Петропавловская крепость, посвящается Б. Туберману

В Петропавловскую крепость
к Трубецкому равелину
я с портвейном “Три семерки”
на трамвае прикачу.
Поплюю в сырое небо,
почешу о камни спину,
извлеку портвейн из сумки
и закрутку откручу.

Я куплю те “Три семерки”
у Таврического сада,
провезу их через город –
восемьсот янтарных грамм.
Афродиты и атланты
будут пялиться с фасадов,
будут клянчить по глоточку –
нифига я им не дам.

Говорил мне друг мой Боря,
что на этом самом месте
Александр Сергеич Пушкин
пил из горлышка Монтрэ.
А один из декабристов
(я не помню, вроде – Пестель)
исключительно нажрался
в том далеком декабре.

С той поры на этом главном
алкогольном перекрестке
распивали что попало
толпы фрейлин и актрис,
камергеры и поэты,
ветераны и подростки,
Ленин с Троцким,
Кушнер с Бродским,
а ещё мой друг Борис.

Боря, Боря, где ты, Боря?
Нет, серьезно – где ты, Боря?
Почему тебя здесь нету,
чтоб с портвейном мне помочь?
В Калифорнии далёкой
ты сидишь один у моря,
ну не моря – океана –
и лакаешь виски “Скотч”.

А в твоём родимом граде –
тут такая першпектива!
От Ростральных до Растрелли,
От Сената до Крестов
поллитровки и чекушки
из-под водки, из-под пива
выплывают горделиво
под решётками мостов…

Извлеку из сумки воблу.
Постучу по равелину.
И вонзюсь в неё зубами
после сотого глотка.
И под воблу врежу залпом
всю вторую половину.
И швырну свою ноль-восемь!
Пусть несёт её река.

Через Балтику к Гольфстриму,
путь нелёгкий, путь неблизкий,
через Баренцево море,
через Берингов пролив –
прямо под ноги Борису,
что сидит, лакает виски
на причале Сан-Франциско,
из Союза отвалив.