Все мои стихи

* * *
Не боюсь я мышей
 и лягушек болотных.
Мыши серые.
 Ну и пусть!
Не боюсь я парней,
 что стоят в подворотне.
Все боятся.
 А я не боюсь!

Я боюсь, что счастье мимо
 незамеченным пройдёт
И меня никто любимой
 никогда не назовёт.

Вам смешно?
 Ну и пусть!

1964


* * *
Над ней хрипела первоптица –
Учился пенью соловей,
Но эти звуки углубиться
В работу не мешали ей.

Ей не хватало не таланта,
А предков с развитым мышленьем.
Она была неандерталка:
Годов тринадцать от рожденья.

Шершавым каменным осколком,
Пригодным для письма вполне,
Она старательно и долго
Долбила ямку в валуне.

К ней подобрался осторожно
Один взъерошенный приятель.
Хотел взглянуть он, если можно,
На непонятное занятье.

Она б сказала, да не знает
И слов таких, чтоб он поверил,
Как страшно по ночам бывает
В холодной каменной пещере.

И хочет выскочить признанье,
В ловушку пойманным оленем.
И отдала ему посланье –
Валун с заветным углубленьем.

Он стиснул камень в жёстких пальцах
И разломал – и весь ответ.
Он тоже был неандертальцем,
Им до любви – сто тысяч лет.

1965


* * *
На крестовидной тени самолёта,
На чёрном рисовом измятом поле
Распята мать с испуганным ребёнком...
А я живу на этой же планете,
А я хожу под тем же самым небом.
И я должна, наверно, что-то сделать,
Чтоб не скользила тень от самолёта
По беззащитным рисовым посевам.

О, если б каждый человек планеты –
Все, кто живёт под тем же самым небом,
Сощурившись, глядит на то же солнце,
И рвёт о земли хрустящие колосья, –
Сказал себе:
– Я должен что-то сделать,
Я современник – и молчать не в силах,
Когда грохочет крест от самолёта
И день и ночь по рисовым посевам!


* * *
Ты говоришь, а я молчу –
случайным словом не хочу
нарушить ясную союзность:
так дивно слились – гомон улиц,
тишь ниспадающих ветвей,
дыханье солнечных лучей
и голос твой; но снова ты
разводишь брови, как мосты,
и говоришь, что я молчу,
а мне слова мои, как шум
чужой средь голосов оркестра;
вокруг такое равновесье
тебя и мира.
Я молчу.

июль 1967


* * *
Я иду по берегу канала,
Ты идешь по берегу канала,
Мы идём...
Нет, это очень мало,
 безнадежно мало,
 чтобы «мы».

Я не знаю, думаешь о чём ты,
А тебе не важно, я – о чём.
Не пробить мне хода, даже щёлки.
Хоть почти касаюсь я плечом
Твоего плеча.
Но всё же, всё же
Я напрасно на пути твоем,
И напрасно думает прохожий
Будто я и ты сейчас вдвоем.

Я иду по берегу канала,
Ты идёшь по берегу канала,
Мы идём...
Нет...

июль 1967



* * *
Мне бы слёз туман и половодье,
Но глаза по-прежнему сухи.
Мне б заплакать, но взамен приходят –
Словно избавление – стихи.

Ты далек. А мне б застыть в печали
По моей несбывшейся любви,
Но во мне стихи вдруг зазвучали –
Дети незаконные твои.

авг. 1967


* * *
Я часто думаю о клёнах
С руками добрыми ветвей,
О тех, что стайкою зелёной
Живут на улице твоей.

Я часто думаю о ветре,
Что, прилетая к нам с реки,
Порою может незаметно
Твоей дотронуться щеки.

Я часто думаю о звездах,
Вернее, о звезде одной.
Когда наступит вечер поздний,
Она глядит в твое окно.

Я часто думаю о той,
О девушке с косою длинной,
И что сейчас она с тобой,
И что зовут её Мариной.

сент. 1967


* * *
– Куй, кузнец, мне цепь на шею,
Куй кольцо из чёрной стали.
Будут эти украшенья
Так к лицу моей печали.

И ответил мне кузнец:
– Много я ковал колец.

Может быть и цепь на шее,
И на пальце перстень,
Только сердце опустеет
И замолкнет песня.

Может цепь твоя стереться,
И кольцо сломается.
Если было что-то в сердце,
Всё равно останется.

Много я ковал колец, –
Так ответил мне кузнец.

сент. 1967



* * *
Пускай поймёт меня хоть кто-нибудь:
Стоит душа в разорванной рубашке –
Блаженный жребий или крест мой тяжкий –
Мне каждый в душу может заглянуть.

Бессмертье в глубину чужих веков
Я отдала б за полминуты нежности,
На смятые дешевые подснежники
Сменяла б груду лавровых венков.

Стоит душа в разорванной рубашке.
Звучат стихи, сквозь них не слышен крик:
Я отдаю пророческий свой лик
За розовую круглую мордашку!..

Стоит душа в разорванной рубашке...

окт. 1967



* * *
Я хотела всего огромного:
Если моря – то пусть бездонного,
Если неба – то пусть высокого,
Если птицу – то только сокола,
Если пить – так уж пить до дна,
А любовь у меня – одна.

Только дна не достать руками,
Небо скрыто за облаками,
И не пью, а хожу лишь около:
Мой воробышек не был соколом.

нояб. 1967




* * *
Не божьей милостью,
а милостью
возлюбленных
становятся поэтами.
Пригублены
истоки мастерства
не в день,
когда рука
строку стихов доверила бумаге,
а в день,
когда исполнена отваги
без рифмы написала:
 – Я люблю.

июнь 1968


* * *
В голубое небо засмотрись,
Залюбуйся крохотной синицей.
В небе так лучи пересеклись,
Что она покажется жар-птицей.

И другого счастья не желай,
Не пытайся взять руками птицу.
Получив в ладони журавля,
Ты не сможешь на него молиться.

И увидишь, где беда твоя,
То, чего не ведала в разлуке:
Сломанные крылья журавля
И свои беспомощные руки.

июнь 1968




* * *
Танцпятачок в поселке дачном –
Цветной забор, скамейки в ряд.
В оркестре девушка-скрипачка,
А рядом костыли стоят.

В неделю раз она играет
Здесь от семи до десяти,
И пары мимо проплывают,
Глаза пытаясь отвести.

А ей как будто горя мало,
Спроси – она могла б сказать:
Мол, я бы тоже танцевала,
Да скрипку некому отдать.

июль 1968



* * *
Смотрите в шахматную доску,
Как в зеркало тревог и бурь.
Как символично, как непросто
Передвижение фигур!

Полна решимости и гнева,
То наступая, то юля,
По полю скачет королева,
Спасти пытаясь короля.

Спасает девочка от двоек,
Когда стоит он у доски;
Жена спасает от попоек,
От дурости и от тоски.

Король (о, как вы все похожи!)
Сидит, ворчит, чего-то ждет.
Он многое умеет тоже,
Но дальше клетки не пойдет.

В далекой древности и в эру
Космического корабля
По полю скачет королева,
Спасти пытаясь короля.

Ей всё заранее известно,
И в том числе судьба своя:
Должно погибнуть королевство,
Когда не станет короля.

июль 1968


* * *
Если б мы с тобою жили
На различных полюсах
Да к тому же говорили
На различных языках,
Жили в разные столетья,
В разных верили богов
И вдобавок были дети
Ярых классовых врагов,
Да ещё б нас разделяли
Сто других причин, поверь,
Мы б друг друга понимали
Много больше, чем теперь.

июль 1968



* * *
Пусть будет безответная любовь,
Пусть будет бесприветная отчизна,
Раз говорят, что от хорошей жизни
Вовек хороших не писать стихов.

1968


Сравнение

Вожу ладонью по морщинам
На высохшей коре дубовой.
Жизнь оказалась слишком длинной
В сравнении с одной любовью.

А листья падают к подножью,
Наверное, уже последние.
Жизнь оказалась слишком сложной
В сравнении с одной трагедией.

Опять вернулась осень с ливнями
И малыши бегут по садику.
Я оказалась слишком сильной
Там, где быть следовало слабенькой.

А кто-то в комнате по скатерти
Вдруг чашку расплеснет нечаянно.
Природа оказалась матерью
В сравнении с моим отчаяньем.

сент. 1969



* * *
Какое странное соседство
Таких двух непохожих снов!
В одном из них я вижу детство,
Обегавшее сто дворов,
Облазившее сто заборов,
С лягушкой в потном кулаке, –
Весь этот мир, теперь который
Остался где-то вдалеке.

И сон второй. В нем всё похоже,
Как будто только миг спустя,
Такой же сад, и дом такой же,
Но там живет мое дитя.

Не видно – девочка ли, мальчик
В том сновидении моем –
Сначала возле лужи плачет
Над затонувшим кораблем,

Потом идёт, а мостик тонок,
И нет конца его пути,
А я сама ещё ребёнок
И не могу его спасти.

И днём мерещится упрямо
Едва осознанная грусть.
Чужой ребёнок крикнет: «Мама!»,
А я случайно обернусь.

нояб. 1968



* * *
А может быть, несправедливо
В наш страшный век заставить жить.
Ведь я от атомного взрыва
Дитя не в силах заслонить.

А может быть, бесплодной лучше –
Не надо мне бояться дня,
Когда у проводки колючей
Дитя отнимут у меня.

А если б в землю труп зарыла,
То кости взрывом разнесёт.
И нет спокойнее могилы,
Чем мой нетронутый живот.

февр. 1969


Закон инерции

Всё оказалось забытым и ложным,
Внешние силы давно не приложены,
Только упрямое глупое сердце
Мчится вперед по закону инерции.
Всё оказалось не так уж запутано –
Первое правило старого Ньютона.
Детство кончается и не кончается,
Долго пустые качели качаются,
Брошенный в воду кораблик с ладони
Долго в холодной воде не потонет,
И без влиянья чего-нибудь внешнего
Всё ещё плачет любовь моя прежняя...
Всё оказалось не так уж запутано –
Первое правило доброго Ньютона.

февр. 1969


* * *
Я говорю: «Не уходи!»
Как говорят: «Прощай!»
Чтобы потом не угодить
Из радости в печаль.

Я всё заранее прощу –
И в том моя броня.
Я всех любимых отпущу
С другими от меня.

И всё отдам. И с этих пор
Могу спокойно спать,
Ведь ничего не может вор
У нищего отнять.

февр. 1969



* * *
Тебе сейчас всё до предела просто,
И всё ты сформулировал вполне.
Какой ты умный, и какой ты взрослый! –
Ты всё, наверно, знаешь обо мне.

Ты так постиг законы женской мысли,
Что мне теперь ответа не найти.
Мои слова беспомощно повисли
Над пропастью, возникшей на пути.

А ты сверяешь по своим расчётам
Всё то, что я лишь думаю сказать.
Одна надежда, что вреда девчонкам
Не причиняют светлые глаза.

март. 1969



Диалог

Один сказал:
 – А истины-то нет,
Все наши чувства – только диаграммы,
И видим мы фотоны, а не свет,
И балки на опорах, а не храмы.
Другой не спорил. Но сказал в ответ:
– А у меня есть мама.

апр. 1969


Скобки

Я говорю: – Пусти меня! Нахал!
(И в то же время очень опасаюсь,
А вдруг я слишком сильно вырываюсь
И как бы он объятий не разжал?)

Я говорю: – Пусти меня, пусти!
Ты видишь, мне твои противны лапы!
(А вдруг я вырываюсь слишком слабо,
И он притворство сможет раскусить?).

март 1969


* * *
Скажи мне, целина, чего я стою.
Попробуй дать мне дело непростое,
И мы проверим вместе результат.
Мне нужно это самоутвержденье,
Поверить в силу собственных суждений
И в правоту того, что говорят.

Скажи мне, целина, чего я стою.
Мне двадцать лет исполнилось весною,
Сегодня мне путевка вручена.
Пусть строгости твоей закономерность
Меня проверит на любовь и верность.
Скажи,
 чего я стою,
 целина!

июнь 1969



* * *
Пиши стихи. Но только перед этим
Не изучай, как строится хорей,
А лишь пойми, что жить нельзя на свете
Без Родины, работы и друзей.

И чтоб ладони бредили лопатой,
Когда ты в полночь рухнешь на кровать.
Потом пиши стихи. И лишь тогда ты,
Наверно, сможешь что-нибудь сказать.

июль 1969



* * *
Мы встретимся снова с тобою
Под утро какого-то дня.
Ты видишь, я стала такою,
Какой ты придумал меня.

Там трассы легли километры
И новые встали мосты.
Ты видишь, целинные ветры
Мои изменили черты.

Я стала суровей и старше,
Упрямей, чем прежде была.
Но песня целинная наша
Тебя мне забыть не дала.

Она направляла в погоню
За мной своих строчек копье,
И я на застывшем бетоне
Оставила имя твое.

И эти два месяца, значит,
Судьбой не напрасно даны,
Чтоб жить я сумела иначе,
Когда возвращусь с целины.

авг. 1969



* * *
С подобным чувством не дано рождаться,
Оно придет с годами и умом.
О, дай, Россия, право на гражданство.
Дай мне быть звуком в голосе твоем.

И никакой себе особой доли
Я у России не хочу просить,
А просто лечь в траву в широком поле
И телом эту силу ощутить.

Пускай вопьются острые растенья
И силу богатырскую вольют.
О, дай, Россия, мне твое прозренье,
Позволь мне сердцем на тебя взглянуть.

С подобным правом не дано рождаться,
Оно придет с годами и умом.
О, дай, Россия, право на гражданство –
Всё остальное явится потом.

окт. 1969



* * *
Нам завтра путь – нетрудный и недальний,
Оттуда час езды – и Ленинград.
Мы собрались в интернациональный
Студенческий строительный отряд.

От объяснений никуда не деться,
И я твержу под взглядом всей семьи,
Что там демократические немцы
И, стало быть, что нам они свои.

Но почему меня не понимают,
А помнят только страшную вину,
И так меня в дорогу провожают,
Как будто провожают на войну.

Я слушаю, и всё как будто правда,
Но я не понимаю до конца:
Там будет сын солдата, что под Нарвой
Из пулемета целился в отца;

Там будет дочь ефрейтора, который
Под Могилевом бабку вел на смерть.
Какие поведем мы разговоры?
Какие песни будем вместе петь?

Нам завтра путь – и трудный путь, и дальний:
На нас сквозь годы смотрит чей-то взгляд.
Мы собрались в интернациональный
Студенческий строительный отряд.

апр. 1970


* * *
Я школьница. Портфельчиком качаю,
В нем пачкает тетради бутерброд.
И мальчика знакомого встречаю,
И прячусь от него за поворот.

Он стеклышко с асфальта поднимает
И на прохожих смотрит сквозь стекло,
А я слежу за ним, не понимая
Причины любопытства своего.

Вот он прошёл, а я стою в волненье
И вслед ему невидяще гляжу.
Я напишу о том стихотворенье
И никому его не покажу.

март 1970



* * *
Пятнадцать солнц взошло и снова скрылось,
На две ладони подросла трава.
А я всё та же, я не научилась
Особые придумывать слова.

Пятнадцать тысяч лет земля вращалась,
Пятнадцать тысяч звезд в одной реке,
А женщина к мужчине обращалась
На том же неизменном языке:

«Пятнадцать солнц взошло и снова село,
Пятнадцать раз скрывал сады туман,
Пятнадцать раз я, бедная, хотела
Идти к тебе через пятнадцать стран».

