Мамлюки

       1930 год, март ёжился  сугробами , завывая пургой  с ранними оттепелями. Сибирские морозы по ночам с успехом отстаивали  свои нерастраченные права. По накатанному санному следу брели, держась за руки, два небольших существа, закутанных в подвязанные  бичёвкой  ватники. Шмыгая попеременно носами, они щурились на солнце, словно пытаясь согреть свою неласковую судьбу его далёким теплом. Впереди показался скособоченный грязно-жёлтый санитарный барак. Тявкнувший щенок ещё больше прижал друг к другу малышей и они единым убогим комочком подкатились к заветному окошку. Оно долго хранило пустоту и молчание, не отвечая на их стук и всхлипывания. Наконец оконная занавеска  отодвинулась и чья то рука указала им на входную дверь, разрешая войти внутрь.
     - Вы к Зайцевой,- вопрос был задан по взрослому категорично, но в тоже время таил в себе какую то жалость.
    - Мы к маме ,- пискнули девочки с надеждой в голосе.
-   Так она ещё вчера померла, царство ей небесное, отмучилась бедная, а отец –то, днями раньше…..
Размазывая грязными кулачками недетские слёзы, девочки потянулись к сиротскому интернату, который находился неподалеку от тифозных бараков единого своей долей лагеря ссыльных. Создавался он в лютые декабрьские морозы. Здесь на земле кузнецкой находили своё пристанище, чаще всего сразу вечное,- раскулаченные из Подмосковья, Украины, Дона...Дети –сироты раздавались по приютам и детским домам, зачастую теряя связь между собой , получая новые фамилии, наугад определялись возраст и отчество…
       Из семи детей Ивана Зайцева, только эти две крохи попали вместе в один детский дом. Старшая была шести лет отроду.   Это была моя мать.
Остальных судьба разбросала навсегда. Лишь через тридцать пять лет, после неимоверных поисков, отыскался один из братьев. Страна взбиралась на Голгофу коллективизации, ломая человеческие судьбы и сводя миллионы людей в могилу.


  …-   Молодой человек, перед вами стена, чего вы добиваетесь?-
 -  Стена, да гнилая, ткни и развалится,- Владимир Ульянов с вызовом в голосе отвечал жандармскому офицеру, который искренне удивлялся этой вполне благополучной семье школьного инспектора, из которой дети один за другим уходили в застенки, ради какого то «народного блага.»
   Зинаида Ивановна, директор начальной школы в глухом алтайском селе с эпическим названием «Путиводная  Звезда», делала праздничный доклад, посвящённый сорокалетию Великой  Октябрьской Социалистической революции. Школа благоухала запахами конфет «подушечки»,  новых к празднику надетых валенок и морозными узорами на окнах.
Доклад был точно идеологически выдержан, дикция директора была соответствующей докладу. В истины, заложенные в нём, она верила не по чьим то словам, а из собственной жизни, в которой с ранних детских лет была одна борьба; борьба за выживание в детском доме, борьба за право называться человеком в приёмной семье , самостоятельное ведение хозяйства в избушке, выделенной ей колхозом после окончания «семилетки». Обучение в учительском институте, как это называлось – без отрыва от производства. Кроме того; два вихрастых мальчишеских существа, одно из которых сейчас взирало на неё восхищённым взглядом, восседая на первом ряду (второго удержать возможности не было ни какой, только в привязанном состоянии и то, на очень короткой верёвочке)- требовали к себе ни малого внимания. Отец этих «индейцев» завершал  нескончаемое обучение в Высшей партийной школе, поэтому как правило бывал в разъездах, да и когда завершил учёбу , у него постоянно была –Целина, подъём которой, являлся смыслом  жизни и тому подобные «этапы большого пути». Каждый не искал «проторённых дорог». Зинаида Ивановна была членом ВКП(б), также как и её муж, причём не только по убеждениям, но и делам..
 Я гордился своими родителями.
