари рисует поле —
тени чёрные жирны.
Выйдешь в поле — будешь волен
на четыре стороны.
Эта воля — как лекарство
от тоски, разлада, лжи.
Так въедается пространство
в ткань разомкнутой души.
Где-то там начало рая.
И в пространстве том с утра
из конца в конец до края
дуют русские ветра.
Из конца в конец до края...
Может, им бежит вдогон,
безнадёжно отставая,
мой измученный вагон?
И смотрю я взглядом строгим,
и чем дальше, тем видней,
что с течением дороги
жизнь становится бедней.
О восток судьбы российской!
Боль —  скажу как на духу.
Дунешь в небо — долго искры
будут вспыхивать вверху.
Чувство Родины исконно,
даже ставшее виной.
Вот уже в окне вагона
лес, знакомый и родной.
Ты не прячь от леса вздоха
и не сетуй на росу.
Всё, что складывалось плохо,
потеряется в лесу.
Тишина  коснётся пухом,
постоишь, едва дыша.
Здесь лесным дремучим духом
заражается душа.
Ничего, переболею.
Ну, а силы напрягу —
и невзгоды одолею,
и беду перемогу.
Вот и дом.
Стоит, незыблем —
никуда из этих мест.
Зря, видать, колёса сыплют
дробь железную окрест.
Шум миров проходит мимо...
Вот такое житиё.
И ничем не утолимо
чувство родины моё.
               
     * * *
Собери да в мусорку
прожитые сны.
Время — слушать музыку,
музыку весны.
Небо всё, до донышка,
выскребли ветра.
Радоваться солнышку
выпала пора.
Хоть оно — как свечечка,
свечка неплоха!
Вешай-ка на плечики
жаркие меха.
Лучик юркнет ящеркой
в тучку за горой,
ну а ты наращивай
солнечный настрой.
Только тот и бедствует,
кто увял в тиши.
Жизнь всегда соответствует
качеству души.
Грустно ли, тоскливо ли —
надо жизнь любить.
Чтобы быть счастливыми,
надо ими быть.
      
   Минорное
Дни идут,
как идут дожди,
те, которые без конца.
Так идут, что летят почти,
словно лебеди — от крыльца.
Так идут, что почти летят —
успевай листать календарь.
Отзвенела пора опят
и опять наступил январь.
Но и он отшумел, увы,
а затем и апрель прошёл.
Отзвенела пора любви,
а потом постарел душой.
Словно время ведёт игру,
и невесел в ней человек.
...Листья кружатся на ветру.
Дождь идёт.
Вот и выпал снег.
    
  Если есть над нами высота
Жизнь идёт...
Весна ли сердце гложет?
Отчего становится легко?
Может тот, кто думает, что может.
Видит тот, кто смотрит далеко.
Я могу.
Привычному не верю.
Если есть над нами высота,
значит, есть не найденные двери,
что однажды выведут туда.
К облакам
и выше, выше —
к звёздам!
Пусть свистят летящие года.
Не успел, кто думает, что поздно...
Никогда не поздно, никогда!
Только б жить не сыто, не бумажно,
всем покоям жить наперекор.
Страшно тем, кто думает, что страшно.
Тошно тем, кто не выносит гор.
Но под небом синего апреля
свою веру в силу обрати.
Если есть в твоём пространстве цели,
значит, есть к ним трудные пути.
Не беда, коль вынесет за бровку,
что всегда в пыли, всегда в поту...
Только бы не сделать остановкой
никакую в жизни высоту!
               
     Медленный вечер
Вечер такой, будто время — излишество.
Вот уже сорок минут
медленно дышится, медленно слышится,
медленно тучи плывут.
Медленно звёзды вверху загораются,
медленно стало темней...
Всё — неподвижность. Нет, всё растворяется,
всё растворяется в ней:
птицы, деревья, пространство воздушное,
снег и снежинки-цветы.
Будто всё это было ненужное.
Сладкий обман суеты.
Стихли в отчаянье ветры бездомные,
веточки не шелохнут.
Властные, властные токи истомные
с неба на землю текут.
Тишь. Неподвижность.
Покой. Одиночество.
Необъяснимая грусть.
Так позабыться, расслабиться хочется!..
Но раствориться боюсь.

     Тени женщины
      8 Марта
Русская жизнь,
или: Праздников мало.
Праздник в Италии, Франции, США...
Ну, а потомкам девятого вала
редко поёт дифирамбы душа.
Но показалось вдруг — солнышко дразнит,
а почему, почему, почему?
Это обман или всё-таки праздник?
Имя возлюбленной — имя ему.
Вот почему город светом наполнен.
Этот пожар уже не потушить.
Столько хорошего праздник напомнил,
что захотелось, как в юности, жить.
Ты растревожена: что я задумал?
Но не высматривай нечто вдали,
а погляди: ветер мартовский дунул
и разогрел меня, и распалил.
Мне расхотелось быть жертвой уюта,
жертвой долгов или жертвой врагов...
Ах, я ни с кем тебя не перепутал!
Ты лучше всех!— Разве я бестолков?
Ты лучше всех.
Я давно не наивен.
Но в эти ясные дни,
видит Бог,
каждую женщину я б осчастливил,
было бы можно
и если бы смог.

       Брожение духа
Дней мельтешенье не пугает.
Знать не хочу, что будет впредь.
О том, что возраст набегает,
ещё не поздно пожалеть.
Ещё так рано жить с оглядкой.
Душа надеждами полна,
и чаша молодости сладкой
пока не выпита до дна.
И сердце — словно конь в погоне.
Оно опять волнует сны.
И где-нибудь на южном склоне
растут цветы твоей весны.
Их чей-то взгляд ласкает, грея...
Но как об этом думать вслух,
когда от воздуха апреля
вовсю захватывает дух!?