Пятнадцать солнц садилось и всходило,
Я всё смотрела в сторону одну,
Пятнадцать тысяч раз я подходила
К ни разу не закрытому окну.

Пятнадцать солнц взошло и снова скрылось,
Пятнадцать раз закат слепил глаза,
Пятнадцать снов пятнадцать раз приснилось
И некому их было рассказать.

май 1970



* * *
Потом ты встретишься с другой
(Не знать того бы дня!)
И назовешь её женой,
Как будто нет меня.

Она красива и добра:
Она тебе верна,
А я из твоего ребра
Была сотворена.

У вас свой дом, паркет блестит,
И зеркала, и бра,
Но как в груди твоей болит
Отсутствие ребра!

июль 1970


* * *
Едва ли ты меня поймешь,
Когда скажу о том,
Что мне уснуть мешает дождь,
Шумящий за окном.

Пока не встретилась с тобой,
Мне незнаком был страх.
Я спать могла под шум любой,
Хоть под обвал в горах.

А вот теперь, под этот дождь
Я думаю о том,
Что ты куда-нибудь идёшь
И мокнешь под дождем.

Мной сочиненная беда
Уснуть мне не даёт:
Тебе холодная вода
За шиворот течёт.

Живу в тревоге за тебя,
Мне ветер бьёт в окно,
Мне спать мешает шум дождя,
А ты уснул давно.

сент. 1970


* * *
Я прихожу туда, сама не зная,
Зачем мне нужно в сотый раз взглянуть,
Как женщины кастрюли покупают
И просят сковородки завернуть.

Потом иду к другому магазину,
Где лампы в холодильниках горят.
За рыбой, овощами и свининой
Там в очереди женщины стоят.

В соседнем – ткани трогают руками,
А я на всех смотрю, смотрю, смотрю
И ничего нигде не покупаю,
И ничего нигде не говорю.

А мне одной здесь ничего не нужно,
Я не хозяйка, не жена, не мать,
Мне некому варить обед и ужин
И некому рубашки покупать.

Спокойным счастьем светятся витрины,
И я смотрю на них, как на зарю.
Я допоздна хожу по магазинам
И всё смотрю, смотрю, смотрю...

окт. 1970


* * *
Нас незнакомка за плечо
Возьмёт и спросит вдруг:
– Скажи мне, мальчик, кто ты, что
И как тебя зовут.

Придёт ко всем по одному,
Чтоб вопрошать она:
– Скажи мне, девочка, кому
На свете ты нужна?

Она пронзит твоё чело
Стрелою новых дум,
Мужчину спросит: – Для чего?
А женщину: – Кому?..

Исток каких угодно тем,
Исход любых речей:
Мужчине страшно быть ничем,
А женщине – ничьей.

окт. 1970


* * *
С утра покрыл деревья иней,
С утра повсюду снег лежит.
С утра сегодня мой любимый
Уже не мне принадлежит.

Еще пока со мною рядом
Мой самый главный человек,
Но он следит тревожным взглядом,
Как покрывает землю снег.

Я не спрошу у бела снега,
Зачем он всё к земле летит,
И не спрошу у человека,
Зачем он в сторону глядит.

Я знаю, он пойдет сегодня
Всё в ту же сторону опять
Свой поза-позапрошлогодний
Непозабытый снег искать.

Пойдет он вслед за белой вьюгой,
Пойдет, пока хватает сил,
Туда, где с первою подругой
Снежинки первые ловил.

Там для него былое зримо,
А для меня лишь снег кружит.
С утра сегодня мой любимый
Уже не мне принадлежит.

нояб. 1970


* * *
Пусть ты не вернешься обратно
И мне нет дороги назад –
Скажи мне, что я виновата,
Скажи мне, что ты виноват.

Пока я не скрылась из виду,
Оглянешься ты, может быть,.
И вместе припомним обиды
Затем, чтоб друг друга простить.

Была бы мне легче утрата,
Когда б, оглянувшись назад,
Я знала, что я виновата,
Я знала, что ты виноват.

Иначе придется в кручине
До старости лет повторять:
Как можно без всякой причины
Навеки друг друга терять?

янв. 1971



* * *
Ищу себя, и в крайности бросаюсь:
То на шоферов с завистью гляжу,
То штукатуром на леса взбираюсь,
А после на эстраду выхожу.
Ищу себя. Ищу своё призванье,
Ищу своё единственное дело,
Такое, чтоб оно не наказаньем,
А радостью в ладонях загудело.
Такое, чтоб часов не замечая...
Чтоб каждый день мне не хватало дня.
Я знаю: прирожденных нет лентяев,
Есть люди, не нашедшие себя.

авг. 1971


В Чагоде

Здесь мне легче, яснее и проще
Вдалеке от свинцовой Невы.
Я сегодня в реке Чагодоще
Полоскала платок в головы.

Городской я была от рожденья,
Новый счёт поведу своих дней,
Как ступила ногой в отраженье
Надо мною свисавших ветвей.

Мне сказали берёзы: «Не надо,
Не печалься». А клен говорит:
«Коль попросишь, пора листопада,
Хоть недолго, да повременит»

Вслед ему продолжала осина:
«Зря беду ты себе не пророчь.
Ты родишь ещё доброго сына
И красивую вырастишь дочь».

Ой, спасибо вам, милые рощи,
За совет и душевный покой.
Завтра утром к реке Чагодоще
С коромыслом пойду за водой.

сент. 1971



* * *
Я их люблю, но отчего же
Мне неприятно замечать,
Как мать на бабушку похожа
И как похожа я на мать?

На моду новую поправки
Едва заметные ввожу
И на портрет своей прабабки,
Как будто в зеркало, гляжу.

И в этой рамке мне не тесно,
И не тоскливо под замком,
И всё заранее известно
О том, что станется потом.

Что никогда я не уеду
Таежным воздухом дышать,
И будет главною победой
Уменье кофточки вязать.

И будет что-то сниться ночью,
Чего не в силах разглядеть.
И у меня родится дочка
И будет в зеркало смотреть.

И будет думать: отчего же
Так неприятно замечать,
Что мать на бабушку похожа
И что похожа я на мать.

янв. 1972



* * *
Громко шаркая в коридоре,
По-хозяйски приходит
 горе.
Не решась ко мне постучаться,
Осторожно крадётся
 счастье.

Выхожу я горю навстречу
Отвечать приветливой речью:
– Хорошо, что ты хоть такое,
А могло быть и больше втрое.
Заходи же в мой дом скорее,
Ожиданье тебя –
 страшнее.

Ну а счастью идя навстречу,
Говорю я иные речи:
Мол, тревоги не оберешься,
Чем ты завтра-то обернешься?
Знают все о законе старом:
Ничего не дается даром.

А оно мне в ответ такое:
Мол, твое я, а не чужое.
Так открой мне скорее двери.
Я молчу.
Я ему не верю.

февр. 1972



Снег

Виной ли только этот снег
Или другое что?
Чужой какой-то человек
Надел твоё пальто.

И шапку где-то взял твою
И даже голос твой.
Зачем я рядом с ним стою
И не бегу домой?

Ведь знаю я, что он – не ты,
А лишь чуть-чуть похож,
И главные твои черты
Вовек в нем не найдешь.

Но я стою, и силы нет
Мне от него уйти.
Всё жду я – вдруг он даст совет,
Где мне тебя найти.

февр. 1972




Март

Когда весь двор затопит половодье,
Возникшее из мартовских снегов,
Не называй ни Колей, ни Володей
К твоей душе пришедшую любовь.

И, если вдруг неведомые прежде
Откроешь силы новые свои,
То назови их – Верой и Надеждой,
А может быть, Наташей назови.

март 1972



* * *
Как тяжело опять в спортивный зал
Войти бесстрашно после перерыва.
Там все сильны, отважны и красивы,
А ты от них немыслимо отстал.

Там появилось много молодых,
Они твои ошибки встретят смехом,
И не помогут прежние успехи
И даже отзвук почестей былых.

И это значит только: не бояться
Мучительного, долгого труда,
А кто боится слабым показаться,
Тот сильным и не станет никогда.

нояб. 1972



* * *
Нравится мне слушать сплетен сплетенье,
После – самой сочинять продолженье.

Россказни бабьи, а я замираю,
Судьбы чужие к себе примеряю.

Даже порою, краснея от робости,
Я у других выясняю подробности.

Жизнь-то моя ещё, может, не начата,
Вот и хочу я, чтоб было всё начисто.

Уши развесила, слушаю сплетни.
Судьбы чужие – опыт столетний.

янв. 1973



* * *
Из всех сокровищ планеты
Мне не на что променять
Хорошую сказку эту
Про Вовку и про меня.

Про то, как мир ещё не был
Знаком ни с какой бедой,
И про счастливое небо
Над Вовкой и надо мной.

Казалось нам счастьем новым
Начало любого дня,
И мир был на всё готовым
Для Вовки и для меня.

От наших в единый слитых
Шагов по тропе лесной
Земля сходила с орбиты
Под Вовкой и подо мной.

И, как живется, не знаю,
Обоим нам изменя,
Тому зелёному краю
Без Вовки и без меня.

февр. 1973



Новый год

Не кажется ли вам, что Новый год –
Не только праздник, но ещё и тот
Назначенный незримым кем-то срок,
Когда ты должен подвести итог.
И должен ты представить в этот миг
Всё, что ты сделал и чего достиг.

На циферблате стрелки, как мечи,
И нету оправдания – молчи.
Он спросит: «Ты одна? И ты один?
А где же дочь твоя? А где твой сын?
А где твой город на краю земли?
Тебя дела другие увели?
Ты помнишь, в детстве говорил: «Хочу!» –
А что теперь – уже не по плечу?

Среди зимы врасплох нас застает
Не праздник – суд бесстрастный, Новый год.

апр. 1973



* * *
За мною следят марсиане,
В подзорные трубы глядят.
Сквозь жуткую мглу расстоянья
За мной марсиане следят.

Блаженно бывает и тошно –
Живу по законам земным.
Следят эти черти дотошно
За каждым поступком моим.

Ничто не останется тайной
В подробностях каждого дня.
Однажды их выбор случайный
Случайно попал на меня.

И смотрят с тех пор, не скучают,
И спрятаться негде от них.
По мне по одной заключают
О разных народах земных.

Не бойтесь, соседи: в порядке
Их мнение будет о вас –
Всё время живу я с оглядкой
На этот прищуренный Марс.

окт. 1973



Учитель танцев

То на щеках вдруг вспыхивают пятна,
То чертики летят из-под ресниц.
Что может быть серьезней и понятней
В учителя влюбленных учениц.

Им всем как бы случайно по дороге,
И вот идут веселою гурьбой,
А впереди учитель длинноногий,
Совсем как те девчонки молодой.

И сказок у него на всех хватает,
И все пока что беды – далеко,
И снег такой,
 что если он растает,
То будет не вода, а молоко.

Как при такой погоде не влюбиться
И до метро его не проводить,
Шагая неуклюже, точно птицы,
Привыкшие летать, а не ходить!

1973


* * *
Уже Володи не было в живых,
Когда я повстречалась с ним впервые:
Я видела глаза его живые
В десятках глаз товарищей моих.
Они взрослее стали за три дня,
Пока на дне реки искали тело,
И мать его поверить не хотела,
Всю стройку комсомольскую кляня.
Уже Володи не было в живых.
Когда я повстречалась с ним впервые.
И был уже он возведен в святые
В согласии товарищей своих.
И всё о нём воспринималось в свете
Свершившегося страшного конца,
И снимки в сатирической газете
Меняли выражение лица.
И всем казалось, что не сможет снова
Тропинка эта зарасти травой
И девушка, любившая другого,
Казалось, в эти дни была готова
Себя навек считать его вдовой.

Мы все иначе думаем о смерти,
Когда умрут старик или старуха,
Останутся ведь внуки их и дети,
И их дела останутся на свете,
Как продолженье плоти их и духа,
Как продолженье рода и труда,
А как перед итогом оказаться,
Когда недавно было девятнадцать,
А двадцати не будет никогда?..

июль 1973



* * *
Тоскую по России в Ленинграде.
Простит меня за это Ленинград.
Был Петербург заложен славы ради,
Перед Европой строясь на парад.

Сперва явился деловитый немец
И финские болота перерыл,
Потом другой наметил иноземец
Где быть подобью итальянских вилл.

Великий Пётр подписывал бумаги
И за границу посылал рубли,
Чтоб плыли по Неве под русским флагом
Голландские морские корабли.

Потом, собрав последние пожитки,
Приехал на хлеба и соль твои
Французик, промотавшийся до нитки,
Учить тебя искусству и любви.

На Невском языки звучат чужие,
Чужие лица омывает дождь.
Тоскую в Ленинграде по России,
Так он на русский город не похож.

нояб. 1973



* * *
Союз любимого с другой
Провозгласил мою свободу
От обещанья жить в угоду
Любви, как водится, слепой.

Союз любимого с другой
Не погасил моей улыбки,
Ведь многолетние ошибки
Не стали цепью роковой
Любви, как водится, слепой.

Союз любимого с другой
Знаменовал мое открытье
Людей, предметов и событий,
Не отгороженных чертой
Любви, как водится, слепой…

дек. 1973


* * *
Был этот мальчик очень недоволен
Румянцем круглым на своих щеках.
Ах, как ему хотелось, чтоб: «Печорин!»
О нем шептались девочки в углах.

Чтобы смотреть умел он, не мигая,
Всему на свете зная глубину.
И чтобы жил он, женщин презирая,
Всех до единой и ещё одну.

Ей на княжну похожей стать едва ли:
Загадок нет, не тот страстей накал.
А девочку его Наташей звали,
Но он ещё Толстого не читал.

дек. 1973


* * *
Как сделать мне треножник из тревог,
Из преданности сделать чугунок,
В него печали перелив свои,
Подвесить низко над огнём любви,
Приправить зелье горечью разлук,
Смешать с настоем маяты и мук?

Кто даст рецепт напитка колдовского,
Который сможет исцелить больного?

июнь 1974



* * *
Возьми меня в бессонницу свою,
В тоску свою возьми меня и в боль.
Пусть я тебя от них не заслоню,
Но всё равно – мне рядом быть позволь.

Ты думаешь, что ты, меня жалея –
А я скажу: напрасно, – гонишь прочь.
Мне тоже больно, мне ещё больнее –
С любовью, что не знает, как помочь.

июнь 1974


* * *
Такая непрестанная тревога
Мне греет лоб и сердце леденит,
Как будто эта ближняя дорога
Тебе большой опасностью грозит.

И так болит мое воображенье,
Что кажется – нет ничего страшней,
Чем всех возможных бед соизмеренье
С далекой беззащитностью твоей.

И в эти дни я понимаю снова
То, что в разлуке ощутить дано:
Тревога и любовь – два этих слова
На нашем языке почти одно.

июль 1974




* * *
Во сне не помню ни обид, ни боли,
Мне снятся сны с любимым в главной роли,

Мне снятся утешительные сны
О том, что я дождусь своей весны.

И я, уже почти поверив в это,
Вдруг просыпаюсь – середина лета.

июнь 1974




* * *
Между асфальтом и ногой
Раздался резкий хруст внезапно,
Но вёл меня поток людской
И в нём не повернуть обратно.

Но что осталось там лежать?
Орех? Пластмассовый значок?
От авторучки колпачок?
Того вовек мне не узнать.

И, может быть, в тот миг трагический
Между асфальтом и ногой
Раздавлен был корабль космический
Гостей с галактики иной.

