Детская непосредственность автандил

...Зимние вечера в глухой сибирской деревушке, под отблески  коптящей керосиновой лампы, - необычайно длинны.  Через призму прошедших десятков лет, воспоминания раннего детства,  подёрнуты ещё и новогодней загадочностью,  среди множества которых -…..учительские  посиделки  в нашем  доме. Они мне запомнились морозным инеем на входной двери, русской удалью   вместе с неизъяснимой  грустью в песнях и .... почти полным отсутствием кавалеров.
 Это были послевоенные годы и тем всё сказано. Наш дом всегда славился особым гостеприимством и посещаемостью по нескольким причинам, но основной из них являлось то, что у нас был патефон, по тем временам роскошь и предмет зависти.
Полновластным хозяином и музыкальным распорядителем на этих вечерах был я, на мне лежала обязанность заранее наточить патефонные иголки, продумать репертуар и разложить в определённой последовательности грампластинки. К выполнению данной задачи я относился с неподражаемым энтузиазмом и творческим огоньком пятилетнего маэстро.  Именно по этому,  мой отец настаивал ,чтобы я получил музыкальное образование, чего к сожалению так и не произошло.
    Впоследствии , уже на наших взрослых застольях, приезжая к нам в гости, моя матушка всегда удивлялась:
       - Чего вы так долго за столом ведёте всякие разглагольствования, то ли дело мы – две рюмки выпили, сразу песни и танцы, неужели вы на работе не наговорились?
   Наверное она была права, я помню с каким задором они плясали и как выразительно  грустили в песнях.
   Вальс моя мама всегда танцевала со мной. Я был её кавалером, гордо восседая у неё на руках, нисколько этого не стесняясь и не делая попыток вырваться.
Старший брат в это время верховодил своими сверстниками во дворе.
Отец, сколько я помню из раннего детства, всегда был на учёбе или в командировках.
Мне запомнилась дорога, уходящая в сторону загадочного города Барнаула, название которого все произносили с благоговением и затаённой мечтой. Когда же он бывал на этих вечеринках, я необычайно страдал и чувствовал себя обиженным кавалером.
Точно так я страдал, когда проигрывал отцу в шахматы или шашки, страдал до слёз, причём горьких, это была детская непосредственность вполне понятная и потому – объяснимая…..

       ….Автандил был табасаранцем, уроженцем  горного Дагестана, получившим воспитание и обучение,  исходя из возможностей и традиций , пожалуй, даже аллахом забытого аула. Высокий и худой, с непобедимой щетиной и выразительно гордым профилем носа. Говорил он с характерным акцентом, подтверждая глазами твёрдую уверенность в сказанном. Воинское звание «прапорщик» исключало для его подчинённых возможность инакомыслия, степень исполнительности была высочайшей.
 Представляясь мне, командиру медицинского батальона, о своём прибытии для прохождения дальнейшей службы, из дополнительных сведений о себе сообщил:
 «Я люблу парадок». Это определило его дальнейшее служебное предназначение. Он был назначен начальником столовой.
      Организация питания раненых и больных- это всегда особая статья, а в условиях Афганистана, где три четверти больных было инфекционного профиля, требовала исключительной ответственности, расторопности и неутомимости.
 В Автандиле я не ошибся. Убедиться в этом довелось сразу же после его вхождения в курс служебных обязанностей. Генеральные уборки в столовой приобрели масштабы коммунистических субботников того времени и возведены были в ранг задачи особой государственной важности.
Новый начальник столовой не знал специфики войсковой кулинарии, был далёк от архитектоники прохождения и порядка составления тыловых документов,  но порядок он обеспечивал во всём. Порой  даже слишком, иной раз и с курьёзами.
   Через некоторое время  после вхождения Автандила в дела и должность, я сделал ему замечание за то, что в столовой не маркирован инвентарь, сплошная обезличка кухонной посуды.