          * * *
Мы живём под звездой переменной
в этом мире, где столько пустот.
Мы послушные дети вселенной,
а пространство вселенной растёт.
Не ищи в этом факте коварства.
Ход судьбы не изменит ничто.
Между нами всё больше пространства?
Ну и что?
Ну и что?
Ну и что?
Пусть расшатаны наши орбиты —
не расстраивай чувства свои:
нами правят не тяготы быта,
а незримые силы любви,
восходящей из вечного зова
превозмогшем житьё и бытьё...
Свет в окошке горит — это снова
всходит красное солнце её!
         
   Грустный солдат
...Ведь грустным солдатам
нет смысла в живых оставаться...
Б. Окуджава
Я грустный солдат.
Я радуюсь жизни иначе —
в единстве с собой,
с миром чувств и желаний моих.
Я плачу от счастья,
от раны сердечной я плачу.
И плачет со мной заодно
мой задумчивый стих.
И музыка тоже!
Смычками взмахнут оркестранты,
даст знак дирижёр,
их движения не торопя...
И грусть, и печаль —
это всё мировые константы,
а грустный солдат
их геройски берёт на себя.
Он сердцем своим
заслоняет весёлых и бойких.
Земная удача
приходит к нему отдыхать.
Планида её — осчастливливать менее стойких,
а грустный солдат,
он не станет её упрекать.
Он нужен вам всем.
Нет солдата на свете бесстрашней.
Допустим, случится,
что я не сношу головы —
тогда обязательно
кто-то весёлый вчерашний
займёт моё место...
А вдруг это будете вы?
   
 На траектории печали
Июль с дождём закоротило.
Как говорится, не везло.
Погода не благоволила
тому, что на сердце росло.
Ну как перечить наважденью?
Я головой уже поник.
Пути, что обходил за день я,
не предвещали встречи миг.
И в воздухе дышалось горько,
и тяжко сдавливало грудь.
Я ощущал тебя — и только,
всегда опаздывая чуть.
Я был, как свет в ночи, случаен
и зря искал глаза твои
на траектории печали,
на территории любви.
               
         Май
Пока друг с другом мы в ладу,
уж тем мы счастливы, что живы,
и не считаем за беду,
увы, отсутствие наживы.
Ведь есть чем душу отогреть,
и с кем, и как... Не потому ли
всерьёз считаем, что и впредь
мы запросто перезимуем?
Мы в трудный час не пропадём,
покуда мы не одиноки,
вот только дух переведём
на долгожданном солнцепёке.
А солнце — вот, над головой...
Давай, каноны чувств ломая,
отпразднуем, как роковой,
приход сиятельного мая.
Он что-нибудь перерешит —
пусть крепнет это убежденье,
ведь каждый день, как день рожденья,
нас радует и горячит.

* * *
Воздавший должное дороге,
в плену ходьбы,
я оказался вновь в прологе
своей судьбы.
Мигнуло веко, век и малость —
весь белый свет,
я бросил всё, что устоялось
за столько лет.
Я бросил всё и принял жребий
своей страны,
и вот уж вознесён на гребень
шальной волны.
Из чёрных туч простор безбрежный
себе леплю.
Влекомый верой и надеждой,
я всё люблю.
Они ведут меня, неведом
путь впереди.
Но я всё то, чему был предан,
несу в груди.
Неверной звёздочке — надежде —
в любви клянусь,
но от того, что было прежде,
не отрекусь...

       * * *
Пусть ты меня не приручила
(какая жалость — я не твой!),
но любоваться научила
твоею милой красотой.
Пускай нет смысла в этом, всё же,
не понимая, что со мной,
я чувствую, что стал моложе...
Так молодеет лес весной,
забыв, что это было прежде.
Но хоть и было — что с того!
Он рад бессмысленной надежде,
возникшей в сущности его.
Я просто внял его совету.
Мну молодую трын-траву.
Мню, что ещё весну и лето,
как в юности, переживу.
             
    Незнакомка
Рвётся там, где тонко...
Тонка связующая нас нить,
потому что вы — Незнакомка.
Но в силах всё изменить.
Вы прошли, настроение скомкав.
Наша встреча из ряда потерь.
И останетесь вы незнакомкой,
как вас звать — не узнаю теперь.
Выйдет время, я вас позабуду.
Сожалея об этом, грущу,
что уйдёт ощущение чуда,
от которого я трепещу.
Вот и всё. Продолжения нету.
Хоть почти что готов я был стать
вашей скрипочкой, дудочкой, флейтой...
Жаль, что музыки вам не сыграть!

* * *
Я ждал, чтоб рухнула стена...
Но ожидание пугливо.
Быть может, лишь вина вина,
что был и пьяным, и счастливым.
Хватило первого тепла,
чтоб мы забыли об испуге.
Материальные тела,
но растворялись мы друг в друге.
Одно мгновение... Оно
едва ли нас к чему обяжет,
и даже новое вино
не сблизит больше и не свяжет.
Разлука — это чья-то месть:
мол, то мгновенье канет в Лету —
покажется, что счастья нету...
Но я-то знаю:
счастье есть!
    