июль 1974



Враг

Сначала вздрогнешь точно от испуга
И шепотом: «Но как же это, как?»
Потом поймешь, что из плохого друга
Великолепный получился враг.

Теперь открой глаза и, прямо глядя,
Сумей понять, что в общем повезло.
Ведь то, чего не смог ты друга ради,
То сможешь сделать ты врагу назло.

Смотри, он ждёт шагов неосторожных,
Ошибок и несчастий ждет твоих,
Чтобы, наполнясь состраданьем ложным,
Их смаковать и угощать других.

А ты назло ему иди в атаку,
Не побоявшись множества атак.
Ты знаешь, он следит за каждым шагом, –
Пусть вызывает зависть каждый шаг!

сент. 1974


* * *
Когда б меня спросили, то б сказала я
Тем, кто решился Родину покинуть:
Бывает, мать – больная и усталая –
Несправедливо оскорбляет сына.

Но сможет сын
её случайных окриков
Не принимать
за ей присущий голос,
Не скажет, что черты родного облика
Мгновенною гримасой гнева стерлись.

И в этом есть единственная истина,
Которая придет к вам в день прозрения.
Пускай сейчас её простить немыслимо,
Куда трудней потом просить прощения.

янв. 1974



* * *
Говорим, что времени нет
Ни минуты, всегда – скорей!..
Видя в том одну из примет
Суматошнейших наших дней.

Опасаясь возможных бед,
Я, наверное, промолчу
И скажу, что времени нет
Вместо смелого: «Не хочу!»

Той, что долго смотрела вслед,
Ты, уже из последних сил,
Повторял, что времени нет,
Вместо честного: «Разлюбил».

Если сложно найти ответ,
Если труден ответ прямой,
Говорим, что времени нет,
Ни минуты нет, ни одной...

окт. 1974



* * *
В день первого снега на каждом шагу
Зелёные листья на белом снегу.

Как долго желтеть не хотели они,
Как будто не веря в осенние дни.

Зелёные листья летят с тополей,
И всё это схоже с судьбою моей.

Зелёные листья на белом снегу…
Мне жаль, что я снег растопить не могу.

нояб. 1974



* * *
С тем, кто назвал единственной меня,
Я мучилась от ревности немало,
И сотней вымыслов в теченье дня
Она меня, а я его терзала.

А что теперь? Тебя я не рискну
Ни упрекать, ни призывать к ответу –
Не скажешь солнцу: грей меня одну,
Не скажешь ветру: не летай по свету!

И я спокойна, если ты вдали,
И ревностью не мучаюсь отныне:
Ведь греет солнце сразу полземли,
А я сейчас на светлой половине.

нояб. 1974



* * *
Любимый мой ведет меня на смерть.
Мне несколько шагов прожить осталось,
И я ещё пытаюсь рассмотреть
Его лицо – вдруг в нем возникнет жалость.

Но ощущенье времени остро,
И острием сужается пространство.
Любимый мой ведет меня к метро,
И там, у входа, мы должны расстаться.

На теплом эскалаторном ветру,
В толпе, в метро на площади Восстанья
Мне каждый раз казалось, что умру,
Как только мне он скажет:
 – До свиданья.

нояб. 1974


* * *
Мне хочется письмо тебе послать
Не для того, чтоб что-то рассказать,
А чтоб представить, как твоя рука
Коснется скоро этого листка,
И то, как мысль моя хотя б на миг
Войдет звеном в цепочку дум твоих,
И чтобы позавидовать ему –
Оно с тобою – моему письму.

нояб. 1974


* * *
Стоят телефоны –
союзники многих влюбленных.
Я тоже кидала
не только монетку – судьбу,
Чтоб стать то подарком
в высоком ларце застекленном,
То замершим телом
в стоячем стеклянном гробу.

Приветствую я,
как торжественный символ начала
И одновременно
как горестный символ разлуки,
Приветствую мысленно,
где б на пути не встречала,
Сообщников тайны моей –
телефонные будки.

дек. 1974


* * *
К нам время не бывает равнодушно.
Оно всегда, ведя мгновеньям счет,
Или на нас работает послушно,
Или упрямо против нас идет.

Но с той минуты, как на свет явилось
Твое дитя, твой мальчик,– всё кругом
Так этой новой власти подчинилось,
Что время перестало быть врагом.

Теперь оно – союзник: сын взрослеет.
И ты не бойся старости своей.
Пусть будешь с каждым годом ты слабее,
Но твой мальчишка с каждым днём сильней.

К нам время равнодушно не бывает,
Но не страшит бессонное «тик-так»
Тех, с кем ребёнок рядом засыпает
И стискивает маленький кулак.

февр. 1975


* * *
Вы спросите:
сколько денег
Нужно иметь для счастья?
Отвечу я:
две копейки,
В крайнем случае – пять.

За две – в телефонной будке
Услышу желанный голос,
За пять – я письмо отправлю
И буду ответа ждать.

А если за эти деньги
Мне не дается счастье,
Знаю, что бесполезно
Цену ему набавлять.

апрель 1975


* * *
Встать в весть утра. Мучительно зевая,
качаться в переполненном трамвае,
и на работу со звонком ввалиться.
и видеть опостылевшие лица,
и слышать блажь начальства, и опять
всё это вместе молча проклинать
и ненавидеть всё это. Покуда
твой отпуск или долгая простуда
с работой вдруг тебя не разведут.
Сначала будет радовать уют
домашний
и чудесная погода,
но вскоре ощущение свободы
подобно станет чувству пустоты,
и удивленно вдруг захочешь ты
встать в весть часов,
мучительно зевая,
качаться в переполненном трамвае,
и на работу со звонком ввалиться,
и снова там увидеть те же лица,
ворчание начальства услыхать,
всё это вместе про себя ругать,
прекрасно зная, что на самом деле
ты сможешь без работы жить неделю,
труднее – месяц, больше – невозможно.
Ругай её! Кляни её безбожно!

апр. 1975




* * *
Опять оказались мы рядом,
И снова отнюдь не тайком
Ко мне прикоснулся он взглядом,
Как скрипки коснулся смычком.

А после одна лишь забота
Преследует каждый мой путь:
Как будто бы дал он мне что-то
Случайно. И нужно вернуть.

апр. 1975



* * *
 Г. Б. Гоппе
Такой закон царит на свете,
Что всем мечтаньям вопреки
Уйдут твои родные дети
Совсем к другим в ученики.

Следи за ними, но мешая
Их непредсказанной судьбе...
И девочка придет чужая,
Чтобы наследовать тебе.

И, за её следя шагами,
Поймешь, что дня не прожил зря.
И все, что ты копил годами,
Ты ей отдашь, благодаря...

А где-то далеко отсюда,
На берегу другой реки
Её отец возьмет как чудо
Твоих детей в ученики.

апр. 1975



* * *
В новостройках
особенный воздух и свет,
в новостройках
домов одинаковых нет.

Этот дом, например,
не похож на другой
по одной лишь причине, что дом этот
мой.

А вот этот
заметней всех прочих вокруг,
потому что живет в нем хороший мой друг.

А соседний
как будто стоит в стороне,
раз оттуда никто не приходит ко мне.

Я хожу мимо них уже несколько лет.
Для меня здесь домов одинаковых нет.

апр. 1975


* * *
Не девочкой с распахнутой тоской,
А мужнею женой с тоскою тайной
Я повстречаюсь через год с тобой
На улице какой-нибудь случайной.

Ты скажешь, что доволен всем вполне,
И я отвечу, что и мне не хуже.
Ты будешь говорить мне о жене,
А я перебивать тебя – о муже.

Потом, прощаясь: «Рад я, что своё
Нашла ты счастье. Ну, бывай. С приветом».
 И будешь знать, что всё это вранье,
Но не посмеешь мне оказать об этом.

авг. 1975



* * *
Нам очень трудно будет повстречаться.
Пусть даже в предназначенном году –
Ты не пойдешь искать меня на танцы,
Я, зная это, тоже не пойду.

И утром по дороге на работу
Во встречных нахожу твои черты,
Но если вдруг меня окликнет кто-то,
То это будет кто-то, а не ты.

И не сведет с тобой нас летний вечер,
Я в сторону сверну, боязнь тая,
Что, если я сама шагну навстречу,
Ты не поверишь в то, что это я.

Нам очень трудно будет повстречаться.

июнь 1975



Алма-Ата

Пусть кто-то строго скажет мне:
 не надо,
Не сравнивай восторженной строкой
Свинцовое величье Ленинграда
С алма-атинской летней пестротой.

– Но кто ж расскажет?
 В городе своем
Мы часть его, и мы неразделимы.
Он в нас входил с рожденья день за днём
Спокойно так же, как в него вошли мы.
Так будничны привычные маршруты,
Так мы сродни проспектам и домам,
Что первых встреч высокие минуты
Приезжим достаются, а не нам.

Почти что двое суток по степи
Шёл поезд, раскаляясь постепенно.
И ветер был горячим, как из фена,
И выгоревший цвет глаза слепил.
И каждая душа не уставала
Лишь тень и воду вспоминать весь день.
(Бывает тень от жаркого металла,
А есть ещё листвы прохладной тень.)
И вот, когда стал день настолько жарок,
Что в каждом слове мог звучать укор,
Алма-Ата возникла, как подарок,
В резной оправе драгоценных гор.
И гости ошарашенно глазели
На этот неожиданный парад:
В окно вагона ударяла зелень
Деревьев, что почти сто лет стоят.
Их здесь так много, что казалось странным,
Как выкормила скудная земля
Ровесников столицы Казахстана –
Столетние дубы и тополя.

Алма-Ата раскинулась на склоне,
Я удивленно думала о том,
Что это я
 качнулась пораженно
И увидала город под углом.
Но, как ступени лестницы парадной,
Дома спускались белые с горы,
Арыки с их желанною прохладой
Симфонией звучали средь жары.
Та музыка гремела неустанно,
Взлетая на невидимых крылах
Высокими аккордами фонтанов
На площадях, и в парках, и дворах.
То нежным звоном вдруг она звучала
В стаканах с газированной водой.
Вдали вершина снежная молчала –
Она была истоком песни той.
Вплетались в песню пенистые реки
И средь камней мелодию вели,
А песня та была о человеке,
Который создал музыку земли:
Заставил воду честно делать дело,
И камню место отыскал в стене,
И саженцы любовно и умело
Растил он с сыновьями наравне.
Приятно видеть, как земля от века
Цветет сама,
 Но радостней стократ
Увидеть, как трудами человека
Скала и степь
 преобразились в сад.

июль 1975




В поезде

Вот за окном живая мчится
Несочиненная земля,
А я склоняюсь над страницей,
Губами тихо шевеля.

Читаю книги и журналы
В вагонах дальних поездов.
Земля б мне больше рассказала,
Но я её не знаю слов.

За мыслью чьей-нибудь в погоне
Скольжу по глади книжных строк
О том, как он сидел в вагоне,
И что в окно увидеть смог.

Взгляну и я. Чужая местность
Не очень чёткая видна.
И ручку, чтоб настроить резкость,
Ищу я справа от окна.

июль 1975



* * *
Эй ты, приятель, голову не прячь.
Как глупо, если сам с собою в ссоре.
Ведь сумма многих мелких неудач
Еще не есть одно большое горе.

Твоя душа да не потонет в них,
Не даст им разделить себя на части,
А много мелких радостей твоих –
Они и есть одно большое счастье.

июль 1975


* * *
У всех великих схожие пути,
У всех побед видны одни истоки,
И в разных биографиях найти
Всегда одни и те же сможем строки.

Про то, что и талант немало значит,
Но главное – в шахтере и в пилоте –
Работа, несмотря на неудачи,
И неудачи вопреки работе.

И нет примеров, что иначе кто-то
Сумел однажды до вершин дойти.
Работа, неудачи и работа –
И только так. Другого нет пути.

сент. 1975




* * *
Когда между губами и водой –
Иссохшими шершавыми губами
И той водой, что не пускала долго
И мысли о другом в твоё сознанье –
Когда между губами и водой
Осталось расстоянье меньше капли,
Остановись, замри – насколько сможешь,
Ведь через миг тебе грозит потеря
Того, что не могло казаться счастьем,
Но было им.

сент. 1975


* * *
За стеной умирает собака.
Ну а мне – что за дело, однако?
Мне знаком тот рассказик простой –
Телевизор включен за стеной.
На экране собака страдает,
До меня её стон долетает.
Умирать вместе с ней не хочу,
Я приемник погромче включу,
Чтоб не думать об этой собаке.
Как она погибает во мраке...
Голос диктора, целясь в меня,
Говорит о событиях дня:
Где-то снова фашисты у власти,
Где-то дети не ведают счастья,
И бессильны врачи против рака…
Всё равно –
умирает собака!

окт. 1975



Ленинградцы

На туристской базе в Дилижане,
Хоть на то причин особых нет,
Прежде незнакомые волжане
Подарили нам кулек конфет.

Мы, конечно, стали удивляться,
Услыхав в ответ на наш вопрос:
– Вы народ особый – ленинградцы,
Город ваш блокаду перенес.

Мы смутились, говорим: – Не надо.
Среди нас ведь тех героев нет.
Сорок лет назад снята блокада,
Ну, а нам всего по двадцать лет.

А они, что всё равно, мол, рады
Были ленинградцев повстречать.
Как теперь нам жить достойно надо,
Чтобы это званье оправдать!

окт. 1975


Узун-Агач

Если кто-то спрашивать станет:
– Покажи богатства, не прячь. –
Я скажу тогда:
 – В Казахстане
Есть поселок Узун-Агач.

От дороги справа дымится
Степь от пыли и мошкарья,
А налево стоит больница,
Но её не видела я.

Я мешала бетон лопатой
Для фундамента, зной кляня.
Остальное потом ребята
Всё построили без меня.

У меня закончился отпуск,
Мой завод меня ждал назад,
Стройотрядовской песни отзвук
Провожал меня в Ленинград.

Ни копейки и ни загара,
Ни добра не везла нисколько;
Мне прислали потом подарок –
Фотографию нашей стройки.

Если кто-то спрашивать станет:
– Покажи богатства, не прячь.
Я скажу тогда:
 – В Казахстане
Есть поселок Узун-Агач.

окт. 1975


* * *
Березовый лист и кленовый
Упали в осеннюю грязь.
Я мимо прошла бы спокойно,
Когда бы не здесь родилась.

Вдыхаю чистейшую осень
И чувствую оба крыла.
Мне не был бы воздух так сладок,
Когда бы я гостьей была...

Меня не любила бы роща
И тихая эта вода,
Когда бы я точно не знала,
Что здесь буду жить я всегда.

окт. 1975






* * *
Толпились во дворе военкомата
Внезапно повзрослевшие ребята.
Не только сыновья – уже сыны.
Шёл самый первый день большой войны.

А паренёк один стоял в сторонке,
Жалел, что не завёл ещё девчонки,
Что далеко в селе осталась мать
И некому солдата провожать.

Но вдруг – судьбы знаменье или милость –
Старуха незнакомая явилась.
– Как звать тебя, сынок? – она спросила,
Потом вздохнула и заголосила:
– Хороший мой, красивый мой, кудрявый... –
И дальше – чтоб вернулся он со славой.
Так на земле, на русской, не положено,
Чтоб шёл солдат на битву не провоженным.

И, соблюдая старую примету,
Ему совала медную монету,
Чтоб тот, кто отправлялся в трудный путь,
Пришёл обратно – этот долг вернуть.

И, что-то повторяя на бегу,
Она махала вслед грузовику.