Это может привести к серьёзным нежелательным последствиям. Завтра утром, как это принято в армии, он мне докладывает об устранении замечаний.
     На следующий день , привычно проводя построение и развод личного состава я видел , что начальник столовой преданно поедает меня глазами, это скорее всего могло означать высшую степень выполнения поставленной задачи. Непреклонное организационное правило – поставил задачу лично, лично и проверь её выполнение и дай оценку, как бы не был ты занят.
   … Кухня сияла первозданной свежестью, аппетитными запахами и деловой суетливостью персонала. Тем не менее ищу основания для замечаний и новых указаний, без этого никак нельзя, всё тот же святой армейский принцип и, конечно же, их нахожу , что и следует доказать.
  Неожиданно мне бросается в глаза надпись на трёхведёрном бачке, исполненная пожарной краской , громадными буквами- «КАСТРЮЛ».
      Автандил горд и предупредителен, демонстрирует мне бачок значительно меньших размеров, там написано всё той же краской – «КАСТРЮЛКА». Я ошеломлён , пока ещё ничего не могу сказать.
   Следующий шедевр автандиловой фантазии и высочайшей исполнительности гласил-
«КАСТРЮЛЧИК», размеры этого «кастрюлчика», естественно, были минимальные.
     Во мне зарождается бес, причём ещё сам не пойму, чем он разрозится, то ли гневом , то ли будет сведён на шутку. Смотрю на кухонных работников, они все при деле, стараются или делают вид, что их это не касается, на рожон не лезут. Зато в глазах Автандила – всё та же преданность и…- детская непосредственность .
    Несмотря на командирскую горячность и собственную молодость, нахожу в себе силы и мудрость, на сей раз обстоятельно  разъяснить Автандилу, что же это такое «маркировка», детская непосредственность в его по- швейковски преданных глазах, воспитывала и меня то же…
   Шло время ,  Автандил прижился среди офицеров и прапорщиков батальона, его ценили за мужской характер, прямоту суждений и поступков, прощая выраженную горячность, пылкость и непроходимую инфантильность в понятиях субординации. Ему долго объясняли, что к старшим надо обращаться на «вы», и, согласно требований устава , к подчинённым то же. У него это звучало примерно так: «Куда вы пошёл?»  «Где вы был ?»-это когда разговор шёл с солдатом. «Ты вызывали меня?»- Так  он говорил мне или кому- либо другому старшему офицеру.
  В обыденной жизни он был по- кавказски  гостеприимным  и хлебосольным хозяином, надёжным другом  и абсолютно бесхитростным  компаньоном.
   Запомнился такой случай;  как - то я обратил внимание, что замполит батальона с утра выглядит не выспавшимся и взъерошенным. Обычно он всегда был, пожалуй даже через чур, опрятен и ухожен, чем вызывал естественное раздражение у постоянно уставших , перегруженных работой врачей. Надо откровенно признаться ,  категорию должностных лиц, входящих в разряд «инженеров душ человеческих», офицеры в кампаниях, как правило, избегали, в глубине души чистосердечно презирали,  это  в лучшем случае.
       На мой вопрос о самочувствии , замполит поведал причину столь сильно повлиявшую на его состояние.
      Прошлым вечером, в комнате , где проживал Автандил, собралась компания, повод был вполне пристойный – день рождения одного из прапорщиков нашего батальона.
Подобные мероприятия не осуждались. Конечно, мы старались сдерживать излишнюю разухабистость наших подчинённых,  русская натура проявлялась независимо от профиля  носа и гортанности в голосе. Ближе к двенадцати часам ночи, когда лирические настроения достигли апогея, компания решила спеть, обстановка тому соответствовала, голоса начали прорезаться, для полной гармонии не хватало самой малости – гитары.
После того как были перебраны все варианты доставки гитары , компания сошлась во мнении , что идти надо к замполиту, благо у него в комнате была гитара, он пытался хотя бы что –то познать на войне. Выбор пал на Автандила. Как никак начальник столовой , лицо для многих доверенное, ему не откажет даже замполит.