       Дождь любви
Я дождём прольюсь — дотронься
до струи, как до струны.
Красным зонтиком накройся
ото всех со стороны.
пусть всё будет не взаправду,
даже выдумкою пусть,—
белым облаком возрадуй
наступающую грусть.
Чтоб глаза да не поникли,
искры света улови
и торжественно возникни
в чистом воздухе любви.
И когда продрогнут нервы,
и когда окатит дрожь,
ты поймёшь меня, наверно,
но пойми сначала дождь.
Разве мир не так устроен —
дождь сластит, печаль горчит?
Кто неправильно настроен,
тот не праведно звучит.
Но ещё не всё пропаще,
если мы наедине.
Сладок дождь, а взгляд твой слаще,
и боюсь — не только мне.
          
            * * *
                Марии
Мне всё трудней укрощать в себе зверя,
бешено рвущего клетку груди...
Время любви... Но я в счастье не верю.
Разве ты выдохнешь: не уходи?
Разве шагнёшь в раскалённое жерло,
где я огонь, словно жрец, сторожу?
Я не хочу отдавать тебя в жертву,
брать тебя в жертву...
И вновь ухожу.
Вновь ты запомнишься медленным взглядом
с тайной, мерцающей в карей глуби...
Мне хорошо, потому что ты рядом —
на расстоянье любви.

          * * *
Судьба нам счастье подарила!
Я ничего не позабыл.
Люби меня!— ты говорила.
А как же! Я тебя любил.
Мы жизнь построили на этом
и приняли за правоту.
Но время шло и столько лет нам,
что и считать невмоготу.
И чувства будто отыскрили.
И что скрывать, когда не скрыть?!
Люблю!.. Люблю!.. — мы говорили
и перестали говорить.
Я первый бросил душу на кон
в ущерб тебе, в ущерб любви.
Я, потеряв тебя, не плакал...
А должен был, увы, увы!
...Не изменить судьбы, хоть тресни!
Я, пред самим собой в долгу,
грущу о недопетой песне,
звучавшей в дружеском кругу.
Не вижу лучшего исхода,
чем горько мучиться душой.
Не верю красному восходу,
зажжённому мечтой чужой.
   
    Возвращенье в любовь
Снег был похож на женский плач.
Он душно падал и слипался.
Казалось, будто злой богач
пространство белое скупал всё.
Снег черпал воздух на лету
и вычерпал его до вдоха.
И стало жить невмоготу
в предчувствии переполоха.
Ещё стояла тишина,
но тишина была нарывом,,
тревожно насторожена,
как жеребёнок над обрывом.
Мосты крошились в этот миг.
От ангелов и от пророков
Бог отворачивал свой лик
и мир запутывал в пороках.
И трогал лезвие палач,
и трепетала птица пульса...
Но тут неведомый скрипач
струны надорванной коснулся
и ход часов восстановил!
И ветер стал трепать одежды.
А звук мне душу растравил
и — оживил мои надежды.
Они сгорели не дотла!
Ты этого ещё не знала,
сидела, сладкий чай пила
и слёзы горькие глотала.
    
      Предвкушение
В тишине одиночества
я заманчивый грех совершаю:
мне любить тебя хочется —
видит Бог, я тебя предвкушаю.
Время тянется медленно.
Ожидание — самосожженье.
Но я думаю: нет ли в нём
настоящей цены предвкушенью?
Ты ещё впереди,
может, на расстоянье порыва.
Бьётся сердце в груди,
как звезда
за мгновенье до взрыва.
 
  Весенняя женщина
В небе хмарь,
и в глазах моих тоже.
Нынче солнце неведомо где.
Ах, тоска на весну не похожа,
даже если весь город в воде.
Не забрезжит ли луч,
не заблещет ли
на берёзовой мокрой коре?
Заблудилась весенняя женщина
в сентябре, в октябре, в ноябре.
Там она и любила, и грела.
Не сгорела, сжигая дотла,
а, наверное, перегорела
и другой стороною пошла.
   
   Осенняя женщина
Грядут холода,
только это меня не пугает.
Никто не отнимет теперь
этих нескольких встреч!
Осенняя женщина
взглядом листву зажигает —
что стоило ей
и меня своим взглядом зажечь?
Я вдруг ощутил,
что во мне начинается осень,
и понял, что осень —
спасение,
но всё равно,
осенняя женщина,
о, как опасны вы очень
созвучием чувства
и тем, что желанно оно.
 
   Зимняя женщина
Как давно уже не осталось
на деревьях живой листвы!
Ах, не сетуйте на усталость —
это я устал, а не вы.
Не от холода, а от дрожи —
вы не видите — я горю?
Нелегко мне далось, похоже,
восхождение к декабрю.
Мы мгновение были рядом
а дороги торили врозь.
Ах, зачем вы алмазным взглядом
пронизали меня насквозь!?
И ушли, и не стало страстью
то, что утренним светом жгло.
Ледяное дыханье счастья
синим инеем полегло.
Я не вижу вас — вы пропали
в тёмно-белых ветрах зимы.
И не знаю теперь, печали
у кого попросить взаймы.
      
         Ассоль
Высохло море, рассохся корабль,
умер король.
Жизнь пролетела,
очнуться пора!
Слышишь, Ассоль?
Высохло море, на раны земли
выпала соль.
Белые чайки
цветами взошли —
видишь, Ассоль?
Высохло море, прошли чудеса.
Время утрат...
Там, где ты алые
ждешь паруса,—
алый закат.
Высохло море, по старой тропе
сухо идти.
Может быть, просто
отныне к тебе
нету пути?
Высохло море, но мучит, знобя,
детская боль.
Может быть, просто
не верят в тебя
больше, Ассоль?