Тот день в неразличимом далеке,
А та монета на моей руке.
Я посмотрю, потом ещё взгляну.
С ней мой отец прошёл через войну.

окт. 1975



Девчонка с комсомольского плаката

Отец мне объяснял, что простовата
Девчонка с комсомольского плаката,
Что взгляд её предельно однозначен,
Что нужно научиться жить иначе.
Я знаю это правило святое –
Отцы хотят для дочерей покоя.
Но завтра в Казахстан уходит поезд.
Отец меня ругает, беспокоясь.
Но я-то знаю – сам он был когда-то
Парнишкой с комсомольского плаката.
Он думает, что сделал всё, что надо,
И дочери покой – ему награда.
Что в бой пойдет он, если надо, снова
За то, чтоб я была жива-здорова.
Но время шло, и стало всё непросто,
И мой отец – меня чуть меньше ростом.
Ему, прощаясь, машет виновато
Девчонка с комсомольского плаката.

окт. 1975


* * *
Пусть мужчинам вручат, что обещано,
Но, по совести говоря,
Почему мы забыли женщину
Двадцать третьего февраля?

Ту, чью юность, обидно краткую,
Сводка грозная оборвала,
Потому что она солдаткою
И сама солдатом была.

А потом растила солдата –
Смельчака и богатыря.
Нам о ней забывать не надо
Двадцать третьего февраля.

нояб. 1975


* * *
Мы идем затихшими бульварами
После суматошнейшего дня.
– Помнишь, как мы были комиссарами? –
Спрашивает Лена у меня.

– Мы ещё не скоро станем старыми,
Так не рано ль юность вспоминать?
– Помнишь, как мы были комиссарами!
Помнишь?.. – говорит она опять.

Но в ответ смеюсь я над подругою –
Чем гордиться вздумала она!
Ведь мелиорация под Лугою –
Это не гражданская война.

Жизнь встречает новыми ударами
И дает узнать другую роль.
– Помнишь, как мы были комиссарами? –
Повторяет Лена, как пароль.

Потому что было всё недаром,
Не меняют ничего года.
Кто однажды выбран комиссаром –
Будет комиссаром навсегда.

нояб. 1975


* * *
Я знаю, что где-то
сегодня несет красный флаг
мой сверстник
навстречу дубинке, свинцу и арестам.
С такими, как он,
и должна я сверять каждый шаг
и даже сейчас – под мажорные звуки
оркестра.
Пусть это не знамя,
а только лишь праздничный флаг,
пусть наша колонна
сейчас не в бою, а на митинге,
мне хочется ветра –
такого,
чтоб каждый мой шаг
давался с трудом,
и чтоб ветер не мог изменить его.

нояб.1975


Мельпомена

Она себе прекрасно знает цену:
Таланта нет.
Но в том ли видеть горе?
Таланта нет для настоящей сцены,
Но есть ещё кружок при жилконторе.

А в том кружке Лариса есть и Оля.
Её и незаметно с ними рядом.
И ей, конечно, не досталось роли
Хоть маленькой.
Как будто так и надо...

Но если любишь дело, то – не так ли? –
Всегда найдется место и тебе.
И шьет она костюмы для спектакля,
Причастная к возвышенной судьбе.

Волнуется не меньше, чем другие,
Подружек на спектакли позвала,
И на принцессе бантики тугие
Завязывала бережно сама.

И плачет от нахлынувшего чувства,
Что вот оно – великое –
пришло!
И муза театрального искусства
Ладонь ей положила на чело.

нояб. 1975


* * *
Узнаём из переводов
мы стихи других пародов.
И порой проходит мимо
то, что непереводимо.
Но у каждого народа
слово «стих» мужского рода,
И на разных языках
стих – оружие в руках.

дек. 1975



«Берегите тепло»

Эту надпись – смотрю и не верю –
Сочинили как будто назло:
«Закрывайте, пожалуйста, двери,
Берегите тепло».

Ну а если родными забыты
И куда-то друзей увело,
Если двери квартиры закрыты,
То откуда возьмется тепло?

Мы тепло не термометром мерим.
Пусть хоть снегом дома замело:
Не держите закрытыми двери,
Берегите тепло!

дек. 1975


* * *
Пусть замысел бьется в немой тесноте, –
Художник не пишет на чистом холсте.
Он холст загрунтует вначале,
Чтоб краски росли и звучали.

О том, что возникнет в глубинах души,
На чистой бумаге и ты не пиши.
Сначала слезами бумагу покрой,
А мысли пускай остаются с тобой.

И нужно бумаге просохнуть сперва,
Иначе на ней расплывутся слова...

Пусть замысел бьется в немой тесноте,–
Художник не пишет на чистом холсте.

дек. 1975

* * *
Разбуди меня, пожалуйста,
Разбуди меня безжалостно.
Чтобы колокол в груди,–
Разбуди!

Я за сомкнутыми веками,
Мне открыть их было некому,
Не могу начать пути, –
Разбуди!

Слышу звуки заоконные,
Поднимаю руки сонные,
Где ты, всадник, погоди, –
Разбуди!

Чтобы ветер рвал мне волосы,
Чтоб играла сила в голосе,
И чтоб кто-то позади:
– Разбуди!

дек. 1975

* * *
Уходила, зная – догонишь,
Не поставишь меня во грош,
Уходила я для того лишь,
Чтоб услышать, как позовешь.

Я казалась себе стрелою
На натянутой тетиве.
Позовешь – я глаза закрою –
И стрела полетит к тебе.

Не позвал. Значит, тем ты не был,
О котором душа болит,
А стрела полетела в небо
И пока ещё всё летит.

янв. 1976


Серый день

Что бояться мне чёрного дня? –
Всё равно он не минет меня.
Что мечтать мне о светлом дне?
Всё равно он придёт ко мне.
Если чёрный меня найдёт –
Будет светлому свой черёд.
Серый день – вот чего боюсь.
Он приходит – я с ним борюсь,
Но ему помогает лень,
Ведь на то он и серый день;
Но ему помогает страх,
Отражаясь в моих глазах;
Но ему помогает ложь:
Мол, напрасно другого ждёшь.
Не боюсь я чёрного дня –
Разве он победит меня?
Но плетется серая тень,
Враг невидимый – серый день.

янв. 1976



* * *
Низко наклонись к асфальту улиц,
Подбери оброненное слово.
Опустись на землю – в мокрых травах
Подбери оброненное слово.

На полу ищи и на платформах,
Палубах, настилах, эстакадах.
Подбери оброненное слово.

Подбери оброненное слово,
Дай ему – замерзшему – согреться
В теплоте души твоей и веры,
Дай ему – горячему – остынуть
В холоде спокойного рассудка,
Дай ему – уставшему – покоя
В тихой глубине твоих раздумий.

Подбери оброненное слово.
Подбери, как драгоценный колос,
Подбери, как музыку для песни,
Подбери оброненное кем-то,
Подбери забытое тобою.
Подбери оброненное слово!..

февр. 1976


* * *
Как быстро забывается плохое!
А мне могла бы в жизни пригодиться
та ночь
в аду приемного покоя
районной хирургической больницы,

Где только боль –
упорно и упрямо
в меня вгрызалась, воя и звеня.
И мысль всего одна – что жалко маму:
как будет моя мама без меня?

Но всё прошло.
И мир стал сразу ярок
и многозначен в новой тишине,
и каждый миг –
негаданный подарок
и что-то сверх отпущенного мне.

Прошло и это.
Я прошу подмоги
у памяти,
чтоб снова очутиться
в полузабытом утре
на пороге
районной хирургической больницы.

февр. 1976



Надежда

Он устал,
он печально уверился в том,
что невзятой осталась вершина.
И привел он красивую женщину в дом,
и она родила ему сына.
Он мальчишке твердил:
– Будь упорен и смел,
чтобы, недругам нашим на зависть,
смог достичь ты всего,
чего я не сумел,
на ошибки мои опираясь.
Мальчик вырос,
устал
и уверился в том,
что невзятой осталась вершина.
И привел он красивую женщину в дом,
и она родила ему сына.

февр.1976


* * *
Я знаю чёрно-белую войну,
Я помню чёрно-белую блокаду
По чёрно-белым хроникальным кадрам.
И вы не ставьте это мне в вину –
Иначе я не видела войну.

Но мой отец, дошедший до Берлина,
И мать, что знает путь блокады длинный,
Мне говорят, в сердца свои взглянув,
Что помнят чёрно-белую войну.

Пусть на поляне, взрывом опаленной,
Трава росла не чёрной, а зелёной,
Над нею было небо голубое,
А в городе цветастые обои
Пестрели на развалинах жилища, –
Но память краски в тех годах не ищет.

Так значит, это не казалось мне?
Спроси кого угодно о войне,
Любого человека и страну –
Все помнят чёрно-белую войну.

февр.1976


* * *
В первый день на новой даче
Постучал ко мне спросонок
Пятилетний сын соседки
И спросил:
 – Где ваш ребёнок?

Я смотрела удивленно,
Ждал ответа он упрямо,
Повторил потом иначе
Свой вопрос:
 – А чья вы мама?

– Мне играть, – сказал он, – не с кем,
Вы на мам других похожи…
Я сказала:
 – Я не мама. –
Он спросил тогда:
 – А кто же?

март 1976


Балет

Потом, когда зажёгся в зале свет,
Мне показалось, я – совсем другая.
Сейчас я встану и пойду, взлетая
И продолжая виденный балет.
Мне показалось, я – одна из тех,
Которые так пламенно белели,
Что этим убедить они сумели:
Язык балета свойственен для всех.
И в каждом человеке, вопреки
Его природе, радуясь и плача,
Есть то, чего не выразить иначе,
Как только так – движением руки.

Я встала. Туфли жали мне до слёз.
Старушка шла, хватаясь за портьеры.
Потом её толкнул мужчина в сером,
Который номерок, как факел, нёс.
И онемела певчая рука,
И мутный гул возник над головами,
Все люди изъясняются словами,
Не ведая другого языка.
Но каждому из них достался миг,
Когда и он, искусству сопричастен,
Увидел, как умеет быть прекрасен
Он – человек – и чувств его язык.

март 1976


* * *
Какой я беззащитной становлюсь,
Какой я неприкаянной бываю,
Когда свою неназванную грусть
Вдруг именем конкретным называю!

Да тут ещё рванулось половодье,
Возникшее из мартовских снегов,
И вот уже я назвала Володей
К моей душе пришедшую любовь.

Тяну лицо к теплеющей природе,
К сиянию холодного дождя
И выдыхаю тихое: – Володя! –
Другого восклицанья не найдя.

И это значит, что уже проснулись
На ветках почки и на сердце смех.
В огромных лужах отраженье улиц
Значительней и глубже улиц тех.

март 1976


Стихи о простое

Сидели с неподвижными руками.
Томились в дрёме тягостной умы.
Казалось, что не кто-то перед нами,
А перед всеми виноваты мы.
На нас с укором смотрят все, казалось,
А что нам делать? Нету кирпича.
И приходила чёрная усталость
И замирала около плеча.
И проникала в душу постепенно,
И разбивала нас, как паралич.
За полчаса до окончанья смены
Нам наконец-то привезли кирпич.
Нас бригадир просил, чтоб мы остались
На вечер: пропадает, мол, раствор.
Но не давала чёрная усталость
Нам продолжать об этом разговор.
И мы ушли. Он вслед кричал нам что-то,
Не понял он, что дело тут простое:
Есть светлая усталость – от работы
И чёрная усталость – от простоя.

март 1976



* * *
Подсохшей краской пахнет полотно.
Я этого не видела портрета
И удивленно думаю про это, –
Его лицо знакомо мне давно,
Но чуть иная складка меж бровей,
Почти и незаметна эта малость...
Его лицо с годами изменялось,
Не искажаясь в сущности своей.
На край стола ладони положив,
На нас он смотрит с нового портрета.
И тут я поняла, как точно это,
Когда мы повторяем:
Ленин жив.

март 1976



Письма

Мне пишет подруга Лариса из Пскова,
Что замуж выходит, что мама здорова.
Мне пишет приятель из Владивостока
О том, что объект завершили до срока.
Два тонких письма, вместе с ними газета
Приходит ко мне, как письмо без конверта.
Мне горестно пишет товарищ из Чили
О том, что в темницу друзей заключили.
Прислали мне снимок из города Кёльна:
Малыш в аккуратном костюмчике школьном
Со свастикой держит зловещий плакат,
И нагло сияет мальчишеский взгляд.
Мне пишут из Африки чёрные братья,
Мне пишут – ведь знают: сумею понять я.
Читаю, как будто написано мне,
О странах далеких, о странах в огне.
И знаю, на письма тревожные эти
Мне нужно ответить, мне нужно ответить.

апр. 1976


* * *
Бывает слово – скажешь, а потом
Тебе жалеть приходится о том,
Что получили на тебя права
Случайные, беспечные слова.

Врагу ответив, боли не стерпя,
Дал повод снова оскорбить тебя.
И другу ты не сможешь доказать,
Что ты его не думал обижать.

Но вырастет высокая трава,
И друг, и враг забудут те слова.
А память будет снова возвращать
К твоим словам, что должен был сказать,
Но не сказал.

апр. 1976


* * *
Ребёнку невозможно не болеть.
Он – как должник у множества болезней,
И с ними раньше встретиться полезней,
Чем избежать – и опасаться впредь.

Подростку невозможно не болеть
Тревогой непредвиденных открытий,
Тоской несостоявшихся отплытий,
Умением по-взрослому смотреть.

И в молодости трудно не болеть
Стыдом, что просьба заменяет вызов,
Признаньем неизбежных компромиссов
И той любовью, что страшна, как смерть.

Я всем переболела в свой черед,
И всё прошло, но я опять больная,
И чем теперь – пока ещё не знаю,
Но каждый возраст боль свою несет.

апр. 1976


* * *
Твержу себе:
– Веди дневник,
Лови в свою тетрадь
Всё то, что каждый день и миг
Тебе способны дать.

Потом, глядишь, нехитрый слог
Начнёт тебя вести,
И станет важен не итог,
А каждый день пути.

май 1976


* * *
Что с нами случилось,
 с тобой и со мной,
Когда телевизор стал нужен цветной?
И много другого нам нужно сейчас.
А помнишь, ведь было когда-то у нас
Одно одеяло, тарелка одна
И что-то ещё –
и хватало сполна.
Теперь в нашей комнате угол пустой,
Туда б телевизор.
Не надо, постой!
Откуда такая у нас пустота,
Что прежняя комната стала не та?
Под собственной крышей, меж собственных стен
Уют появился чему-то взамен.
И что-то исчезло
той самой порой,
Когда телевизор стал нужен цветной.

май 1976


Ёлки

О предрассудках говорят
Пускай и вслух и втихомолку.
В последних числах декабря
Нет ничего нужнее ёлки.

Ее из дальних мест везут,
Запеленавши, как младенца.
Она – любовь, она – уют.
И шишечка стучит, как сердце.

Сидели, жизнь благодаря
За те пахучие иголки...
В начальных числах января
Во всех дворах сжигают ёлки.

июнь 1976



* * *
Все бабки и прабабки – горожанки,
Все прадеды и деды – горожане.
А мне порой себя за это жалко,
Что так вот и живу, не уезжая,
Сорвавшись вдруг по прихоти души
И по веленью памяти подспудной
В деревню, что запряталась в глуши
Такой, что даже бедам недоступна.

А хорошо б сесть в поезд и уснуть,
И часто просыпаться от волненья,
И ехать, вспоминая свой же путь –
В другом году в обратном направленье.