    Автандил стучал в комнату к замполиту вежливо , но настойчиво. Общество обязало, для него это был закон.
  Замполит, к тому времени почти уснувший, не отказал себе в удовольствии прочитать гонцу лекцию, тем самым - завёл себя больше, чем того следовало,- но гитару всё же дал.
  Последним его напутствием было:
    - Смотрите, много не пейте, громко не пойте и не забудь вернуть гитару.
После чего, с чувством глубоко и до конца выполненного служебного долга, начал снова укладываться спать. Уснуть удалось не сразу, где- то ближе к двум часам ночи.
   Из объятий сна и радужных сновидений замполита вывел настойчивый и достаточно требовательный стук в дверь. Поздние ночные побудки ничего хорошего в армии ни кому ещё не приносили. Сон покинул замполита мгновенно, он, внутренне ёжась, открыл дверь.
Перед ним стоял Автандил и добросовестно протягивал гитару.
    - Спасибо, таварищ майор. Глаза его при этом излучали потоки детской признательности и непосредственности . Замполит ошалел от «восторга».
    За бортом был четвёртый час ночи.
Ответ его не имел точного литературного перевода, а сон, соответственно, продолжения.
  Услышанное от души меня повеселило, тем более, что вся компания, участвовавшая в ночной спевке, была в строю, во вполне сносном рабочем состоянии, желания распекать их за ночное пиршество у меня не возникло, замполиту я не посочуствовал , зная ,что он с успехом выспится и днём, так что разбора ночных «полётов» я проводить не стал.
     Погиб Автандил нелепо.
Доставку продуктов в батальон, как правило, осуществляли из Хайратона, это была знаменитая база на севере Афганистана, от нас она была расположена километров за двести.
Когда не было возможности выполнить доставку грузов вертолётами, мы снаряжали транспортную колонну. Начальник столовой к проводке колонны отношения не имел.
  Автандил не давал мне прохода-
       -Таварищ майор, отпусти меня с колонной, вернусь домой - дети будут спрашивать - где я был , что видел, какая она война, что я им отвечу?
          В то время, редкая колонна проходила не обстрелянной  душманами. Как правило, машины возвращались с пулевыми пробоинами, иной раз сопровождающим приходилось принимать бой. Броневой группой сопровождения у нас были допотопные машины типа БРДМ, давно списанные со всех видов учёта на которых стояли самодельно смонтированные пулемётные установки с расчётами из своих же солдат – санинструкторов. Так что мы были  сами себе режиссёрами, а может быть это и к лучшему, меньше людей знало , когда мы выезжаем , каким составом, когда будем возвращаться обратно. Так было и в тот раз. Обычная колонна грузовых автомобилей с едва обозначенной  бронегруппой, не больше.
      …..Колонна возвращалась в расположение дивизии, оставалось не более пятидесяти километров, позади был  Баглан с его непредсказуемостью, камышами, засадами и плохо скрываемой настороженностью, готовой разразиться в любой момент пулемётной очередью. Всё это оставалось позади, афганский блокпост, маячивший впереди, не сулил никаких неожиданностей. Щеголеватый офицер афганского «царандоя», с высоко задранной тульей фуражки, требовательно поднял руку. Колонна стала тормозить. Внезапно афганец передёрнул затворную раму и дал очередь из автомата по ближайшей от него машине….
   ….Общая сумятица и беспорядочная стрельба закончились довольно скоро. Как потом выяснилось, офицер был в состоянии наркотического опьянения и не контролировал своих действий и поступков. Автандил был ранен в верхнюю треть бедра. По всей видимости, была повреждена магистральная бедренная артерия, наложить жгут не представлялось возможным. Массивная кровопотеря привела к глубочайшему шоку.
    … Когда его доставили в батальон, он был без сознания, глаза его, подёрнутые лёгкой грустью, выражали удивление и детскую непосредственность………