       * * *
Всё прошло давно, словно не было,
счастье новое тебе выпало.
И моя судьба новым полнится,
но глаза твои всё же помнятся.
Как два яблочка да на яблони,
да зелёные, с ноткой горечи.
Как два облачка, как два обруча,
словно катятся с горки-горочки.
В эту горочку мне идти-идти
по крутой тропе да по памяти.
Ну а память я да помилую —
ты была и есть моя милая!
      
        Звёздная пыль
Для разбитого счастья нет клея.
Впрочем, сердце моё зажило,
и что было — о том не жалею,
но жалею о том, что ушло:
как земли под собою не чуя,
пыль со звёзд собирал я в ладонь!..
Это было высокое чувство,
обжигающий душу огонь.
Я живу теперь, словно в темнице.
И не надо меня упрекать.
Тот, к кому прикоснулась жар-птица,
будет снова жар-птицу искать.
Будет жить между сказкой и былью,
если только он не позабыл,
что душа позолочена пылью...
Это та, это звёздная пыль!
      
         Взлётная сила
Уже давно живём в одно дыханье,
в одну поруку счастья и беды,
в одну заботу и в одно сиянье...
Да только всё на разные лады.
О, неужели мыслимо такое,
когда два ветра дуют леденя:
я — встречный ветер твоего покоя,
ты — встречный ветер моего огня?
И так давно... Но я доволен этим,
а может быть, мне даже повезло:
в моих порывах вечный встречный ветер,
как самолёту, дует под крыло.
       
         * * *
Даже чувства бывают виною,
будь они и кристально чисты.
В каждой женщине, встреченной мною,
я ищу роковые черты.
О Всевышний, спаси от подлога!
Я смятён, я хожу по ножу:
то в одной, то в другой понемногу
роковые черты нахожу.
Это ложь и дорога кривая!
И предчувствуя сердцем беду,
я боюсь, что тебя забываю,
что тебя никогда не найду.
 
   Дождь разлуки
Сезон дождей.
Настал усталый дождь.
Желтея, лист
в напрасных муках корчится.
Ещё ты любишь, может быть,
и ждёшь,
но этот дождь
сулит нам одиночество.
И поделом!
Не надо о былом.
Всё стало сном...
По крайней мере, станет.
Ведь птица счастья
с раненным крылом
от стаи обязательно
отстанет.
         
        * * *
Нет у моей надежды прока —
я жажду яда.
Мне грустно-сладко-одиноко,
но так и надо.
Опять нелётная погода
нам ставит сети.
У нашей сказки нет исхода
на этом свете.
Пусть у дождя, что город мочит,
вода живая,
а я хожу-брожу и молча
переживаю.
А в сердце рана ножевая
не заживает,
и тучи сквозь него, как звуки,
перетекают.
Вот из чего все мои муки
проистекают.
Вот потому и нет исхода
у нашей сказки.
И каплет, каплет с небосвода
и блекнут краски.
Но даже слова нет упрёка,
и даже взгляда.
Мне грустно-сладко-одиноко,
но так и надо.
    
         Прощанье
                Ирине
Вижу, как ветер тебя отсекает.
Ты удаляешься — я отстаю.
Я остаюсь, я тебя отпускаю —
самую лучшую песню мою.
Так и не спетую — не получилось.
И неохота гадать, отчего.
Зря провиденье за нас поручилось,
не оправдалась надежда его.
Словно бы сердце подёрнулось пеплом:
всё хорошо — ничему я не рад.
Слышу, как ветер мелодию треплет
на неродной, незнакомый мне лад.
         
          Комета
Это чувство сживает со света.
Но оно не моё, не моё.
Эта женщина — словно комета:
пролетела — и нету её.
Но небес роковое смещенье
оказалось значительным столь,
что на сердце не только смущенье,
но и сладкая, сладкая боль.
Утолить её, Господи, нечем!
Я тужу, я себя извожу.
Лишь сгустится сиреневый вечер,
я межзвёздные дали гляжу.
Но ни просверка там, ни движенья.
Тщусь понять, почему, отчего
мимолётны всегда искушенья.
Миг пройдёт — никого! Ничего!
   
   Последняя печаль
Пока ещё всё обратимо,—
я размышляю невпопад.
Смотрю чуть в сторону и — мимо,
и осторожничает взгляд.
И всё же чувствую заранее
я всю свою неправоту.
Плен твоего очарования
мне разорвать невмоготу.
А небо глаз твоих задымлено,
и разгляжу в них что — едва ль.
Зачем твоим зовётся именем
моя последняя печаль?
   
     Послечувствие
В сердце полынно...
Горчат ли недавние страсти?
Стынет в глуби золотая,
как солнце, песчинка.
Есть же горчинки,
похожие чем-то на счастье.
Эта горчинка,— наверно,
такая горчинка.
Свет послечувствия —
свет молодого рассвета.
Мягок и лунн.
Не захлопнулась лунная сфера.
Что же ушло?
Или просто закончилось лето?
Или растаяла очередная химера?
Осень не станет выдумывать
новые боли,
но очарует
гипнозом обманных восторгов.
Можно вздыхать
да искать себе новые роли,
не обивая
тропинок чужих
и порогов.

  Несправедливость
  с точки зрения женщины
Свеча согнулась и оплавилась
от первородного греха.
Но чем она ему понравилась?
Ну разве я ему плоха?
Люблю, а он сказал: прилипчива.
Неужто в этом есть вина?
Люблю, а он сказал: придирчива...
Но ведь на то  я и жена.
Мне есть о чём поплакать в наволочку,
с ночной тоской своей в ладу.
Хотела танцевать цыганочку —
плясала под его дуду.
Уже друзей почти забыла я.
За что я плачу и плачу?
Ну чем, ну чем она его купила, а?
Ну чем?!— в глубь зеркала кричу.
Ах, эти стёкла, стёкла вещие.
Не в них ли молодость моя?
Зачем так много в мире женщин, и
есть интереснее, чем я?
Что делать?— бьётся мысль нескладная,
и не придумать ничего.
Ну разве только жизнь обратно
вернуть и — не любить его?
Сижу одна в пустой квартире...
Неужто жизнь моя — не сон?
Зачем мужчин так много в мире,
но интересный самый он?