Потом сойти у тех знакомых мест
И знать, где топь, а где сухая кочка.
Соседка, услыхав про мой приезд,
Кому-то скажет: – Возвратилась дочка…

И хоть нигде моей деревни нет,
Печаль по ней опять мне горло сжала.
В мою деревню не купить билет.
Все прадеды и деды – горожане.

июнь 1976



* * *
Ты, наверно, забыл всё уже,
Ты, я знаю, забыл всё давно,
Но горит на шестом этаже
Третье слева окно.

Пусть я знаю, что только беду
Ты опять в мою жизнь принесёшь,
Если ты позовёшь, я приду,
Я приду, если ты позовёшь.

И такой же, как в прошлом году,
На меня налетает закат.
Если ты позовешь, я приду,
Постою у дверей – и назад.

июнь 1976


* * *
Бывает, воздух свеж почти до звона,
Который можно пальцами ловить.
И хочется ступить на край газона,
И по газонам хочется ходить.
Не для того, чтоб сделать путь короче,
Но, от асфальтов и полов устав,
Живой земли
 нога коснуться хочет,
Не вспоминая городской устав.

июнь 1976


* * *
Друзья откроются в беде,
Тому примеров много разных.
Но мне сейчас нужнее те,
Кто пригласит меня на праздник.

Когда беда свое лицо
Ко мне приблизит, в дни такие
Меня спасут, в конце концов,
Почти или совсем чужие.

Я не успею вслед сказать
(Потонет слово в глуби вздоха),
Чтобы они пришли опять,
Когда уже не будет плохо,

Когда в счастливой суете
Окрестный мир весельем дразнит,
И мне всего нужнее те,
Кто пригласит меня на праздник.

июнь 1976


* * *
Не за ручку, как портфель,
Как ребёнка – у груди,
Дай мне в руки взять апрель,
Дай мне скрипку понести.

Ты ведь помнишь, как слепой
Гладил пальцами портрет.
И похожее со мной –
Слышу звук, а слуха нет.

Надо мной витает грусть,
Замирая на весу.
Дай я музыки коснусь,
Дай хоть скрипку понесу.

июнь 1976



Экскурсия

Туристов из Штатов везет по Неве теплоход,
Остались места – теплоход прихватил ленинградцев,
Которые вечером после трудов и хлопот
Задумали вдруг просто так по реке покататься.

Туристы, от многих экскурсий заметно устав,
Спустились в салоны и даже не смотрят на берег.
Стоят у перил ленинградцы, глазами припав
К тому, что вовек не увидеть посланцам америк.

Дома и заводы свои вдоль Невы узнаем,
Скамейки, деревья и весь этот город, в котором
И общая тайна имеется с каждым мостом,
И общая гордость с возвышенным Смольным собором.

Туристы друг другу о чём-то весь путь говорят,
Не видя Невы. Нам обидно. Но может, так надо.
Хоть с первого взгляда понравится им Ленинград,
Но им не дано ни второго, ни третьего взгляда.

июнь 1976


* * *
Мне нравилось в детстве
в сугробах возиться,
зарыться в снегу
и не верить в простуду,
но были вокруг недовольные лица
прохожих,
далеких от этого чуда.
Я думала в страхе:
осталось немного,
два года пройдёт
и мне будет двенадцать.
А взрослые люди, конечно, не могут
у всех на глазах
по сугробам валяться.
Но выросла я,
и мне нужно другое,
другое открылось при радостном свете,
другое страшит и лишает покоя –
но вдруг про сугробы я вспомнила эти.
Так, может быть, в старости
мысли о смерти
покажутся так же легки и бесстрастны,
как мысль о сугробах,
где прыгают дети
и это считают
за высшее счастье.

июль 1976



Инстинкт продолженья

Высокий шатер небосвода
Сомкнул голубые крыла.
Инстинкт продолжения рода
Друг к другу кидает тела.

И с той же блаженною мукой,
Едва его возраст настал.
Инстинкт продолжения духа
Кидает к бумажным листам.

Но явственный признак предела
Приходит опять и опять.
Инстинкт продолжения дела
Велит молодых воспитать.

И верится в новую небыль,
Когда в межпланетной дали
Инстинкт продолжения неба
Сквозь космос ведёт корабли.

июль 1976


* * *
Среди слёз появленье улыбки
Драгоценней, чем смех.
Тишина в обрамлении скрипки
Ощутимей для всех.

Рядом с радостью новая радость
Незаметна почти.
Всё, что есть у меня – это разность
Двух событий пути.

июль 1976



* * *
Сроки разлучные минули,
Снова в родной стороне.
Встретимся – спросит он: – Милая,
Думала ты обо мне?

Перебирая беду мою,
Шла я лишь с ветром вдвоём,
Утром и вечером думая
Горькую думу о нём.

Думала: сразу был виден же
Этот чужой человек.
Как мне, его не обидевши,
С ним распрощаться навек?

Встретимся – опросит он: – Милая,
Думала ты обо мне? –
Гляну нерадостно мимо я,
Света ища в стороне.

Но, покоряясь, угрюмая,
Непредрешимой судьбе, –
– Да, – я скажу ему, – думала,
Думала я о тебе.

сент. 1976


«Остановка запрещена»

В окружении гор высоких,
Где душа раскрепощена,
Надпись встретилась у дороги:
«Остановка запрещена».

Но шоферы знают и сами:
На уклоне остановись, –
Хоть с прекрасными тормозами,
Их машину потянет вниз.

Чтобы пристальней оглядеться,
Чтобы всё оценить сполна,
Постою.
 Но душе и сердцу
Остановка запрещена.

сент. 1976



* * *
Взошло одно из тысячи семян,
Один росток из ста достиг цветенья,
Икринок не считает океан,
Не уберечь зверят со дня рожденья.

Но как прекрасны круглые плоды
И рыбы, населяющие воды!
Понятия «напрасные труды»
Не существует в словаре природы.

сент. 1976



Жанна д'Арк

Из-за леса тянет жёстким дымом –
Это ветер с запада опять.
Жанна д'Арк прощается с любимым,
Жанна д'Арк уходит воевать.

Войско будет Жанне подчиняться,
Но собой командовать трудней,
И она не в силах оторваться
От того, кто с каждым днём родней.

– Видишь, даже ягоды, как пятна
Красной крови в зелени равнин… –
Отвечает парень виновато:
– Я у старой матери один…

– Так прощай, – сказала Жанна. – Еду!
И с лица исчезла полутень.
Первую и главную победу
Одержала Жанна в этот день.

сент. 1976


* * *
Читаю о родине
в книгах прошедших веков.
Там тоже горюют,
подолгу живя на чужбине,
там тоже погибнуть за родину каждый готов,
подобно герою
в поведанной дедом былине.

В тех книгах решают и детям навечно велят:
пусть будем на родине босы,
чем где-то обуты.
О родине книги немало веков говорят,
но там это слово
написано с маленькой буквы.
А мы – неумело, по-детски
на школьной доске
писали его
обязательно с буквы заглавной.
И красные флаги
отсюда
в далекой Москве
мы видели символом
Родины
гордой и славной.

нояб. 1976


* * *
Пускай стоит кругом
Отчаянный галдеж –
Не думай о другом,
Когда ты воду пьёшь.

И сердца стук притих
В тот самый миг, когда
Коснулась губ твоих
Холодная вода.

Какое счастье – жить!
Оно хотя бы в том,
Что можно в полдень пить
Прохладу жарким ртом.

Пускай опять потом
Другое мучит – всё ж
Не думай о другом,
Когда ты воду пьёшь.

нояб. 1976



* * *
И мне однажды довелось взойти
На самую высокую вершину
Родной страны. Я расскажу об этом.
Там никогда не наступает вечер,
Всегда светло, как под лучами солнца.
Безветрия там тоже не бывает,
Всегда в движенье волосы и ветки.
Но главное – что при любой погоде
И в каждую минуту дня и ночи
Видны оттуда ближние поселки
И города, которые подальше,
И вся страна видна – от Украины
И до Узбекистана и Чукотки.
А многим даже кажется: оттуда
Видна планета вся, моря и суша, –
Еще бы – там такая высота!
На той вершине голубые ели,
И вечным сном спит человек, который
Нас научил смотреть так далеко,
К увиденному чувствовать причастность.

нояб. 1976



* * *
Какой ребёнок – не художник,
Какой ребёнок – не поэт!
Для них занятий невозможных,
Талантов невозможных – нет.

Какая смелость, посмотрите,
Какая сила их ведёт!
Какой ребёнок – не строитель,
Какой ребёнок – не пилот!

Но с каждым часом он взрослеет,
И станет боязно ему,
И мысль мелькнет: «Вдруг не сумею?!»
И не сумеет потому.

И он узнает страх и трепет,
Боясь ошибок, он уйдёт,
И ничего потом не слепит,
И не станцует, не споёт.

Но, если снова захотелось
Припасть к подножью тех вершин,
Ищи младенческую смелость
На самом дне своей души.

дек. 1976



Принцесса

Что детям веленья прогресса!
Игрою во взрослых смешна:
– Я буду работать принцессой, –
Солидно оказал она.

– Какие принцессы бывают
Не знаешь, наверное, ты?
Принцессы зверям помогают,
Принцессы сажают цветы.

Я буду принцессой что надо,
Повсюду сады расцветут.
Принцессой восьмого разряда
Все люди меня назовут.

Пусть птицы слетаются звонко
В саду моём ягод поесть…
Мечтает работать девчонка
И, значит, в ней главное есть.

дек. 1976



* * *
Если вдруг: «Коммунисты, вперед!» –
Чей-то голос опять позовёт,
Мне покажется, это меня
Вызывает к границе огня,
А не тех, кто для льгот и наград
Коммунистом назваться был рад.
И не тех, кто под праздник речист
И считает, что он – коммунист.

Разве спросится есть или нет
У него, у меня партбилет
В ту минуту, когда наш черёд
Услыхать «Коммунисты, вперёд»?
И откроется, кто же ты есть,
Не растратил ли совесть и честь
На решающем том рубеже.
Коммунист – это то, что в душе.

Коммунист – это слово-пароль:
Справедливости ждёт чья-то боль.
Коммунист – это слово-призыв:
За других, о себе позабыв.
Коммунист – это слово-завет.
В целом мире подобного нет.

дек. 1976


* * *
Как будто за руку держа,
Ты вёл меня не лунным бликам,
Там где следы карандаша
Виднелись на страницах книги

Где оттиск ногтя на полях
С какой-то мыслью соглашался,
Где карандашный тонкий взмах
То утверждал, то удивлялся.

И в топи непонятных глав,
Когда тонула я сначала,
Поля глазами обыскав,
Твои соломинки хватала.

И был понятен ритм стиха,
И проступающие лица.
И что перечеркнуло «Ха!»,
Упавшее на край страницы...

Как будто, за руку держа,
Ты вёл меня...

янв. 1977



* * *
Как мы смотрим телевизор!
Что – случайность или вызов
В том небрежном и прилежном
Постоянстве? Сон урежем.
Чтоб экраны не потухли
Установим их на кухне;
И торчать перед экраном,
И посуду мыть под краном.
Что сегодня по программе?
Позвонить мне нужно маме.
Расскажу про то, про это
Под фрагменты из балета.
Телевизор нас не мучит,
Он безжалостности учит.
Смерть героя далеко,
А на кухне молоко.
Если мне следить за пулей,
Кто присмотрит за кастрюлей?
В фильме радость – что мне толку;
Потеряла я иголку!
Телевизор нас заманит,
А потом, глядишь, обманет.
Возгордишься – видел свет,
А на самом деле – нет.

янв. 1977



Проводник фуникулёра

Фуникулёр – трамвайчик на весу,
Похожий на счастливую слезу.
Под ним горы заросшая щека,
А он то вниз течёт, то в облака.

Минуты две мы смотрим с высоты
На крошечные тропки и кусты,
На маленькие крыши там и тут;
И вот скучает весь приезжий люд.

И только темнолицый проводник
К окошку зачарованно приник.

И смотрит вниз на перепады скал,
Как будто их впервые увидал;
И смотрит вверх на горные хребты,
Как будто в них сбылись его мечты.

Вон дом его родной мелькнул на миг,
Он вырос здесь, он знает гор язык.

А я вовек, наверно, не пойму
Того, что горы говорят ему.

февр. 1977


* * *
В автобусе
утром рабочего дня
и слева и справа толкают меня.
И сзади бормочут:
«Подвиньтесь чуть-чуть!»
И спереди зонтик нацелился в грудь.
Водитель небрежен – не нравится – слазь.
Он знает:
нам некуда будет упасть.
Вплотную меня окружает народ
и на поворотах упасть не дает.
Автобус, автобус...
Но, если беда,
хочу, чтоб вокруг были люди всегда.

февр. 1977


* * *
Факиры представляли чудеса.
Один ходил спокойно сквозь другого,
И оба поднимались в небеса,
И из земли вдруг появлялись снова.

То камнем становились, то водой,
Толпа следила неподвижным взглядом.
И вздумал чудо увезти домой
Турист английский с фотоаппаратом.

Потом он фотопленки проявил:
Стоят факиры в напряженных позах
На каждом кадре. Ни огня, ни крыл.
Всё оказалось массовым гипнозом.

Вот так и я Вас уловить пыталась
И наводила фотоаппарат.
Но что на снимке? Только отблеск, малость,
Лицо в морщинах и усталый взгляд.

В чём дело? Говорю себе: «Не надо,
Портрета не получиться и впредь»,
Но приникаю к фотоаппарату
В бессильной жажде чудом овладеть.

февр. 1977



* * *
В детстве всё решалось просто.
От тебя слыхал весь дом:
 – Я, как только стану взрослым,
Сразу буду моряком.

Годы шли, с тобой не ссорясь,
Хоть давались нелегко.
Ты работаешь на совесть,
Но от моря – далеко.

И однажды замаячит
Та рассветная пора
И тебе приснится мальчик
Из соседнего двора.

И задаст тебе вопросы,
И словами наповал:
 – Что же
ты
ещё не взрослый?
Или ты тогда
наврал?

март 1977


* * *
Ещё морозы всё крепчали
И солнце стыло на заре.
Ничто весну не предвещало,
Но месяц март в календаре.

И на душе был свет не часто,
И сердце стыло от утрат.
Ничто не предвещало счастья,
Но месяц назывался Март.

март 1977



* * *
Сто лет назад пряла, теперь вяжу,
Рукам своим придумываю дело.
Весь выходной на телефон гляжу,
А век назад весь день в окно глядела.

Пошла бы за деревню в хоровод,
Да вдруг к воротам пеший или конный.
Пойти в кино сестра меня зовёт,
Но мне не отойти от телефона.

И два тысячелетия назад
Всё так же я смотрела на дорогу,
Но не устал и не остыл мой взгляд,
И не клянет душа свою тревогу.

И песню, что щемяща и звонка,
Услышала и стала сердцем петь я.
Сижу у телефона, жду звонка,
А впереди ещё тысячелетья.

март 1977



* * *
Я не пишу стихов ночами,
Стараюсь вовремя уснуть.
Стоит упорно за плечами
Моей дневной работы суть.

Пусть Муза гордая осудит
За мой побег в ночной покой,
Но утром будет свеж рассудок
Там, за чертежною доской.

Я сутки растянуть бессильна,
А по ночам все спать должны.
Мои стихи – ещё нужны ли?
А чертежи мои – нужны!

март 1977

* * *
Ах, как обидно пробужденье,
Когда уже совсем светло,
И утреннее сотворенье
Уже давно завершено!

