ЛЁХА

В Моздоке слякоть. Она везде. На земле , в воздухе, душах.
Патриотический порыв в войсках  иссякал, как непополняемая
 рублёвая заначка.
          Военный госпиталь чихал, кашлял и хмуро просыпался по
утрам с солдатской безисходностью. Лишь белые   халаты медицинских
 сестёр с невытравляемым запахом жжёного пенициллина и хлорки
разнообразили утреннюю тоску.
      Лёха  Челганов, «черпак» из 506 мсп, взьерошенный как воробей,
смолил чинарик обжигая заскорузлые от мазута и холода пальцы .
 Он третью неделю лечил гнойную рану на ноге, здесь в палаточном
 городке Моздокского военного госпиталя, куда его, вмете с такими же как он
бедолагами второй чеченской, доставили вертолётом из под Ханкалы.
      В палатках было тепло и кормили вроде бы сытно, но каждодневная
 тягомотина солдатчины и всеобьемлющая слякоть вселили в его глаза
нечто, настороженно-опустошённое и ко всему безразличное.
Даже когда ему меняли повязку, он казался бесчувственным и только
 бледнел,еле сдерживая привычный в обиходе мат.
   Писем домой он давно уже не писал и совсем не потому, что было некому.
Просто с трудом давались ему привычные в мирной жизни добрые и ласковые слова.
Родные из далёких оренбургских степей казались ему отрешённым и
не реальным видением из  прошлой жизни.
    Лёха видел смерть своими глазами, она его поразила обыденностью и отсутствием киношного героизма.
Сны его были подёрнуты туманом и копотью. Он черствел душой и замыкался в себе.
Только чубчик-заплатка на его голове оставалась прежним островком безмятежности и
самоутверждения.
      Как и в части , здесь были построения, отбой, подьём, казарменный потно-кирзовый уют.
                - Курить есть?- Перед Лёхой стояли двое, по виду местные старожилы.
   Слегка примятую «приму» они курили в горсть, зыркая по сторонам.
           -Не слыхал, кто такие приехали, чего их так ублажют?- снизошли они разговором до «черпака».
Лёха отрицательно мотнул головой. Он знал, сюда приезжают многие и часто: медики, корреспонденты.
Один раз даже довелось, правда издалека, видеть приезд Министра. Тогда их держали в палатках, не разрешая без особой(только по нужде) надобности выходить .
        На сей раз всё было обыденно, но местное начальство , тем не менее, было как то по особому суетливо и, неожиданно, снисходительно- доброе.  Это настораживало. Могла быть внеплановая эвакуация.
       Неподалеку от них, о чём-то оживлённо разговаривая , прошли двое. Он прапор, каких много, но его спутница невольно повернула к себе головы бойцов. Её походка была по мальчишески быстрой,вместе с тем неуловимо женской.
«Гаврош» на голове и задорно вздёрнутый носик сразу делали её задирой.
     Лёха долго смотрел вослед этой парочке и пытался вспомнить, что то связанное с этой девушкой.
То, что она была ему знакома, он не сомневался, потому и копался в памяти, пытаясь уяснить, где он видел это бравое существо в военной форме.
                День набирал обороты.  Уже была съедена утренняя «шрапнель» и получен дежурный подзатыльник от старшины отделения.
    На перевязке Лёха держался молодцом и хирург порадовал его непонятной фразой –«эпителизация»,что совсем не похоже было на возможный отпуск по болезни, с поездкой домой.
   Сигареты не снимали душевной грусти, хотя и радовали дремучим кашлем, особенно с утра.
Построение завершилось для него временной командировкой на кухню, в компании таких же как и он бедолаг.
 Их боевая задача  высилась грязными мешками в углу овощного цеха.
  Гнилостно- прелый запах картошки соответствовал слякотному дню и лёхиному настроению.
После непродолжительного бурчания и пронзительных инструкций заведующей столовой,
кухонные ножи и сбитые солдатские пальцы начали сдирать кожуру с клубней, заодно царапая душу воспоминаньями о доме.