   Мы победили в самой суровой войне. Учились стойко переносить трудности, были уверенны , что эти трудности временного характера, враг разрушил наше хозяйство, враги за океаном не могли смириться с нашей счастливой долей, зарились на наше народное богатство. Мы строим самое справедливое общество в мире, разрушая старое до  основания.  Мы твёрдо знаем, что «рабы не мы- мы не рабы». Мы ни кому не позволим посягнуть на завоевания революции. Таковыми были убеждения моих родителей, в это искренне верил и я, с раннего детства..
  Точно, мы были не рабы, мы были мамлюки. Мамлюки  истории. Таковыми угодно было нас видеть…

 
    ….- Пройдут десятки лет, закончатся все войны, идеи пролетарского интернационализма откроют дорогу в светлое будущее всему человечеству, вот тогда Вы с гордостью сможете сказать своим детям и внукам – да я был в рядах тех кто защищал завоевания Саульской революции на передних её рубежах.
     Я, с оружием в руках, помогал братскому афганскому народу- сбросить вековые путы мракобесия и нищеты и был достоин памяти своих отцов и дедов, свершивших  Великую революцию у себя на Родине. Мы же её полпреды здесь , на афганской земле!- Комбат взмахом руки подтвердил проникновенность  и незыблемость сказанного, а также собственную в том убеждённость. После чего, уверенный  в том, что его слова дошли до сознания подчинённых, разрешил продолжать политзанятия руководителю группы, а сам двинулся в приёмное отделение медицинского батальона, куда с минуты на минуту, по имеющейся информации, должны были доставить раненых афганцев, случайно попавших под артиллерийский удар.
     Возле приёмного отделения, потревоженной разноцветной стайкой, сидели на траве монотонно воющие афганки, замотанные в паранджу. Присматривал за ними преклонных лет аксакал.
   В перевязочной приёмного отделения обрабатывали раненых, определяя степень повреждений и вынося решение по их дальнейшему лечению. Оставляли на стационарное лечение только в крайнем случае. Переводчиками  являлись солдаты – таджики, они свободно изъяснялись на пуштунском языке и пользовались доверием у афганцев.
   На этот раз в госпитализации нуждались трое афганцев. Аксакал с остеомиелитом  бедренной кости, мальчонка с переломом ключицы и двухлетняя девчушка, у которой осколком был разрушен локтевой сустав, причём ранение было застарелым и на рентгеновских снимках было видно полное расплавление сустава. Кроме того , у девочки, по словам аксакала, погибли отец и мать, она осталась полной сиротой.
     Дитя войны, ни в чём и не перед кем не повинное, только вступая в жизнь , понесло самую дорогую утрату. Революция продолжалась, деревья падали и щепки, как это не печально , летели безотрадной судьбой подобных птах.
  Девочку обихаживали наши сердобольные  медицинские сёстры, она довольно быстро пристрастилась к шоколадным конфетам и удивительно стойко переносила все медицинские манипуляции. Надо отдать должное, под воздействием антибиотиков и с применением самых на то время передовых методик лечения гнойных ран, дело быстро пошло на поправку. Через месяц в суставе появилась некоторая подвижность, которая давала какую либо перспективу на будущее.
     Размышления над судьбой этой девочки лишили комбата излишней патетики, величию свершаемой революции был нанесен существенный удар…..Девочку звали Джамиля, куда там мексиканским сериалам с их надуманными трагедиями, глаза этой птахи не дают мне покоя спустя двадцать лет….
  …. Рядом с афганским аксакалом пристроился мальчонка с гипсовой повязкой на груди и с немигающим взглядом  в пустоту. Несмотря на доброжелательное к нему отношение как со стороны медперсонала так и со стороны больных и раненых, он избегал разговоров даже с таджиками, мог часами сидеть рядом с аксакалом и смотреть в одну точку.
  Шло время , оно по- прежнему было лучшим лекарем, пациенты постепенно поправлялись.
    В батальон пришло радостное известие, что у  девчушки нашелся родной дядя , который на днях сможет её забрать .
Все радовались за неё, потому что понимали, она тоже постепенно отвыкает от своеобразия прежней жизни , привычного питания и в будущем это может с ней сыграть злую шутку. К тому же, судя по сообщению, дядя девочки был вполне респектабельным по местным понятиям человеком, это давало надежду на более благосклонную к ней судьбу.