           * * *
Вздохи, покрытые картой козырной,
вот они, тут, никуда их не сбыть.
Вырвалось: «Как надоело быть сильной!
Хочется женщиной просто побыть!..
Пусть никакой не княжной, не царицей...
Зреет давно в затаённоё глуби:
быть просто женщиной, стало быть жрицей
магии веры, надежды, любви.
Чтобы ловить восхищённые взгляды,
чтобы взглянуть — и любого в полон!
Чтобы любимый мужчина был рядом,
чтобы без памяти был он влюблён».
Но погоди! Погляди на сугробы —
нам перепало от зимних щедрот.
А к сожаленью, на каждое «чтобы»
множество «если» и наоборот.
Я ли тебя не любил и не славил?
Как мы пошли по дороге утрат?
Кто-то меня безнадёжно подставил.
Неоправдавшийся, я виноват.
Чем возразить, что сказать по упрёку?
Что тут нелепость, а что тут — судьба?
Сопротивляться надменному року,—
может быть, счастье, но это борьба.
Если мы что-то не так сотворили,
если лежат наши флаги в пыли —
это обидами нас охмурили,
ложью и лестью сердца оплели.
Да не покатится счастье под горку!
Разве обиды тебе не тесны?
Как бы там ни было больно и горько,
жизнь продолжая, дождёмся весны.
Вот уже  март полыхает зарницей.
Сбудутся, может, желанья твои.
Будь просто женщиной,— стало быть, жрицей
магии веры, надежды, любви.

           * * *
                И.Х.
Зима на стёклах рисовала фрески,
постичь пытаясь тайну красоты.
И проступили в контуре нерезком
давным-давно забытые черты.
Я дальний путь угадывал за ними —
он белоснежной замятью пылил.
И я узнал, я вспомнил её имя —
Снегурочки, которую любил.
Она судьбу испытывать не стала,
самой себе, а может, мне назло,
и не пришла, а может, опоздала...
Не повезло? А может, повезло?
Земные и небесные скитанья,
далёкие и близкие пути
не отменили это опозданье.
Ей не догнать меня и не найти.
А я остановиться не успею
среди зимы, в ветрах и серебре,
когда она весёлою капелью
на целый миг напомнит о себе.
А может, я ей просто не поверю.
А может, просто спутаю с другой,
соединяя в узел юг и север,
зиму и лето, бурю и покой.

  Происшествие
Она — ну чего ради —
смотрела из окна,
и теплился во взгляде
свет жёлтого огня.
Горел, не потухая,
костёр её тоски,
а ночь была такая,
что не видать ни зги.
И времени дыханье
соединило нас
в коротком замыканье
мужских и женских глаз.
Двух взглядов напряженье
и два — в морщинах — лба.
Не битва, не сраженье,
а всё-таки борьба.
И ток пошёл, и вскоре
в меня перелилось
невидимое море
невыплаканных слёз.
Извечных и случайных,
и вовсе без причин,
и светлых, и печальных,
и слёз из-за мужчин.
От счастья и от горя,
которое ожгло...
Я взвесил это море
и понял: тяжело!
И напряженьем воли,
собрав остаток сил,
я взглядом это море
обратно перелил.
И прячась виновато,
во тьму шагая прочь,
шептал: помочь бы надо,
да только как помочь?

      * * *
С неба месяц на девочку пялится,
совершая привычный полёт.
Эта девочка в розовом платьице
по тропинке надежды идёт.
Вся она — как цветущее деревце.
Впрочем, деревце ей не чета.
То, во что ей так радостно верится,
называется просто — мечта.
На берёзке качаются веточки
под напором воздушной струи.
И, наверное, кажется девочке,
что она в двух шагах от любви.
В двух попытках, ошибках, печалинках.
Словно струночка, напряжена,
вдруг кого-то заденет нечаянно
и подумает, что влюблена.
И неведомо девочке, чем потом
станет первая эта любовь.
Может, шёпотом, может быть, опытом...
Или сладкой надеждою вновь?


           Спринт

           * * *
Я восхищаюсь, а ты возражаешь, увы.
Только вздохну — откликаешься: я не такая...
Ах, да пойми же, что я тебе не потакаю!
Просто смотрю через зоркую линзу любви.
   * * *
Чтоб отдыхать от мелкого,
не стоящего взгляда,
смотреться чаще в зеркало,
как говорится, надо.
* * *
Выздороветь бы...
Да не выздоравливается.
Ждать, что всё обойдётся,
когда мир останавливается,
и только сердце
бьётся?
  * * *
Пред женщиной как не воображать?
Мы красоту её воображаем
и получаем то, что обожаем
и что в руках не можем удержать.
* * *
Жизнь дорожает,—
говорят от непонимания,
не разумеют:
дорожает-то проживание —
жизнь дешевеет.
* * *
Гром грозовой, будто «р» в разговоре.
Небо нахмурилось, город погас.
Ливень обрушился аурой моря,
затосковавшего сильно о нас.
* * *
Даже при самой дождливой погоде
и вопреки злой чужой ворожбе
солнце моё никогда не заходит.
Солнце моё — это мысль о тебе.
* * *
В этом дожде я увидел спасенье:
вымок — и словно грехи искупил.
Так повезло! А всего-то везенья —
из дому вышел, а зонтик забыл.
Видимо, стоило пасмурным утром,
под продырявленным небом бродя,
вдруг угадать себя лодочкой утлой,
мокрым листом, промокашкой дождя.

