Сцена из деревенской жизни

Наш посёлок Хужир, самый крупный на острове Ольхон, на Байкале. Он расположен в середине острова, на его западном побережье. Начинается от берега, где расположен пирс и стоянки катеров, и рыбацких ботов рыбзавода. С севера и юга ограничен песчаными пляжами, а с востока подступившим  хвойным  лесом.

 -  В далёкие уже, 60-е, годы жизнь ещё била там ключом. Основным  местом  работы местных  жителей был рыбзавод, рыбалка. Да и вся жизнь посёлка была направлена на обеспечение работоспособности этого завода.

  -Жизнь народа налаживалась. В прошлое уже уходила Великая война, репрессии. Забывалось горе. Но жили все, мы, подчиняясь  укладу, обычаям местных бурят, корни которых уходят в их далёкое прошлое. Все сказки, были небыли, в детстве, пересказывали друг другу, при этом сгущая краски, и очень гордились произведённым эффектом.

 - Осенью 1969 года я учился уже в десятом классе местной школы. Был старшим в семье, где кроме меня были ещё сестра и сводный брат.  Мать с отцом разошлись ещё в 1962 году. Поэтому хлебнули, как говорится горя, после денежной реформы 1961 года. Мать получала что-то около тридцати рублей и,  чтобы свести концы с концами, бралась за любую работу в посёлке. Позже появился и отчим, с которым дружбы особой не было, но и никаких поучений  и стычек тоже. Так мирно существовали. Поэтому, помня прошлую жизнь, подчинение матери с моей стороны, было полным.  Не  из  - за страха наказания, поскольку был уже довольно взрослый и под два метра ростом, а скорее из уважения к ней матери-труженице, даже нравоучений слышать было неприятно. В доме у всех были свои обязанности, а у старшего  их вдвойне.

-Как-то поздней осенью 1969 года не пришёл домой телёнок с поля. Было уже довольно холодно, темнело рано, но снега ещё не было. Я поздно спохватился и пошёл искать, когда уже смеркалось,

-В то время местные жители до снега выпускали скот на выгул. Коровы подбирали пожухлую траву, оставшиеся листья берёз и осин. В общем,  подножий корм, как у оленей.
Я пробежался по улицам, нет телёнка. Делать нечего, пришлось идти за посёлок.

-За лесом, километрах в двух от посёлка, подковой в лес, вползла  равнина, летом дурманящая ароматом степных трав и любимое место выпаса скота. Там же находится поселковое  кладбище, особенно разросшееся в последние двадцать лет. В начале кладбища, сразу за забором, находятся с десяток могил ссыльных спецпоселенцев - литовцев, выделяющиеся на общем фоне кладбища высокими деревянными крестами, метра по 3-4. И вот по этой равнине, по лесу, бродит скот, временами спускающийся на водопой к Байкалу.

-Пока я туда добрался, уже стемнело. Навстречу мне попадались бредущие домой коровы, телята, но нашего,  не было. Продолжаю идти вперёд, время от времени зову телёнка по  имени. Иногда, то тут, то там кто-то отзывается. Я кидаюсь в темноте туда, но ожидает разочарование. Так добрался до кладбища. Справа от дороги и впереди,  стена тёмного леса, слева от дороги кладбище, на которым светлыми пятнами краски маячат кресты и оградки могил.
-Жутковато одному. Посёлок за лесом, а сзади, за спиной, вдалеке редкие огоньки поселковой заимки, Шаманки. Слышу впереди в лесу голос телёнка, ну думаю наш и кидаюсь в лес. Громко позвать телёнка неудобно, ночь и кладбище рядом. Двигаюсь по лесу, а телёнок отзывается сзади. Бросаюсь назад, пробегаю мимо кладбища к сельповскому огороду, зову телёнка. Он отзывается где-то в лесу, я поворачиваю обратно. Крикнуть  возле кладбища, язык не поворачивается.

-Сколько так бегал не знаю, но пробегая в очередной раз мимо кладбища, услышал мычание телёнка из-за его ограды. Остановился, как вкопанный. Кладбищенская ограда сделана из штакетника, высотой метра полтора и в темноте видно, что в глубине, за могилами, что-то движется.

-Крадучись подхожу к воротам, калитки, там раньше не было, а ворота  были со стороны дороги, идущей в лес. Жуткая тишина, там обычно не слышно даже шума ветра, хотя чуть дальше деревья гнутся под напором байкальских ветров. Стой, не стой, а время идёт, да и холодно. Зову телёнка, отзывается из-за могил, но к воротам не идёт. В душе борьба идёт между страхом и необходимостью. Потом в голову приходит мысль, что вдруг там выкопанная могила и телёнок мог в неё упасть, тогда от матери достанется.

-Снимаю кольцо верёвки, которой соединяются две половинки ворот, и бочком втискиваюсь на территорию. Ни жив, ни мёртв  иду по дороге между могилами, вижу что-то шевелится  справа от меня. Я обмер, пригляделся, стоит телёнок, настоящий. Облегчённо вздохнув, всё - таки тварь живая, бросаюсь к нему. А телёнок зацепился ошейником, тем, что делали из женского трикотажного чулка, за чью – то оградку и стоит, как привязанный. Как он туда попал не знаю, но телёнок оказался не нашим. Да уж теперь всё равно, я уцепился за ошейник, как утопающий за соломинку и мы двинулись к воротам. От телёнка исходит такое благодатное тепло, что невольно и страх уходит.

-Вышли за ворота, которые закрыл, не выпуская ошейника из рук, и чуть не бегом двинулись с телёнком  к посёлку. Возле сельповского огорода отпускаю телёнка, который бегом направляется к Шаманке, а я мимо лесничества и больницы, домой.

-Сразу стало слышно  шум ветра, и я почувствовал холод, который стал забираться под телогрейку, так, что  пришлось тоже пробежаться. Прихожу домой, там тепло, свет горит, а мать моет посуду после ужина и сразу напускается на меня, где так долго болтался. Отвечаю, что искал телёнка и не нашёл. Мать говорит: «Какого ты телёнка искал, когда он уже давно дома». Так мне и не поверила, и весь вечер ворчала, попрекая бездельником.

Сергей Кретов
Баден-Баден, 20 января 2010 года