       Постепенно Лёха переносился в деревню Малые Вёрсты, что затерялась в оренбургских степяхи стылым декабрём рождала мучительную тоску воспоминаний.
Почему то всё, что всплывало в его памяти, было опушено белым искристым снегом; и ресницы одноклассниц, и мягкий материнский платок, и даже нахохливщиеся на морозе воробьи.
   Словно в унисон его мыслям отчётливо донеслись слова песни-
                «Белым снегом, белым снегом,
                В ночь метелью ту тропинку занесло……»
Лёха уронил нож и , некоторое время, сидел не шевелясь-
                «по которой, по кото-о-рой,
                мы с тобой, любимый, рядышком прошли….»
 Грудной голос певицы проникал в лабиринты разделочных цехов и ,с неизъяснимою силой, манил к себе,  как луч света в тёмном царстве.
                Только сейчас он заметил, что вокруг него уже давно никого не было и он, влекомый чуднымголосом, пошёл на звук.
   …Обеденный зал госпитальной столовой был заполнен ходячими ранеными и сотрудниками госпиталя.
    Через варочный цех Лёха проник почти к самой сцене и замер от нереальности увиденного.
Он , конечно, видел по телевизору  исполнительниц русских народных песен в национальных костюмах,видел и фотографии своих бабушек и прабабушек в сарафанах и кокошниках, но здесь это было наяву, вживую…
….Прямо перед ним приплясовала сказочная красавица и сильным голосом утверждала, что стоит только выйти на улицу- «солнца нема, парни молодые свели меня с ума…»
      При этом она белым лебедем подплыла к Лёхе и отвесила ему зазывной реверанс.
Лёха попятился за спины стоявших рядом, но не тут то было, певица за руку увлекла его за собой,выплясывая при этом озорно и задорно.
      Лёха плавился от смущения, с ним такого ещё не бывало, даже когда впервые попробовал плод запретный.
Нескладным медвежонком он двигался за ней, пытаясь угадать следующие движения певицы.
Она, на мгновенье, привлекла его к себе и пропела-
           «Матушка, родная, дай воды холодной…….»
У Лёхи навернулись слёзы на глазах, он явственно ощутил в прикосновении певицы материнскую теплоту
 и нежность. Сердце его дрогнуло, он вновь почувствовал себя маленьким и пушистым, его снова любили, на него смотрели с восторгом , этот восторг не скрывался ни перед кем.
    ….Когда он вернулся на своё место, его одобрительно обхлопали по плечам окружающие,
но на этом испытания чувств для него не закончились.
Вслед за исполнительницей русских народных песен, (а её оказалась заслуженный деятель искусств Наталья Купина)на сцену вышла та, курносая, из хмурого утра. Она попробовала настрой гитары и вдруг запела удивительно чистым и до боли знакомым голосом.
                « ..Этот малиновый звон,
             от материнских икон,
               от той знакомой звезды,
             да от минувшей беды……»

По залу, лицам и душам слушателей разливался малиновый звон колокольчика полевого……
  ….Она спела ещё несколько песен, очарование этого дня не покидало Лёху, он отчётливо вспомнил, где он видел и слышал эту бравую девушку….
……..Когда он, вместе с другими ранеными, ожидал эвакуации из Ханкалы, то сквозь полузабытьё усталости и боли видел и даже запомнил песни, которые она там пела, глотая слёзы, стараясь облегчить их страдания.
 Лёхе долго казалось, что это был сон, не могла она быть там, среди этой грязи и всеобщей озноблённости чувств.
….. Подогреваемый сознанием, что его уже знают артисты, он неожиданно для всех, подошёл к артистке
 и потрогал её за руку.-    «Настоящая , живая…»-это и всё, что он сказал.
           …..Его никто не осудил за это, просто на измождённую пережитым душу солдата,
                упали крупные капли Добра……