       Любовь
Сожмётся мир до атома, до точки!
Два алых рта его испепелят
в огне двух душ, лишённых оболочки
и превращённых в воспалённый взгляд.

        * * *
Я против разочарованья,
когда судьба нам улыбается.
Пусть не сбываются желанья,
но пожеланья пусть сбываются!

         * * *
Судьба сыграет на трубе,
и я сгорю звездой падучей...
Пускай! Чтоб кто-нибудь везучий
желанье загадал себе.

          * * *
Эх, как зимы в детстве были любы!
Грели нас весёлые дела.
А теперь нас греют шубы, шубы...
Хочется тепла, тепла, тепла!

     Ожог
Под ветра шум,
под птичьи переливы
лесной тропой я вышел на лужок
и угодил в объятия крапивы
и всё забыл —
запомнил лишь ожог.
А после было горестного много,
от боли жизнь меня
не берегла,
но позабыл я всё,
кроме ожога
и той любви,
которая ожгла.
       
         * * *
Вчера и завтра — это ножницы.
А как под лезвиями жить?
О, я умру от невозможности
всё перерезанное сшить!

        * * *
Азы даются нам не вдруг
педагогической науки.
Сын отбивается от рук?
А вы не распускайте руки.

         * * *
Когда-нибудь пойму, состарясь
и вспоминая о былом,
что счастье — это только парус
в тумане моря голубом.
   
    Терминатор
Я помню тот день!..
Когда вас я заметил,
душа заблудилась моя.
Ласкал, теребя,
ваши волосы ветер,
но то был не ветер, а я.
Возжаждать бы мне
роковой несвободы,
напиток любви пригубить...
Но страшно узнать:
вдруг за прошлые годы
уже разучился
любить.

             * * *
Год завершая, заботы свои обесточим,
точки расставим, не будем с итогом тянуть.
Пусть эти точки опять чередой многоточий
станут, но прежде позволят нам передохнуть.

     Просветление
Дед Мороз не бил баклуши —
выпавшим с небес
снегом высветлил мне душу,
словно старый лес.
Всю, до троп, бегущих в поле
с ветром заодно.
До последней капли боли,
выжженной давно.
Злых забот опала пена —
не разворошить.
Ставшее второстепенным
не мешает жить.
Хорошо! Живи и здравствуй,
как заведено.
Это маленькое царство
не заселено.
То, что сеял, пожинаю,
а не трын-траву.
Только не переживаю
но переживу.
Пусть всё прячется под снегом,
ничего не жаль!
Крикну вдаль — и даже эхом
не ответит даль.

    * * *
Пора в дорогу.
Встану спозаранку
и вдаль пойду,
как будто не спеша...
И непременно клюнет на приманку
свободная,
как божий перст душа.
Моя душа — расстрига и повеса.
Живёт на слово —
не нужны гроши.
И я пойду по городам
и весям
не как-нибудь,
а в образе души.
Я не хочу пред совестью лукавить
и, где придётся, буду горевать.
И если где-то омертвела память —
дыханием своим отогревать.
О чём жалеть и что принять на веру?
Как доказать,
что помыслы чисты?
Я жизнь вдохну
в измученную веру,
я подниму уставшие мечты.
Я распрямлю заветные дороги,
все колеи привычные кроша.
И кто-нибудь
подумает о Боге...
Но я не Бог,
я — вечная душа.
Я раздроблюсь
на тысячи былинок —
и поднимусь я в каждой борозде.
Я распадусь
на тысячу тропинок —
миг пролетит,
и я уже везде!
Покуда в жизни
есть благоволенье,
и смерть есть смерть —
не более того,
пускай приходит в мир
одушевленье
и красота —
они спасут его.
    
    Обретение смысла
Всегда ли мы честны перед собой?
Всегда ли мы честны перед другими?
Пускай слова не станут городьбой,
чтобы ничто не спряталось за ними.
Судьба груба или душа груба,
но в океане сладкого соблазна
мной слишком часто правил дух раба —
с корыстью примитивной сообразно.
Я избегал малейшей остроты
и, как умел, лавировать старался.
Не только правды, но и правоты
своей иерархически боялся.
Как чародей, угадывал ветра.
Слова и те раскладывал на слоги.
Сверяя путь по компасу добра,
я выбирал неправые дороги.
Ну разве что ещё не падал ниц!
Но сам себе запутывал я путы
и, будучи рабом высоких лиц,
я стал рабом богатого уюта.
И вечный, вещный, страшный марафон
я побежал в заимпортные дали.
Всегда имея заграничный фон,
и мысли мои импортными стали.
Всего одна своя осталась мысль,
но беспокоит, заставляя вызнать:
а есть ли, если ли
хоть какой-то смысл
в моей весёлой, бесшабашной жизни?
Тьма удовольствий, полной чашей дом...
Но я уже догадываюсь смутно:
у сладострастий недостаток в том,
что все они, увы, сиюминутны.
А в бледном свете Млечного Пути
мы видим только истинно большое.
Неплохо было б Вечное найти
и прикоснуться к Вечному душою...
Я не любя люблю тебя, судьба.
Хоть все тобой угаданы желанья,
я вытравляю жалкий дух раба
пред пирамидой нового сознанья.
 
