1941

Она жила на красивой улице. Знаете, есть такие улицы, широкие, обсаженные казенными деревьями по обочинам дорог. На её улице росли акации и шелковицы. И когда выпадал снег, улица сверкала чистотой, и ветви гнулись к земле под тяжестью снега. Она жила на красивой улице, в небольшом теплом доме, и из окна были видны маленькие припорошенные снегом крыши одноэтажных домиков, и речку тоже было видно, если присмотреться. И двор был большой и дети играли там в снежки и лепили снежную бабу вместе с родителями. Двор был просторный и зеленый, совсем не родня тесным грязным дворикам.
Но этой зимой никто не радовался снегу и никто не лепил во дворе снежную бабу. На столе лежало зачитанное и затертое письмо в треугольном конверте. Каждый день она читала то письмо, и верила, что совсем скоро он вернется домой и все будет как раньше. Мать ходила в старом платке и разговаривала с ней очень редко. Сначала она каждый вечер высматривала отца в окно с треснувшим стеклом и часами могла плакать. А потом и плакать перестала. К Новому году открыли единственную бутылку вина. Пили маленькими рюмками. Слушали радио. Не обнимались.  А через пару дней в дверь постучали. Он стоял в шинели и начищенных сапогах. Смотрел прямо растерянными глазами.
Сказал:
- Меня забирают, - и так и остался на пороге, как будто боялся, что его не пустят, захлопнут дверь перед носом.
Она опустилась на стул, закрыла лицо руками и стала просить, чтобы он не уходил, говорила, что без него она с ума сойдет и не выдержит, если он не вернется. Говорила, что она его не пустит или пойдет рядом с ним. И все повторяла "что же теперь будет. что будет? что будет?". И плакала, уткнувшись лицом в медную пуговицу солдатской шинели, вскакивала и беспокойно ходила по комнате, мяла в руках отцовское письмо в треугольном конверте, смотрела в окно на пустой заснеженный двор.
Он положил ей на плечо тяжелую руку и сказал охрипшим голосом:
- Я вернусь. обещаю тебе. Я вернусь.
И она поверила, затихла, и успокоилась, и плакать перестала. И, одев сапожки, вышла проводить его на вокзал. И когда угрюмый худой проводник крикнул, что пора зайти в вагон, она взяла его за руку в кожанной перчатке и обняла, и в шею уткнулась холодным носом. Она знала, он вернется...
А над головами взрывалось лиловое небо. И земля падала к ногам комьями.
Зима 41-го... Не забыли...