Я синими чернилами пятнаю белый лист

Я синими чернилами пятнаю белый лист.
Снежинки сбоку сыпятся, все почему-то – вниз…
Я мысли разметаю в полусумраке трамвая,
Чтоб после тихо вымолвить: “Ну, вот и собрались”.

Хочу большую тряпку взять, и небо протереть.
Наступит ведь весна, известно, только бы скорей!
И снова поворотами избитыми дороги
Я уезжаю в наши казематы на заре.

Я сглатываю строчек вкус, мне кажется – вино…
Сюда я больше не вернусь – зачем идти на дно?
Неважный свет, пушистый снег и серебрится иней,
А только я опять ищу дороги полотно.

Когда в тупик слова заводят – нечего терять.
Не слушай тех, кто на подходе, тех, кто молвит: “Зря”
Я с радостью дышу в обледенелое окошео
Так было раньше, до меня, так после повторят…

Ты спросишь: “Что страшней всего?”, а я отвечу: “Дверь” –
Не объясняя ничего – попробуй не поверь!
Ведь двери всех, кто прячется, веками разобщают,
И помогают проходить сквозь каменную твердь.

А белый отблеск падает на мятый мой листок.
Но разве это радует? Пожалуй, да. И что?
Нет, просто посмотри в свои прозрачные ладони –
Ты видишь там чего-то, что не видит уж никто?

Как нравится,
Как нравится
подолгу говорить!
Больной, увы, поправится, а дом, ура, сгорит.
Такие разговоры без конца и без предела
Спустя немного тысяч лет хоть кто-то повторит.

В проёме белой двери тихо дышит пустота.
Оплаканы потери и подведена черта.
И горстка чайных камушков на бесконечной нитке
Показывают молча, что задумка непроста…

Когда начнётся страшное, мы сядем вкруг стола.
В ладони будет сыпаться белёсая зола.
Мы тихо будем слушать эту речь, не понимая,
Как может нам помочь она в поступках и делах.пятнаю белый лист.
Снежинки сбоку сыпятся, все почему-то – вниз…
Я мысли разметаю в полусумраке трамвая,
Чтоб после тихо вымолвить: “Ну, вот и собрались”.

Хочу большую тряпку взять, и небо протереть.
Наступит ведь весна, известно, только бы скорей!
И снова поворотами избитыми дороги
Я уезжаю в наши казематы на заре.

Я сглатываю строчек вкус, мне кажется – вино…
Сюда я больше не вернусь – зачем идти на дно?
Неважный свет, пушистый снег и серебрится иней,
А только я опять ищу дороги полотно.

Когда в тупик слова заводят – нечего терять.
Не слушай тех, кто на подходе, тех, кто молвит: “Зря”
Я с радостью дышу в обледенелое окошео
Так было раньше, до меня, так после повторят…

Ты спросишь: “Что страшней всего?”, а я отвечу: “Дверь” –
Не объясняя ничего – попробуй не поверь!
Ведь двери всех, кто прячется, веками разобщают,
И помогают проходить сквозь каменную твердь.

А белый отблеск падает на мятый мой листок.
Но разве это радует? Пожалуй, да. И что?
Нет, просто посмотри в свои прозрачные ладони –
Ты видишь там чего-то, что не видит уж никто?

Как нравится,
Как нравится
подолгу говорить!
Больной, увы, поправится, а дом, ура, сгорит.
Такие разговоры без конца и без предела
Спустя немного тысяч лет хоть кто-то повторит.

В проёме белой двери тихо дышит пустота.
Оплаканы потери и подведена черта.
И горстка чайных камушков на бесконечной нитке
Показывают молча, что задумка непроста…

Когда начнётся страшное, мы сядем вкруг стола.
В ладони будет сыпаться белёсая зола.
Мы тихо будем слушать эту речь, не понимая,
Как может нам помочь она в поступках и делах.