  Выхожу один я на дорогу
В поздний час просторы голубы.
Вот и осень клонится к итогу.
Но опять в предчувствии любви
выхожу один я на дорогу.
Пусть она теряется вдали,
даль клубится мглою и туманом.
Где-то там, на краешке земли,
будет отдых ссадинам и ранам.
Ночь густеет, звёздами пыля,
а туманы светятся творожно.
Спит устало русская земля.
Что же мне так трудно и тревожно?
Что услышал в шёпоте рябин,
что узнал нечаянно такое,
что теперь в предчувствии любви
не найду свободы и покоя?
Мрак небес прозрачен глубоко,
как зрачок недремлющего ока.
Это око смотрит далеко.
Человеку видно недалёко.
Я пройду куда не заглянуть.
Тихо так, что сердце внемлет Богу.
Слышу зов. Я продолжаю путь.
Выхожу один я на дорогу...

          * * *
Я живу на краю Ойкумены,
где людей — никакого следа.
До ближайшей звезды переменной
мне лететь световые года.
Ветер с окон дождинки сдувает
и скрывается с ними во мгле.
Почему одиноко бывает
на шестимиллиардной земле?
Перед кем и когда провинился?
Чем я эту печаль заслужил?
В небе месяц опять народился —
одинокий его старожил...
Еле-еле дождешься рассвета,
но, шагая в потоке людей,
будешь жмуриться сладко от света,
удивляясь печали своей.

    * * *
Как ни тянулся август долго,
но заработала резцом
златая осень, и что толку
раздумывать о том, о сём?
А у берёз редеют косы,
и, хоть лесок ещё тенист,
уже на все мои вопросы
ложится пожелтевший лист.
И обесценилась премудрость
ещё невысказанных слов,
и горько радует безлюдность,
незаселённость моих снов.
Кругом мне видятся изъяны,
но вновь мечтаю невпопад...
А разве можно строить планы
под листопад?..
Под листопад...
      
     Временной переход
Ветер подул от вибрации веток,
будто бы взбить решил белую шерсть.
Или метелью декабрь напоследок
всё заметает — что было, что есть?
Это и будет твоё одеянье,
Прошлая Жизнь, а на белом снегу
в необратимом астральном сиянье
я ничего разглядеть не могу.
Белая мгла, словно муть вековая,
обволокла, как тенёта в глуши.
И возникает во мне роковая
белая боль — невесомость души.
      
      Наше время
Пунктиры снежные косы,
снег тени белые сгущает.
Машина времени — часы —
нас в новый год перемещает.
Господь, должно быть, верит в нас,
а если верит, то не зря ведь.
И новый год, как новый шанс
ошибки старые исправить.
Давай оставим во вчера
обиды, горести, печали
и станем жить мы, как в начале,—
под светлым знаменем добра.
Друг к другу выстроим мосты.
Мы не тщеславны, не капризны.
И будут помыслы чисты,
и будут чувства бескорыстны.
Живя не только для себя —
и для людей, и для Отчизны,
мы будем радоваться жизни,
надеясь, веруя, любя!
И будем счастливы сполна,
сердца свои любовью грея.
И это будет наше время,
а не чужие времена!

    Грусть сластящая
Тихо льётся дождь с неба тёмного.
Словно песнь поёт...
Но о ком она?
Хорошо идти тёмной улицей.
На меня слегка ветер дуется.
Что с него возьмёшь?
Он расстроенный.
Разволнуется — только тронь его.
Светит холодно
лампа ртутная.
Грусть во мне растёт ниоткудная.
Грусть без имени и без отчества.
Грусть, сластящая одиночеством.
Но и горечь в ней, видно, тоже есть —
позабытость да позаброшенность.
Позабытость да позаброшенность,
от всего и всех отгороженность.
Это время любви кармической.
Это дождь такой летаргический,
усыпляющий долго-надолго,
обещая, что будет радуга...
Я доверчивый — обдурачь меня:
обещание так заманчиво.
Я поверю, что жизнь изменится,
все сомненья куда-то денутся,
будто женщина, что поверит мне,—
из другого пространства-времени...
             
            Лес
Ветви ль берёзы заденут за плечи,
запах ли хвои ударит в лицо —
мне почему-то становится легче,
словно ступил на родное крыльцо.
Как же скучал я по доброму лесу!
Как я устал от усталых людей —
пленников стресса, привычек, прогресса!
Лес и целитель мой, и чародей.
Он не единым упрёком не встретит.
Крикну ему неразменное: «Брат!»
и помолчу — он мне эхом ответит,
очень тепло, очень искренне: «Рад».
Рад... И я счастлив что радость взаимна.
Не для меня здесь ловушки тенёт.
Чтоб не болел, лес накормит малиной,
чтоб успокоился, вглубь уведёт.
По-человечески в дружбе доверчив,
он жизнерадостен, и потому
ягоду съем — станет на сердце легче,
словно бы главное в жизни пойму.
Настроение
Время такое (а время осеннее)...
Ночи такие — ни зги не видать.
Значит, грядёт полоса невезения,
что-то придётся опять потерять.
Время такое. Удача развенчана,
и избегает меня неспроста
лучшая и незабвенная женщина —
не покорённая мной высота.
Я улыбаюсь:
все горести мнимые
не возвеличивать, а уменьшать...
Что мне в далёком несбывшемся имени?
Что в нём? — опять повторю и опять.
Осень — дождливая злая империя.
Что же, с ресниц я дождинки сотру.
Словно листок оторвался от дерева —
дереву легче стоять на ветру...
 
