Отражённый мир... ретро-проза

         

          Скучно бродить по огороженной забором территории детского садика и ждать, когда тебя заберут.

          Раньше было не так. Мы с братом и сестрой вместе топали в садик утром, а потом вместе бежали домой. Но они как-то неожиданно выросли и перестали ходить в детский сад.

          Я хорошо помню Алёшкину школьную форму мышиного цвета и огромную фуражку, которая с трудом налезала на круглую голову. Его дружок Женька с гордостью говорил: «Лёха - очень умный, у него голова - как арбуз». Я тоже гордилась своим старшим братом и его фуражкой.

           Естественно, когда он пошёл в школу и погрузился в мир знаний, я с восторгом и обожанием последовала за ним. А когда на следующий год в школу пошла сестра Маринка и стала старательно выводить «МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ», мне это было уже не интересно.

            К тому времени все детские книжки были уже перечитаны и я пыталась подобраться к отцовской библиотеке. А там, в двух закрытых на ключик книжных шкафах, томились в заточении «взрослые» книги - в твёрдых переплётах, выстроенные в строго пронумерованном порядке. Только книжки по педагогике и психологии проживали не в шкафах, а на вполне доступной этажерке.
 
             В них совсем не было картинок, но зато встречалось много красивых непонятных слов, и я замучивала отца, постоянно приставая к нему с вопросами. Наконец, он решил эту проблему, выдав мне целую кучу словарей и научив ими пользоваться. 

              Мне нравилось, когда мы с отцом оставались дома одни. Любимое его кресло стояло напротив полукруглой печки, которая спинкой своей обогревала спальню родителей, а в гостиную выходила передней половинкой с тяжёлой чугунной дверцей.

              Когда печка начинала гудеть и завывать, отец открывал дверцу и кочергой расшевеливал горящие поленья, которые отвечали отчаянной стрельбой и выплёвывали на жестяной лист перед печкой маленькие раскалённые угольки.

               Отец усаживался в кресло, протягивал к печке ноги, и, кутаясь в зелёно-бурый клетчатый плед, читал мне вслух какую-то старую книгу. Вскоре голос отца, разморённого теплом от печки, постепенно затихал, и книжка падала из его сонных рук.

                Но странное завывание в трубе, треск и всполохи в печной пасти завораживали  меня  и заставляли неотступно вглядываться  в мерцающие угольки, которые тихо потрескивали, а иногда резко щёлкали и рассыпались мелкими искрами.
               
                Тонкие дымные завитки то плавно раскачивались в неслышном танце, то вдруг начинали  испуганно метаться и вытягиваться длинными вопросительными знаками.
 
                А на бугристой поверхности чугунной дверцы  давно уже шла своя, особенная -  ОТРАЖЁННАЯ жизнь.

            ... Прячась за дымовой завесой, скакали на быстрых лошадках лихие разбойники с перьями на шляпах...

            ... Заламывали тонкие руки в тщетной мольбе о пощаде  прекрасные дамы, небрежно перекинутые через разбойничьи сёдла...

            ... Бились о скалистый берег взбесившиеся волны, разнося в  щепки пиратское судно, и лишь один молодой невольник, в отчаянном желании выжить, из последних сил цеплялся за скользкое бревно сведёнными судорогой пальцами...

            ... А в освещённой всполохами пещере топтались в странном бесконечном танце  вокруг догорающего костра бородатые гномы, и их огромные тени метались, пугая и загоняя в тёмные углы всякую нечисть, выползающую из своих нор на ночную охоту…

            «Ну, всё, прогорело. Пора печку закрывать» -  выманивает меня из отражённого мира голос отца. И я тихонько бреду из гостиной в детскую комнату, пытаясь не расплескать по пути всё увиденное.

             А поздно вечером, набегавшись и наигравшись до одури, усталые и притихшие соседские ребятишки опять соберутся на нашем крылечке и позовут меня рассказывать сказки.

             И надо ничего не забыть и не перепутать.


Март 2007