Вытрясенное

Осознание приходит не сразу. Всё, что могло показаться мелочью, сквозь время приобретёт глобальный масштаб. Извечно бы только успевать следовать правилу – ни о чём не жалеть.

Всё едва ли к лучшему. Разрыв на два фронта, а я не из квантовых умников. Тяжкая ноша, забитая под завязку транквилизаторами. И ведь до сих пор умудряются думать обо мне как о крайности вселенского житья.

На один грех стало меньше. Тщеславие приобрело очертания приятных фиолетово-красных тонов. Осталось мыслить, что станет после других важных Шести, и куда меня за смелость в будущем упекут. В следующей жизни оценю, а пока растряхиваю нажранное сразу на двух изрядно трясущихся полках вагона.

Меня скрючивает не от горя, а от понимания того, что было и что будет. Реальность и её чувственность нагнетают. Боль я всегда успею накормить колёсами, а вот кто будет по ночам чесать моё ухо сопением, прижимать правым бедром к угловатому подлокотнику, еле ощутимо гладить моё сонное самолюбие – тёмное дело. Есть такое всеобъемлющее понятие острой нехватки. Голову кружит сортирный запах, от того, что воистину придавало сил, уже ничего и не осталось.

Уже вот как часов 29 травлюсь колкими взглядами. Всё, что по близости имеет выпукло-жёлтое очертание, нагоняет тоску, безвыходность, приступы клаустрофобии. Когда я  ехала на встречу объятиям, было куда менее муторно. Сейчас же всё более ненавистно. Чего стоит гнусавая и округлая внешность мелькающей женщины в синем.

Беспроволочное созерцание бесхребетных личностей. А так с задором представляется, как нас двое и мы творим добро, спрятавшись за белой простынёй. Чем-то родным тянет из глубин никотинового тамбура.

По воспоминаниям режет синевласая мягко-грубая Э. и её не менее замечательная улыбчиво-снежная С., позже присоединившаяся манерно-живая Лу. Несколько часов весёлой компании, искреннего молчаливого ступора от наконец-то совершённого совместного чуда. Жизнь тогда была почти налажена, если бы не люто-колкие морозы и ежедневные 8 часов отсутствия Ди в моей постели. Это всё равно, что утерять ту самую священную тональность и провести без музыки около четверти века.

Мигрень, давление, обмороки. Спиды, виски, койка, словарная мозаика, сломанная вешалка, куча лиц и всё ещё живой синий блестящий шарик на чём-то вроде новогодней мученицы. И стыд, стыд, много стыда и пару литров слёз. Главное событие уходящего года стало то, что Он не боится крови, в любом её проявлении, кровоточащие тела наводят на Него всепоглощающий экстаз. Не верить счастью пришлось, кусать локти от правоты, рвоты и неверных решений – тоже.

Вела себя как избалованная капризная роскошь с кучей амбициозно торчащих иголок из-под кожаного платья. Двое человек могут подтвердить, что извечно так и было, что ничего не поменялось и что так будет всегда. Всё-таки я рада за тех, кому это терпеть не придётся. Возможно, такая постановка глупа и нелепо смотрится, но это издержки характера, испорченного нервами, которые готовы дать трещину по любому вопросу. Ну согласись, что так и есть? Когда-нибудь поймёшь, почему я чаще ревела, когда Ты громко смеялся.

Сейчас нет смысла в женских обидах, всё равно выпрашивать жалость к себе уже не у кого. Да, я теоретически ничтожна настолько, что помимо любви, выпрашиваю ещё кучу сослагательных эмоций и горку смердящего внимания. Комплексы заклеены на изоленту пародий и игнорирования, а значит конструкция очень шатка. И я ничего не могу, дело не в  детском саду, я туда никогда не ходила. Уже в те годы разменивала жизнь на мужчин и черёмуху около дома.

В истинные воспоминания постродовых сублимаций придётся окунуться позже. Сейчас же хочется лишь тонуть в длинных красивых руках, прожигать совместные минуты на полках, забитых общим бельём.

Вот бы подарить Ему много разных и красивых, как сам их будущий обладатель, подушек...

26.01.10г.