    Оптимистическое осеннее
Бог нам даёт, но не то, что мы просим,
и, к сожаленью, не то, что влечёт.
Резко и зло начинается осень...
Значит ли это, что лето — не в счёт?
Подсторожу не приснившийся день я,
а прояснившийся, и не спеша
вновь обойду те земные владенья,
где полновластной хозяйкой — душа.
Ветер нашепчет, что песенка спета,—
мы никогда никуда не придём...
Так ли? Ведь в сердце есть аура лета —
что-то горящее жарким огнём!
Аура счастья, которое будет...
То, что спасёт от возможных невзгод...
Тешусь надеждой, что нас не забудет
завтрашних дней генетический код.

        Цветок
В краю разлук, в глухой тиши
Растёт цветок моей души.
Не ветер был к нему жесток —
сам рвался к небу мой цветок,
чтоб наглотаться звёздной пыли…
Его влекли иные были,
иные дали и миры.
Он стал заложником игры,
которую придумал сам,
молясь высоким небесам.
Зажёгся Запад и Восток,
когда стал светом мой цветок.
Он вспыхнул искрами в глазах
и отразился в небесах!
Упав в седой земной песок,
стал мучим жаждой мой цветок.
И горек сок его, и жгуч.
Он ждёт дождя из чёрных туч!
   
        * * *
Нас морозы спасут от невроза,
слава богу, зима как зима!
В белой дымке растаяли грёзы,
что когда-то сводили с ума.
Может быть, мне покой не обещан,
но ни чувством, ни мыслью не лгу.
По-другому мне видятся вещи,
без которых я жить не могу.
В миг, когда начинается Время,
исчезают из глаз миражи.
Кто есть кто? Человек — теорема,
и попробуй её докажи!
Всё запутано, призрачно, зыбко.
И у Бога спасенья моля,
я шепчу: до свиданья, ошибка!
Здравствуй, вечное правда моя!
       
        Весна
Чтоб капелью ледок дробить
с часа раннего допоздна,
чтоб любимых своих любить —
вот зачем приходит весна!
Будоражит сердца мужчин
песнь воробышка под стрехой.
Март — всего лишь весны зачин,
но однако же неплохой:
вьюгу белую обманул,
запоздавший мороз унял,
время к солнышку повернул,
настроение нам поднял.
И с надеждою: что теперь,
чем обрадует новизна?..—
я сегодня шагнул за дверь,
а за дверью она — Весна!
Словно только что свет зажгла!
Песнопенится в синеве.
И не только лишь от тепла
мысли плавятся в голове.
   
   У чёрта на куличках
Как больно мне от лезвий
печальных ваших глаз!
Давайте без претензий —
хотя бы в первый раз.
Я ничего не дал вам
и ничего не взял.
И не случилось чудо,
и не зажёгся свет.
А дождь короткой ниткой
нам души не связал
почти в зените лета,
почти в зените лет.
Но знайте: мне по нраву
красавицы в грустях,
не пьющие отраву,
предпочитаю спирт,
у чёрта на куличках
как будто бы в гостях,
где не пылают страсти,
пока хозяин спит.
Благоразумный полдень —
ура! ура! ура!
Благоразумный полдень,
без света и теней.
И, может, наша встреча —
ненужная игра,
и нет ни проигравших,
ни победивших в ней.
И уходить нет силы,
и оставаться лень.
И ощущаешь, будто
один куплет не спет
Запомним это место,
запомним этот день —
у чёрта на куличках,
где чертовщинки нет.
Но больно мне от лезвий
печальных ваших глаз.
Давайте без претензий —
хотя бы в первый раз.
      
       Мгновенье
Вы подумаете — ветер,
а на самом деле — вздох!
Эта женщина — стихия.
Эта женщина — подвох!
Не о ней ли целый вечер
Дождь шептался морося,
что она, пусть не жар-птица,
но светящаяся вся?
Взгляд её невообразимый
обещает или лжёт?
Свет её как будто греет,
а на самом деле — жжёт.
Это самоистязанье —
на неё смотреть, любя!
Но смотрел, не отрываясь,
сладко мучая себя.
А потом она пропала,—
значит, так тому и быть?
Вспоминаю, а не вспомнить.
Забываю — не забыть.
      
       Снежное утро
Ах, нынче снег непобедим,
и все эскизы дня январского
ночной метели белый дым
закрашивал чистейшей краскою.
Вконец устав от холодов,
идя по улице завьюженной,
я даже собственных следов,
увы, нигде не обнаруживал.
Я шёл неведомым путём,
которому не знал названия,
но чувствовал, что день зад днём
я как бы начинаю заново.
Расстроен или утомлён,
я девственный сугроб продавливал
и потихоньку связь времён,
разорванную, восстанавливал.
Как только — к середине дня —
бил первый ток по нерву времени,
я боль, пронзившую меня,
воспринимал с благодарением…
    
     Пришествие снега
Снег! Ваша светлость!
Пришествие духа…
Легче печали моей,
Но изменилось от этого пуха
даже течение дней.
Словно остыли недавние страсти,
холода не отвратишь.
Гляньте на улицу — только не сглазьте
остекленелую тишь.
Ах, я напрасно был ей непокорен!
Видимо, не замечал
в ней равновесие всех непокоев,
злых или добрых начал.
Снег, Ваша светлость!
Вы входите в образ,
предвосхищая зиму.
Вы мне созвучны…
Наверное, возраст
располагает к тому…
         
          * * *
Смысл жизни должен быть в борьбе!
— Ты в ней сгоришь звездой падучей!
— Пускай! Чтоб кто-нибудь везучий
желанье загадал себе!