Ведь кто-то встал сегодня рано
И в небе солнце, как костёр,
Развел. И вымел след тумана,
И листья влажные протёр.

И птиц в скворечниках и гнездах
Заспавшихся – растормошил,
Чтоб птичьи голоса не поздно
Запели в утренней тиши.

Он разбудил движенье улиц
И приоткрыл мое окно.
А мне обидно – я проснулась,
Когда уже давно светло.

апр. 1977


* * *
Хоть многое с рождения обещано
И многое теперь уже дано,
Меня всегда смущает слово «женщина»,
Когда оно ко мне обращено.

Какое в этом слове равновесие,
Недостижимый для меня итог!
Уже взрослеют дети у ровесников,
А я ещё качаюсь, как росток.

Под окнами посаженное деревце
Теперь уж свысока глядит в окно.
Я откликаюсь, если слышу:
 – Девочка! –
Но это не ко мне обращено.

апр. 1977


* * *
В День Победы как медали
За далёкие бои –
Фотоснимки доставали,
Фотокарточки свои.

Чтоб взглянули, узнавая,
как тут стало с их судьбой
Тётя Вера молодая,
Дядя Коля молодой.

А на карточке смущенно –
Там начало их пути –
Тёти-Верины погоны
К дяди-Колиной груди.

Нынче счастью та же мера
И минутам тот же счёт,
Но сегодня внучка Вера
Фотокарточку берёт.

Есть, конечно, и медали
За минувшие бои,
Но сейчас им ближе стали
Фотокарточки свои.

май 1977


* * *
Поэзия похожа на балет.
В том смысле, что плясать
способен каждый,
Кто музыку услышал хоть однажды,
И никакой премудрости тут нет.

Любой сумеет
в такт или не в такт
Переступать ногами по паркету.
И, глядя снисходительно на это,
Кто из гостей
сказал бы, что не так!

Нелегок труд легчайших балерин –
Уже немало сказано об этом,
Но вечер танцев сравнивать с балетом
Не посягнет, наверно, ни один.

Застольный
поздравительный куплет
Почти любой
напишет, прочитает.
Поэзия
над ним и не витает,
И тем она похожа на балет.

май 1977


Бокс

Что задумали – узнай-ка –
Выходя на новый бой,
Этот парень в красной майке
И вот этот – в голубой.

Но движенье их любое,
Каждый ваг и разворот
Отражают сцены боя,
Что в душе сейчас идет.

А душа внутри кричала
Беззащитным белым ртом:
Победи себя сначала –
И противника потом.

Вспомни сильные деревья,
Вспомни детство, может быть.
Победи свое неверье
В то, что сможешь победить.

Не видны с трибуны лица,
А поближе встать нельзя.
Мне могли бы пригодиться
Те упрямые глаза.

июнь 1977



* * *
Сожгу чужие дневники.
Нет, сантименты эти – сдуру.
Я брошу их в макулатуру
Одним движением руки.

Порядок в комнате моей.
Что толку от чужого хлама?
Зачем мне эта панорама
Давно прошедших лет и дней?

Но я узнала почерк свой.
Читаю. Нет, не я писала,
Со мной такого не бывало,
Не знала я судьбы лихой.

Зачем же, счастью вопреки,
Листать чужие дневники?

июнь 1977


* * *
В четыре года или в пять –
Как просто было рисовать!

Кружочек – сад, квадратик – дом,
Зигзаг – забор стоит кругом.

Был сад зелёным и живым,
И шмель любил летать над ним.
А в доме человечек жил
И во дворе белье сушил.

Труднее стало мне потом.
Опять рисую тот же дом.
И он на дом вполне похож,
Ни в чём ошибки не найдешь:
Идет тропинка через двор
И на забор похож забор.

Но понимаю – всё не то
И в доме не живёт никто.

Как просто было рисовать
В четыре года или в пять.


июль 1977


* * *
Покупаем мы книгу
и ставим привычно на полку,
чтоб когда-нибудь после –
когда будет время –
прочесть.
Будто мы не живём,
а готовимся к жизни мы только,
будто жизнь черновая,
а после – и главная есть.
Это платье потом поношу –
глядь: оно уже вышло из моды,
и уже не спасти,
хоть надставим его, хоть ушьём.
Отдаём
нелюбимому делу
хорошие годы для того, чтоб потом...
А когда же начнется потом?

июль 1977



* * *
Шагает мальчишка двенадцати лет,
На джинсах коряво написано «Нет!»

Почти у колена. Не вышито – что вы! –
Фломастером жирно намазано слово.

Широкие линии, гордое «Нет!» –
Девиз человека двенадцати лет.

Одни наставленья вокруг днём и ночью,
А он всяких умников слушать не хочет.

А он ведь не маленький, он им в ответ
Покажет коленку с написанным «Нет!»

Но взрослость заглянет к нему лишь тогда,
Когда говорить он научится «Да».

Непросто сказать: «Да, согласен, вы правы».
Какая тут доблесть, какая тут слава!

Как трудно ответить: «Да, я виноват».
Мальчишки обидчиво «нет» говорят.

Шагает мальчишка двенадцати лет,
На Джинсах коряво написано «Нет!».





Противогазы

В небольших удобных сумках
Цвета мёртвого болота
Дали нам противогазы,
Чтоб всегда лежали рядом.

И теперь уже не где-то
В неизвестности, а близко –
Не учебный, настоящий,
Под расписку мне вручённый...

Мы храним противогазы
В нашей комнате рабочей,
Но закрыта эта полка
Белым ватманом генплана
Перспективного развитья
На ближайшее столетье.

июль 1977



* * *
Пускай ромашка мне ответит
На тот единственный вопрос,
Который столько раз на свете
Ромашкам слышать довелось.

Она, подняв лицо бесстрашно,
Стоит среди прозрачных трав.
Я наклонилась за ромашкой
И распрямилась, не сорвав.

С тем, загадала о котором,
Я научилась понимать,
Как по цветным ходить узорам
И тех цветов не обрывать...

июль 1977


* * *
У портрета случайного стоя,
Каждый думал, наверно, одно:
«Что-то в этом лице непростое,
Раз достойно бессмертья оно».

Я иду от портрета к другому,
Вдруг теряю задумчивый вид.
Что-то в этом лице мне знакомо?
Это зеркало в раме висит!

В первый миг не узнала себя я.
Столько нового смысла в чертах!
Это я? Я совсем не такая!
Присмотрелась. Всё вроде бы так.

Замирали у зеркала люди,
Чтобы снова себя разглядеть.
Пусть всегда это зеркало будет
В галерее портретов висеть.

июль 1977


* * *
Как трудно стало
 быть рекой,
Когда привычно человеку
Швырять бездумно мусор свой!
Но мусор не плывет по рекам.

Он медленно ко дну идёт
И там лежит, не исчезая,
А на поверхность ясных вод
Лишь блики чистые взлетают.

В глазах у женщины – покой
И вспыхивают блики счастья,
Но думается ей всё чаще
О том, как трудно быть рекой.

июль 1977



* * *
Смотреть бы весь день на деревья
И крыши глазами ловить.
Но этим лесам и деревням
Видней, как со мной поступить.

От долгой автобусной тряски,
От долгих дорожных минут
Я сплю, как младенец в коляске,
Покуда коляску везут.

И стыдно, что сладко так спится,
Когда понимаю – нельзя.
Но только лишь вздрогнут ресницы
Окрестность вступает в глаза.

Так, может, желанное сбылось,
И был этот сон неспроста,
И эта дорога мне снилась,
Как снятся родные места,

Где кто-то упрямо встречает,
Как путь бы твой ни был далёк...

Автобус Россия качает
Большими руками дорог.

авг. 1977

* * *
В середине праздничного сада
Каждый молча замирает вдруг.
Памятник погибшему десанту
И цветы багровые вокруг.

Были розы белые сначала
Тихим украшением аллей,
Но земля под ними не молчала,
Слишком много крови в той земле.

И на розах проступили пятна
Красные – на белых лепестках.
Может, это сорт такой? Понятно.
А душе всё видится не так.

Как бинты, что намокали кровью,
Эти розы к людям и векам
Тянутся с седого изголовья
Памятника крымским морякам.

сент. 1977


* * *
Скрещенье телефонных проводов
Перечеркнуло значимость конвертов.
Об этом говорить любой готов,
А письма пишут –
 и не странно это…

Себе ты пишешь письма самому
И дневником зовешь их осторожно.
Зачем нам это надо – не пойму,
Но знаю, что иначе
 невозможно.

Хоть времени закон ко всем суров,
Вернёмся мы к написанному снова.
Пребудет
 выше
 изречённых слов
Во все века
 начертанное слово.

сент. 1977


Массовка

Пришли ветераны боев,
и спасенные жертвы застенков,
и просто хватившие горя
в военные годы –
сниматься в массовке
в кино о последней войне.
Помреж,
загорелая, в юбке джинсовой,
просила
седого высокого
снять ордена и медали,
которые были получены им
за Победу, –
ведь действие фильма идет в середине войны.
А женщину,
с ярким румянцем
болезненно полную даму,
помреж умоляла
уйти хоть с переднего плана,
а та говорила,
как долго была в Бухенвальде,
и, стало быть,
хочет сниматься к кино о войне.
Для сцены,
где город выходит на встречу героев,
букеты цветов привезли, раздавали массовке.
А старые женщины шли со своими цветами
и плакали снова, хоть знали, что это – кино.
– А я своего провожала
в таком же берете,–
одна говорила,
на мне поправляя берет реквизитный
чуть набок, чуть глубже –
по моде годов предвоенных.
Пока не погиб, он писал ей
про этот берет.
И сразу хлестнула мне в душу тревога:
«Любимый!»
 (Он рядом стоял, он ведь тоже снимался
в массовке.)
Смотрю, он, одетый в военную форму,
уходит куда-то,
а я остаюсь в окружении скорбных старух.
По освобожденному городу,
так полагалось по фильму,
в кровавых бинтах
проходили спасители наши.
Их роли играли
две роты обычных мальчишек,
родившихся в шестидесятом году или раньше.
Но их
ветераны боев,
и спасенные жертвы застенков,
и просто узнавшие горе
в военные годы –
встречали,
как будто из прошлого эти ребята шагали,
ровесники их, что с войны не придут
никогда.

сент. 1977


* * *
С два десятка кратких повестей
Рядышком прикноплены к забору.
Про людей они, все про людей,
Про любовь ушедшую и ссору.

Каждому листку – большая роль:
Рассказать о чьей-то жизни людям.
Чуть не в каждом ощутима боль
И надежда, что она убудет.

Со столбов фонарных и заборов
Встали эти строчки на пути.
Есть в них телефоны, по которым
Можно обращаться, чтоб спасти.

«Комнату меняем на две врозь,
Друг от друга хорошо б подальше.
Обращаться каждый день». Насквозь
Здесь беда и ни оттенка фальши.

А другое – горестно итожит
Бесконечность кухонных обид.
«Обменяю комнату, – кричит, –
Восемь метров. Но и меньше можно».

Правда, в них и радостное есть.
Если «врозь» меняется на «вместе»,
Но таких по пальцам перечесть,
А других найдешь и сто, и двести.

У листков задумавшись стою
И читаю горестные были:
Не жилплощадь, а судьбу свою
Эти люди обменять решили.

дек. 1977



* * *
Есть в армии солдат и генерал,
В науке тоже младший есть и старший.
Какой бы путь себе ты не избрал,
Везде ступени, лестничные марши.
И лишь войдя в поэзию – поэт
Уже в начале. Выше званья нет...

янв. 1978


* * *
Вы помните, совсем ещё недавно
Висело в каждой комнате знакомой
По несколько неярких фотографий –
Родителей и бабушек портреты
И собственные лица молодые.

Теперь такие снимки встретишь редко,
Эстампы нынче в моде и чеканка...

У тёти Веры старший брат погибший
Со стенки снят. И там висит гравюра
«Могила неизвестного солдата»...

Ещё – недавно видела я снимок:
Четыре парня чем-то очень схожих
И в середине пожилой мужчина.
– Отец и братья это? – я спросила
С надеждою, что жив ещё обычай
Торжественных семейных фотографий.

– Почти, – ответил он, – моя бригада
С наставником своим посередине.

– Здесь ваша мать? – уже в другой квартире
Спросила я, разглядывая фото.
– А что, похоже? – и хозяйка рада, –
– Ахматовой портрет малоизвестный.

Наверно, это всё не просто мода,
Диктующая нам убранство комнат,
А возвышение до кровной связи
Духового родства…

янв. 1978





* * *
Легко сказать, что счастье было близко,
Когда оно пришло, в конце концов.
Но счастье ходит в одеянье риска
И прячет в невозможности лицо.

Моя любовь – победа, а не милость.
Я помню каждый миг и каждый шаг –
И не скажу, что так судьба сложилась,–
Ведь я сама её сложила так.

янв. 1978


* * *
Тебе говорю я, а ты мне не веришь,
Клянусь, чуть не плача, а ты мне не веришь,
А ты понимаешь всё наоборот.
Я больше уже ничего не сумею,
Уже никогда ничего не сумею,
А ты говоришь мне, что это пройдёт.

Проходят недели и месяцы тоже,
И нечем прошедшее время итожить,
Но ты меня на людях хвалишь всегда:
Она, мол, работает, делает дело,
И нету, чего бы она не сумела,
А я ничего не смогу никогда.

Но вдруг, как шаги после долгой болезни,
Один только шаг после трудной болезни,
Сдвигается что-то, победно звеня.
А вдруг потому, что ты мне не поверил?
Спасибо за то, что ты мне не поверил,
Спасибо за то, что ты верил в меня.

янв. 1978



* * *
Появился в комнате у нас
Символ вдохновения – Пегас.
Добродушно обращённый к двери
Он стоит на модном секретере.
Знайте, гости: здесь живёт поэт!..
Символ есть, а вдохновенья нет.
Маленький фарфоровый Пегасик –
Он огня не высечет – погасит.
На его сверкающие крылья
Так заметно оседанье пыли.
Не часы уходят на уборку,
А мечты уходят – вот что горько.
«Он же хрупкий, – говорю, – разбей!..»
Жалко, он ведь стоил семь рублей.

янв. 1978


* * *
За стенкою сосед наш одинокий
Приёмником выслушивает мир.
На западе что есть и на востоке
Сигналы подаёт ему эфир.

Мы спать легли, он крутит ручку, ловит
Известия, и нам они слышны
О тех, кто бомбы новые готовит,
И кто борьбу ведёт против войны.

Но нам ещё других известий надо.
И заключеньем прожитого дня
Твоя ладонь с моей ладонью рядом
На животе застыли у меня.

А там, едва заметные сначала,
Но с каждым днём всё четче и ясней
Ребёнок подаёт свои сигналы.
И тем страшнее думать о войне.

янв. 1978


Улица Горького в Феодосии

Здесь Горький был. Никто не помнит
Его приход, наверняка.
И на порог приличных комнат
Не допускали босяка.

Здесь Горький был. В какой ночлежке
В ту ночь он отыскал приют?
Какие гордые усмешки
Его встречали там и тут.

Здесь Горький был. Всего однажды.
В его нелёгкие года.
Искал работу в доме каждом
И не нашёл её тогда.

Отсюда он ушёл, сутулясь,
И не предполагал того,
Что будет здесь одна из улиц
Гордиться именем его.

март 1978



* * *
Студенты уезжают в стройотряды,
И транспарант колышется над ними.
Но им сейчас высоких слов не надо,
Для них слова высокие – наивны.