    …Когда комбату доложили , что за девочкой и мальчиком прибыли родственники, он распорядился выдать им всё необходимое для лечения детей, а также снабдить всем чем можно на первое время. Чтобы дать женщинам при расставании возможность отвести душу, сам не вышел провожать . Под вечер спросил у начальника приёмного отделения, больше даже для порядка –
    -  Ну как там, девочка не плакала?
    -  Девочка то нет, зато наши отвели душу и сейчас их лучше не трогать, они же привязались к ней как к своему собственному дитю, она же спала у них в комнатах по очерёдности. Ревели как белуги, не приведи господь.
     - А мальчишка? – комбат затянулся сигаретой , странно глухо прозвучал его голос.
    - С мальчишкой всё по иному вышло, когда наши таджики –санитары при расставании спросили его кем он будет, когда вырастет и чем будет заниматься ,то он им ответил:- «Буду убивать шурави»…..
   Комбат после этих слов абсолютно отчётливо вспомнил фразу, когда- то сказанную ему вернувшимся из Афганистана офицером . Комбат тогда ещё сам  только предполагал возможность  для себя участия в этом по его твёрдому убеждению, необходимом для Родины деле.
  Его друг, за период службы в Афганистане, сумел пройти две служебные ступеньки, стал командиром полка, получил орден «Красной Звезды» и в глазах прежних товарищей был прикоснувшимся к вечности  счастливцем.
        -  Слушай , когда там всё закончится , как там сейчас? –Явно рассчитывая на рассказ о победоносном шествии самых гуманных идей революции.
    - Когда? – приятель на мгновение задумался, затем  как бы прекращая дальнейшие вопросы, ответил – Да как нас вышибут, тогда и закончится…..
  Его ответ запомнился своей неожиданностью и категоричностью.
     Суть его комбат понял только сейчас, спустя полгода собственного пребывания в Афганистане и долгих размышлений о происходящем. Это уже был мамлюк с пошатнувшимися идеологическими  убеждениями….
 

      … В ноябре 1987 года  ко мне в гости прилетела моя мать, к тому времени уже пребывающая на пенсии, но сохранившая: бодрость духа, живость интересов познания и ,слава богу,- здоровья. Я завершал обучение в  Военно-медицинской академии, в колыбели трёх революций, славном городе  Ленинграде. Вся страна, а тем более Ленинград, готовились тогда к  эпохальному событию – семидесятилетию  Великой Октябрьской  революции. Город преображался, повсюду шли приготовления к торжествам. Моя мама более сорока лет преподавала в школе историю нашего государства, историю партии и ей особенно волнительно было в эти дни увидеть всё то , что с гордостью внушала нам , чему верила, причём искренне – сама. Здесь она надеялась почувствовать пульс великих дел и свершений, ведь революция продолжалась.
    Трудно представить её смятение и нежелание верить в то, о чём я вынужден был  ей сообщить, а затем  подтвердить это фотоснимками. Когда я ей сказал , что демонстрация трудящихся около Зимнего дворца, все эти шествия со знамёнами и транспарантами-
лишь один большой спектакль , а актёрами в нём выступали переодетые курсанты и слушатели военных училищ и академий, в том числе и её сын, то бишь я, она долго отмахивалась от меня. Она не желала слышать того, что рабочие на демонстрацию могут пойти только за плату, а денег уже нет, платить нечем, вот нас и переодели под рабочих, вручили штандарты и восславили тем Великий Октябрь. Идея, как это не печально, себя изжила , несмотря на величье слов и чаяний в неё заложенных…., а жаль.
         « Витают в обществе идеи, им суждено благими слыть,
        В нём проповедники шальные, рождая действием абсурд,
         Любую здравую идею, до сумасбродства доведут…»
Мамлюки  выполнив свою миссию уходят… вольно или невольно.
  В Афганистане я был комбатом.
Перестройка набирала обороты и уводила в  Беловежье,  впереди ещё была Чечня….
Там мы узнали о шахидах,  с внутренним содроганием нахожу у них много схожего с мамлюками……