Они горланят песни на платформе,
Гудки локомотивов заглушая.
На все вопросы отвечают: «В норме!»,
Стыдятся, если мама провожает.

Пусть будет так – не может быть иначе.
Пройдут года – и обретут права,
И будут очень много в жизни значить
Те самые – высокие – слова.

И бывший стройотрядовец едва ли
Не ощутит, как в глубине годов
Страна и комсомол его призвали.
И счастлив, кто услышал этот зов!

март 1978



* * *
...Мне за день удалось успеть
Так мало, будто день не прожит.
Но сон, как маленькая смерть,
Прошедший день собой итожит.
Мы в детстве не хотели спать,
Упрямством взрослых озадача.
И загоняли нас в кровать,
А мы увёртывались, плача.
Как будто знали мы ясней
В те годы – без раздумий, вроде:
Жизнь состоит из многих дней,
А дни уходят и уходят.

март 78

Утреннее

Распутывая слипшуюся лень,
Сонливость сброшу, словно одеяло.
Благодарю за наступивший день,
Как за возможность всё начать сначала.

Такое только утром может быть,
Когда встающий день красив и молод,
Когда желанье действовать и жить
Похоже на едва томящий голод.

И, освещая новые пути,
Сегодня солнце всходит вместе с нами.
И хватит сил до вечера дойти
Такими же упругими шагами.

март 1978


* * *
Сейчас нравоучения не в моде,
У каждого полно своих идей,
Но уважалось исстари в народе
Уменье слушать пожилых людей.
Пристанет кто-то, лезет прямо в душу,
Он знает всё и всех наперечёт.
А ты не торопи, а ты послушай –
Вся речь – песок, но золото сверкнёт.

апр. 1978


* * *
Что ей за дело до моих бантиков
голубых, как яркое небо.
У нее была
коллекция фантиков,
а у меня такой не было.
Она их собирала
с двухлетнего возраста,
копила почти три года,
а мне от зависти
не хватало воздуха,
когда соседка смотрела гордо.
И мне казалось,
что было прожито
полжизни моей напрасно.
Сейчас начинать собирать их?
Но что ж это?
Уже не догонишь – ясно.

И сердце отчаяньем взрослым полнилось
От первого «Никогда!»,
От неумолимого «Поздно ведь!»,
А мне было шесть тогда.

Всё это вполне серьёзно,
Осталось только сказать:
Ничто не бывает поздно,
Была бы смелость – начать!

апр. 1978

* * *
Что нужно, чтоб пирог испечь?
Мука, вы скажете, и печь,
Да сахар, яйца, молоко.
Испечь пирог совсем легко.

Лишь было б только для кого
Испечь его.
А печь самой себе пирог –
Не дай вам бог!

апр. 1978


* * *
Немало сочиняется стихов,
И песен распевается немало
Про то, как безответная любовь
Великим счастьем в чьей-то жизни стала.

А если уж взаимность, то о ней
Напишут только, мучаясь в разлуке.
Поэзии привычней и милей
Несчастные протянутые руки.

Кто счастлив, обойдется без стихов,
А в ожиданье радостного мига
Прихода мужа под совместный кров
Куда нужней поваренная книга.

Поэзия боится слова «муж»,
И сказки завершаются на свадьбе.
Счастливые, ответьте, почему ж
Вам продолженья их не написать бы?


апр. 1978


* * *
Не надо ждать особенного дня,
Конца недели или круглой даты, –
Начни сейчас, иначе никогда ты
Разжечь не сможешь своего огня.

Не надо говорить себе: «Потом
Найдется больше времени и силы».
Все тлеющие угли – угасимы,
И ты не должен забывать о том.

Я знаю многих, кто давно твердит,
Что был талант, но не было условий,
Ссылается на слабое здоровье,
На занятость, на множество обид.

Смотри, как, веря лишь в свои права,
Не веря в нерушимые преграды,
Асфальт ломает тонкая трава
И тянется туда, куда ей надо.

май 1978


Краски

Человек – немолодой на вид –
У витрины с красками стоит.
Что там думать: акварель – пятак,
Но не отойти ему никак,
Потому что в долгой суете
Он забыл о детской той мечте.
А теперь – зачем ему нужны
Эти краски жуткой глубины?
В год военный как просил он мать
Краски акварельные достать!
Ну а ей бы – лишь еды на всех,
А о красках думать – просто грех…
Человек – немолодой на вид –
У витрины с красками стоит.
Можно их купить, снести домой,
Сесть за стол и разводить водой,
Провести пять линий на листе
И увидеть, что они – не те.
А потом куда-нибудь убрать
Или детям поскорей отдать.

Человек – немолодой на вид –
У витрины с красками стоит.
И ему, как было, восемь лет:
Есть талант – и только красок нет.

май 1978


Улицы Ленинграда

Нам так привычны все названья эти,
Что их значенья не всегда видны.
Вот так и на копеечной монете
Не часто нам заметен герб страны.

В названия давались как награда
Все самые надёжные олова.
Слышна в названьях улиц Ленинграда
Народа небывалая судьба.

От Баррикадной до проспекта Стачек
Рукой подать, но им на расстоянье
Проспект Большевиков вдали маячит,
Идут связные с улицы Восстанья.

И площадь Революции в знаменах,
Но, если враг позарится на это,
Поднимется проспект Непокоренных,
Чтоб стать залогом площади Победы.

И слышится приближенное завтра,
И виден небывалых дней исток
В названии проспекта Космонавтов,
А он до Звёздной улицы пролег.

май 1978



* * *
Зима везде сумела воцариться.
Где лишь асфальт – и нет клочка земли,
Где летом было травам не пробиться,
Зимой вовсю сугробы расцвели.

Где лук не рос в окне – так мало света,
Морозный сад на окнах вдруг расцвёл.
За городом царит природа летом,
А в городах – зимой черёд пришёл.

По мягкой белизне ступают ноги,
И что под нею – ощутишь едва ль:
Земля живая спит в живой тревоге,
Или твердеет неживой асфальт.

май 1978


* * *
Её увидеть он почти боялся,
Он ждал, что пережитое страданье
Должно бы изменить её лицо.
Но, улыбаясь, из окна роддома
К нему тянулась прежняя девчонка.
И верилось с трудом, что это – мать.
Он рад был, что она не изменилась,
Но через пару дней пришла записка:
«У меня не хватает молока,
Чтобы накормить сына».
Он прочитал, пошёл к окну палаты
И встретил изменившееся очень
И очень повзрослевшее лицо,
Какое в первый день он ждал увидеть.

май 1978







* * *
С трех сторон три высоких кирпичных стены
С темной пылью на них неизменной.
Там, где были когда-то дома снесены,
Остаются соседние голые стены.

С трех сторон три стены без дверей и окон,
А с четвертой – машины шумят за оградой.
Островочек природы – вот чем окружён.
Я всё детство звала его садом.

Он казался огромным, на множество дней
В нем хватало мне новых открытий –
Незнакомых деревьев, замшелых камней,
Под которыми клады зарыты.

В том квадратике было немало чудес.
Хоть недолго гостило в нем солнце,
Только мне он и поле, и речка, и лес,
То есть всё, что природой зовётся.

И теперь, очутясь в настоящем лесу,
Бесконечным пространством влекущем,
Я в глазах этот маленький дворик несу
Так, что лес не вмещается в душу.

Я в лесу устаю – он становится нём,
Не утешит меня разговором,
Потому что я родом из каменных стен,
С островка на асфальтовом море.

май 1978



* * *
Вы видели книги, на смерть обречённые?
Хозяйки несли их, весьма увлечённые
Тем, чтобы в квартире у них интерьер
Смотрелся на интеллигентный манер.

Для книг недостаточно только родиться.
Живут, когда кто-то листает страницы,
Читает, бормочет, вникая в слова,
И книга в такие минуты – жива.

И страшно порою бывает смотреть,
Как книги уносят на верную смерть.
Лежит на асфальте убитая птица,
И мертвая книга на полке пылится.

май 1978

* * *
А ты поверил женщине, когда
Она тебе сказала:
 «Уходи!»?
Ведь это не победа, а беда
Швырнула слово из её груди.

Бывает в гневе женщина слаба
Так, что свой дом разрушить может вмиг,
И вот тогда незрячая судьба
В её уста влагает этот крик.

Потом она останется одна,
И, может, ты останешься один.
А это кто-то третий, не она,
Кричал тебе вдогонку:
 «Уходи!»

авг. 1978

* * *
Три женщины смотрят на белые двери,
Волнуясь и в счастье такое не веря,
Что было обещано им: в шесть утра
Откроется дверь и войдет медсестра,
Чтоб трех сыновей, три матрешки живые,
Три мамы к груди приложили впервые.
Три женщины вслушались в тишь коридора.
Детишек не слышно. Ну, скоро ли, скоро?
И вдруг – отчего непонятно им вроде бы –
Возникли высокие мысли о Родине.
А вот отчего – по палате незримо
Шла музыка гимна «Союз нерушимый...»,
Как будто не радио это звучало,
Как будто им Родина сына вручала.

июнь 1978

* * *
И шепелявы все, и тугоухи –
Сидят в саду, беседуют старухи.
На длинную скамейку сядут в ряд,
И говорят они, и говорят.
Про то, как ломит ноги, горбит спину,
И всё трудней дойти до магазина.
Расскажут непременно о банальной
Баталии на кухне коммунальной.
Обидчицу осудят тотчас хором,
И час, глядишь, прошёл за разговором
У этой далеко, я знаю дети,
А та совсем одна на белом свете.
На длинную скамейку сядут в ряд
И о своих обидах говорят.
Ведь, если кто ив них живёт с семьёй,
Не слишком дружит с парковой скамьёй...
Я слушала – и зависть, а не жалость
Моя к старушкам этим умножалась.
Они в душе своей, а не для виду
Не складывают мелкие обиды
В одну большую. Сверстницы столетья
Они немало видели на свете
И помнят жизнь свою до Октября
И в дни войны. И не бросают зря
Обиды от соседки от одной
На алый отсвет над своей страной.

окт. 1978


* * *
Я знала всегда,
что я очень нужна моей маме.
Я умела так думать
и выразить это словами.
Но почувствовать это,
наверное, нам не дано.
И поэтому мы
далеко не всегда бережемся
от опасных простуд
и тревог городских перекрестков.
А теперь – как я кутаюсь,
глядя тревожно в окно,
перед тем как мне выйти
хотя б на минуту из дома,
и смотрю осторожно,
не видно ли где-то машины,
потому что я очень нужна
моему беззащитному сыну.
Чувство страха отныне
мне сделалось очень знакомо.
Потому что я чувствую:
он пропадёт без меня,
без меня он прожить
не сумеет ни дня.
Чувствую, хоть и знаю, что это не так.

июнь 78



* * *
Мы колыбельных песен не поём.
Во-первых, говорят, что это вредно,
А во-вторых, на это нужно время,
А мы минуты лишней не найдём.

А как в былые пели времена!
Им что ли – было времени не жалко?
Лекарством верным и фольклорным жанром
Та песня колыбельная была.

Мы колыбельных песен не поём,
Стыдимся, что ни голоса, ни слуха,
А прежде – и девчонка, и старуха
И по ночам баюкали, и днём.

Веками не менялись голоса,
И не менялись мокрые пелёнки, ?
Но высыхали слёзы у ребёнка,
И возникала вера в чудеса.

А мы в другую комнату уйдём
И над ребёнком радио включаем,
И очень редко сами замечаем,
Что колыбельных песен не поём.

июль 1978



* * *
Когда умерла бабушка, оказалось,
что нет её фотоснимков.
Хотя и сын, и зять, и внуки
постоянно сушили на кухне какие-то пленки.
Огромные пачки снимков
друзей и родственников,
чем-то примечательных домов и деревьев.
Нет только портрета бабушки.
Неужели действительно нет?
Стали искать и нашли снимок, на котором её руки
поддерживают годовалую внучку.
А вот её размытое, нерезкое лицо –
ведь наводили объектив не на неё,
а на девочку за столом.
Вот бабушка во весь рост,
но почти со спины, в кухонном фартуке, –
она случайно оказалась рядом с гостями,
которых снимали.
А вот лицо её среди других лиц,
но переснять её с этих фотографий
невозможно,
так неотделима она от тех, с кем была рядом, –
от сестры, положившей голову на плечо ей,
от рук мужа, который обнимает её,
от ребёнка, которого держит она.

На могиле бабушки
нет её фотографии,
потому что в её жизни
не было минуты,
когда бы она жила только для себя.

июль 1978

* * *
Уходя от давно нелюбимой жены,
Стал рисунки свои он снимать со стены.

А когда он их снял, то подумал о том,
Что едва ли найдется ещё такой дом,

Где бы так, не смущаясь, в гостиной висели
Две пустые, бездарные две акварели.

Даже мать, что всегда была лучше других,
Не давала развешивать в комнате их.

На стене от рисунков квадратные пятна...
Если б можно их было повесить обратно!

июль 1978



* * *
Водой не скупится земля северян,
И я представляла за словом «фонтан»
Высокие струи, и брызги, и звон...

А тут – приезжают из дальних сторон
И смотрят, стоят неподвижной толпой,
Как падают капли одна за другой,
Как вечные слёзы текут, не стихая,
По белому мрамору Бахчисарая.

А недалеко от дворцовой стены
Зарыты солдаты недавней войны.

И что нам до горя жестокого хана,
Но слёзы утраты текут неустанно –
О ханской невольнице с детским лицом
И братской могиле, что рядом с дворцом.

авг. 1978


* * *
Такое, наверно, случалось когда-то и с вами –
Пропавшие вещи нередко находятся сами.
Особенно, если другое найти вы хотели,
Находите то, что пропало на прошлой неделе.

Все поиски наши имеют нелепое свойство:
Кто ищет покоя, находит одни беспокойства.
Я знаю людей, что свободную ищут минуту,
И в поиске этом теряют года почему-то.

Когда вы и ждать перестали уже, то само
Придёт, наконец, в долгожданном конверте письмо,
Особенно, если вы ждете другого письма,
Особенно если, не лето уже, а зима.

окт. 1978



* * *
Я думала, что сын меня спасёт
Одним лишь фактом своего рожденья
От времени, которое идет,
Не замедляя вечного движенья.

Ведь для ребёнка время – лучший друг.
И он поторопиться время просит.
И постепенно всё, что есть вокруг,
Оно ребёнку дарственно приносит.

Но и дитя не может мне помочь,
Сова ночная, как и прежде, реет.
Уже я мать сама, но больше – дочь,
И плачу я, что мать моя стареет.

нояб. 1978

* * *
Несхожие судьбы, и жизни неравный запас,
Но в чем-то мы были равны перед делом своим
Настолько, что даже и возраст собравшихся нас
Казался почти что одним.

Известье о смерти ровесницы ранит больней,
Особенно если вчера говорили ещё и шутили.
Никто и не думал всерьез, сколько лет было ей,
И вдруг оказалось, что встать не хватило ей силы.

Из дальнего города прибыли взрослые внуки,
Чтоб с нею проститься. И скрыть не могли удивленье своё,
Что рядом у гроба стояли друзья и подруги,
Которые были моложе, чем внуки её.

Как все мы, она не достигла того, что хотела,
Но – долгая жизнь – и смерть – оборвался полет.
Великое чудо свершает любимое дело,
когда человек до конца этим делом живёт.

нояб. 1978



* * *
Читали в классе про Джордано Бруно,
И сердце в каждом клокотало бурно:
«Уж я бы там сказал такую речь,
Никто бы не посмел костёр зажечь!»
И обсуждали вы, и осуждали,
Сомненья никому не досаждали,
Поскольку время рассудило всех,
Ну а сегодня все чего-то ждали
И не могли дождаться как на грех.
Когда стоял пред вами одноклассник,
Зажатый в обвинениях напрасных.
Одни глаза смущенно опускали,
Самих себя тем самым отпускали
С той площади, где был сожжен Джордано,
Другие про себя шептали: «Рано
Во взрослое нам впутываться дело».
А в-третьих, что-то говорить хотело
О правде, но боялось правды ради
Себе прибавить троек в аттестате,
С учителями портить отношенья,
А в остальных виднелось отрешенье
Ото всего, что перед ними было...
Я думаю: куда девалась сила,
Кипевшая недавно в вас так юно,
Когда читали про Джордано Бруно?

янв. 1979




* * *
У меня ни голоса, ни слуха,
И давно известно мне о том.
Петь на людях – не хватает духу.
Все поют – а я с открытым ртом.

Но зато пою я сыну песни,
Эти песни очень хороши.
Нет на свете голоса чудесней,
Нету музыкальнее души.

Говорят:
 ребёнку слух испортишь,
Лучше уж совсем не пой ему.
Отвечаю:
 лучше вы не спорьте,
Сам он понимает, что к чему.

Радио включённое оставлю
И молчать намереваюсь впредь.
Пусть в сопровождении ансамбля
Лучшая певица будет петь.

Но, лицо обиженное сморщив
И заменой этой удивлён,
Мальчик мой на радио не смотрит,
На меня глядит с надеждой он.

янв. 1979

* * *
Я не сержусь на крохотного сына,
Когда капризничает он, когда кричит.
Я знаю, что всегда во мне причина
Его болезней и его обид.

Потом он будет старше, только всё же
Опять скажу – и не в слепой любви:
Его проступки детские итожат
Мои поступки и дела мои.

И взрослый, если причинит он горе
Кому-то в самой дальней из сторон,
Моё лицо поникнет в том позоре,
Я буду виновата, а не он.

Я не сержусь на крохотное чадо,
Что снова плачет, что шумит опять.

Но, если я живу не так, как надо,
То маму не посмею обвинять.

янв. 1979



* * *
Вязала женщина на спицах,
И сохли слёзы на ресницах.

Спокойно двигалась рука,
Одно и то же совершая,
А рядом с нею из клубка
Тянулась нитка шерстяная.

Ту женщину не трогал шум
И суета чужих событий,
Тянулась нить тягучих дум,
Сплетались вместе обе нити.

И не останется клубка,
А будет свитер для дружка.
И не останется печали,
А будет встреча на вокзале.

А он по городу пойдёт,
Другую за руку возьмёт,
Прижмётся к свитеру она,
Стряхнет пылиночку, не зная,
Что в сердце не она одна,
Что нитка в свитере – двойная.

февр. 1979


* * *
Пускай оно – начало бед,
Но нравится мне слово «нет».
В нем смелость, точность, прямота,
Но избегаешь ты всегда
Его сказать –
 приятней всем
Услышать будет: «не совсем»,
«Не обязательно», «потом»...
Ты, может, прав, но дело в том,
Что нравится мне слово «нет»
И слово «да».
 А твой ответ
Меня спасёт на пару дней,
Чтоб погубить потом верней.

февр. 1979


К портрету гимназиста Феликса Дзержинского

Лицо на снимке так по-детски чисто,
Но чем-то взрослым многозначен взгляд,
И знаем мы, что в ранце гимназиста
Уже брошюрки тайные лежат.

Уже читает Ленина и Маркса,
И у рабочих он не редкий гость.
И значит – где-то раньше начинался
Великий путь. Но как всё началось?

Когда он выбрал этот путь упрямо?
С какого-то событья или дня?
И Феликс, если б мог, ответил:
 « Мама
Учила революции меня».

Нс зная ни теорий, ни идей,
В конце столетья правивших умами,
О тяжком угнетении людей
Рассказывала детям вечерами.

Шумел вокруг усадьбы старый лес.
Неразличимый в темноте вечерней.
Горела лампа, разгорался блеск
Пытливых глаз сыновних и дочерних.

Потом в тюрьме он вспоминал не раз,
Как мама им рассказывала были,
И написал:
 «Бессмертна мама в нас.
Дала нам душу и любовь вложила».

февр. 1979




* * *
Мать и дитя, мадонна и младенец –
Несметное число картин таких.
Но как наивно было жить, надеясь,
Что я видала хоть одну из них.

Я их встречала больше или меньше,
Взирала бегло или не спеша.
Но я смотрела только в лица женщин,
За кадром оставляя малыша.

Конечно, дети отличались чем-то,
Но я о том не знала ничего.
Зато теперь смотрю лишь на младенца,
Чтоб с ним сравнить ребёнка своего.

Теперь я вижу, что младенцам этим
Глаза печалит или морщит лбы
Не тяжкое предчувствие судьбы,
А только то, что холодно раздетым.

март 1979


* * *
Нам тридцать и больше, но мы – молодые.
О ком-то из нас узнаёте впервые,
А кто-то знаком, может быть.
Мы все молодые – поскольку в начале,
Но это не значит, что прежде молчали,
Что не о чем нам говорить.

Не надо примеров о юных поэтах.
Вам строгое время ответит на это
Сигналом походной трубы:
Чтоб не был наш мир ограничен и замкнут,
Пусть станет основой воздушного замка
Тяжелый фундамент судьбы.

Обрушатся крылья в высоком полёте
У непосвященных обычной работе:
Румяные каши варить,
Таскать тяжеленные теодолиты,
Возить на машинах бетонные плиты,
В иголку протягивать нить.

Нам тридцать и больше, но прожито мало,
И времени нам никогда не хватало,
И кажется, всё впереди.
А может быть, Времени – нас не хватает,
И каждый эпоху свою открывает,
И это – начало пути.

март. 1979



* * *
О, как всё это просто оказалось:
Ведь это даже в школе проходили,
Что для сложенья чисел многозначных
Сначала их записывают в столбик,
Затем чтоб написать под ними сумму.
А мы примерно так же поступаем,
Ища итоги многозначных мыслей,
Мы тоже их записываем в столбик...
И это называется стихами.

март 1979


* * *
Чей-то свист – разливы и рулады
Из ночного мрака прозвучал.
И меня любимый мой когда-то
Точно так из дома вызывал.

Неужели? – думаю спросонок.
Да, конечно, он – вставай скорей.
Снова скажет кто-то из девчонок:
«Вон опять запел твой соловей».

Мы пойдём вдвоём уснувшим садом,
Я и тот, кто в детстве сочинён…
Нет, любимый спит со мною рядом.
Значит, под окном свистел не он.

Спящего целую осторожно,
Чтобы сон усталый не спугнуть.
Вот и всё. А на душе тревожно.
И кому-то завидно чуть-чуть.

апр. 1979



* * *
Качнётся ветка от взлетевшей птицы,
Лица коснется паутинки нить.
Мне, горожанке, трудно научиться
Из леса ничего не приносить.

«Смотреть, дышать». Я это понимаю,
Когда о лесе – в городе грущу,
Но встретимся – глаза не поднимаю,
А под ногами ягоды ищу.

А если окажусь в лесу весною,
Когда ещё ни ягод, ни грибов,
Стою так отчужденно под сосною –
Ущербный отпрыск душных городов

Но вспомни, что осталась неотступно
Та женщина – одна в твоей душе,
Что милою была, но недоступной
От тех в отличье, кто забыт уже.

Ее шаги ещё доселе гулки.
Вот так и лес. Даров ждем от него,
Но в памяти надежней те прогулки,
С которых не приносим ничего.

окт. 1979



* * *
С утра во мне металось море злости
На самое себя и всех вокруг.
Потом звонок – зовет подруга в гости.
Я удивилась: что такое вдруг?

Мы на соседних улицах живем,
Но наши встречи – редкое явленье.
– А кто там у тебя? Причина в чем?
– Не кто, а что – плохое настроенье.

– А у меня ведь лучше-то едва.
Напрасно от меня ты ждешь подмоги.
Не вдруг плохие настроенья два
Дадут одно хорошее в итоге?

И я пришла – мы чай с вареньем пили,
Не замечая, как минуты шли.
И горести мои ничтожны были
На темном фоне бед её больших.

А ей казалось: боль моя сильнее
Ее печали – надо жить, терпя...
И мы, друг дружку искрение жалея,
Счастливыми увидели себя.

дек. 1979



* * *
Не потому ль, что теплым светом
Окрашен низкий небосклон,
Мне кажется, что мальчик этот
В меня влюблен.

И для чего мне это нужно?
Зачем его звонка я жду?
Мне, так безоблачно замужней,
Зачем придумывать беду?

Я не воскликну:
 «Если б раньше –
Тобой подаренный букет!»
Но – мальчик, будь моим реваншем
За пораженья юных лет.

Влюбись – и жди меня, как праздник,
Но мы не встретимся с тобой.
Поскольку рыжий одноклассник
Дружил с девчонкою другой,

И очень редко пели птицы,
И душу драли холода...
Самой бы только не влюбиться,
А то всё будет, как тогда!

дек. 1979

* * *
Когда я вдруг услышу вой сирены
И голос, объявляющий тревогу,
Скажу себе, наверно: у соседей
Опять включили громко телевизор.

Но если вслед за этим я увижу,
Как люди дико мчатся мимо окон,
Подумаю, наверно, что ученья
Какие-то проводят в это время.

А если эти люди будут падать,
Не закрывая лица цвета смерти,
Подумаю, что это съемки фильма
И что не очень фильм оригинальный.

Когда сама я рухну с ними рядом,
Остатком уходящего рассудка
Подумаю, что всё мне это снится,
Как много раз уже такое снилось,
И надо бы проснуться поскорее…

Проснись, Земля, и думай о другом!

февр. 1980

* * *
Ночь.
В темноте не видно ничего.
Объединились время и пространство –
И движутся в едином направление.
Кровать плывет по этому потоку.
Она, как лодка, но мотор не сзади,
А в изголовье – тикает будильник,
На шестерни наматывая время.
Обнявшись, мы плывем в уютной лодке,
И маленькая лодочка за нами
Привязана буксиром не разрывным –
Кроватка с нашим сыном.

март 1980


* * *
Лишь чёрное и белое,
И только вверх и прямо.
Ах, мама, что ты сделала,
Ведь это же неправда!

Того, что было пройдено,
Обратно не вернёшь.
Спасибо тебе, Родина,
За ту святую ложь,

Что детство не растравлено
Сегодняшней тоской,
За Ленина и Сталина
Над классною доской,

И не было сомнения
В надежде на успех
В задаче на деление,
Где делят всё на всех.

март 1980


* * *
Он был моим отчаяньем и жаждой,
Он мне жестоко снился ночью каждой
Примерно год – с того лихого дня,
Как, не простившись, предал он меня.
И мне казалось: до скончанья света
Забуду что угодно, но не это.
И вот сегодня – общие дела –
И через столько лет опять свела
Нас – не судьба, конечно, а случайность.
Но ничего вокруг не закачалось
И ничего не дрогнуло в душе.
Чего там! – он давно забыт уже.
Но всё-таки! – смотрю в лицо прилежней,
Но что со мной? – ведь он остался прежним.
Нет. Ничего. Нет, пусто в самом деле...

Я думаю: любимый, неужели
Когда-нибудь настанет день такой,
Что так же скучно будет мне с тобой?

Вот что меня тревожит...

апр. 1980


* * *
Ящики тумбочек, дверцы у шкафа
Что-то хотят утаить.
Первое слово – не «мама», не «папа»,
Первое слово – «открыть».

Милый ребёнок мой, это победа
В жизни твоей, может быть.
Первое слово не «баба», не «деда»,
Первое слово – «открыть».

Двери, коробки – и снова, и снова
Перед тобой открывай.
Правильно выбрал ты первое слово,
Слово «открыть», а не «дай».

апр.1980




* * *
Знал бы ты, каким бываешь
В дни разлук со мной!
Ходишь где-то и не знаешь:
Ты уже иной.

И в моей минуте каждой
Твой далекий путь.
И глаза болят от жажды
На тебя взглянуть.

И себя утешить нечем –
Нужен только ты...
Со второй минуты встречи
Плачут все мечты.

Наступает повседневность
Кухонных забот,
Убивающая ревность
И обидам счет.

Ты сидишь, не отвечаешь,
Сумрачный и злой...
Знал бы ты, каким бываешь
В дни разлук со мной!

апр. 1980

* * *
Я так боюсь, что кто-нибудь найдет
к замку покоя нашего отмычки,
когда любовь моя уж не поёт,
а лишь мурлычет – сыто и привычно.

Когда с другим,
а не с тобой вдвоём,
боюсь шагнуть
безвольно и послушно,
охваченная ложным мятежом,
счастливая,
как школьница-дурнушка.

И в этом страхе одного хочу,
чтоб не воскресла девочка былая,
лицом прижаться к твоему плечу
и жизнь прожить, лица не подымая.

май 1980


* * *
Далекая родня со всех сторон
Букеты привезла для похорон.
И те, что не встречались много лет,
Не улыбаясь, говорят: «Привет».
Да, скорбный день, но среди этих встреч
Слышна не только об умершей речь.
У Кати дочка, и у Лены сын,
И у Светланы сын ещё один,
Совсем недавно стал отцом Андрей –
На кладбище – вопросы про детей.
У вырытой могилы на краю:
– Ты кормишь грудью?
 – Да, ещё кормлю.
– А как твой старший?
 – В третий класс пошёл.
– А ваши как?
 – И наши хорошо...
И даже та, что хоронила мать,
О дочке не могла не вспоминать:
– Как Верочка поела, как спала?
(Дочь у подруги третий день была.)
Засыпана могила, дождь пошёл.
– А дети как?
 – А дети –
 хорошо!

июнь 1980


* * *
Кто о несбывшемся, кто о минувшем...
Кто завидуя, кто жалея...
Свадебная машина неслась по лужам,
Прохожие останавливались и глазели.

Но вдруг вмешалась какая-то чертовщина
в этот белый парад любви:
нарядную свадебную машину
остановил инспектор ГАИ.

И вспомнила невеста, как всё непросто,
и что жить им негде, а надо где-то,
и что жизнь не белая, а в полоску,
как жезл, который держит инспектор...

май 1980

* * *
А кто из нас собой доволен?
Спроси любого наугад.
«Как я ленив! Как я безволен!» –
Любой раскаиваться рад.

И в этом правда гороскопов.
Прочтёшь: «Сумел бы он вполне
Создать значительное что-то»
И каждый скажет: «Обо мне!»

Но день за днём проходит мимо,
Один пустой, другой пустой.
И в этом мы непобедимы
В своей борьбе с самим собой.

июль 1980



«Любовь дона Перлимплина»

Федерико Гарсиа Лорка
Убил своего героя,
Иначе вино в кувшине
Казалось бы нам водою.

Себя тот пронзил кинжалом
На горе жене неверной,
А можно было иначе
Кончить пьесу, наверно.

О чем так скорбит гитара?
О том, что нет Перлимплина.
За полминуты до смерти
Жена его полюбила.

Но, сняв испанское платье,
Смыв грим горячей водою,
Идут домой из театра
Дон Перлимплин с женою.

И тем, кто это увидел,
Стало не так уж горько.
Вот чем окончилась пьеса
Федерико Гарсиа Лорки.

июль 1980



* * *
Три года вместе. Всякое бывало,
И даже то, что лучше бы забыть.
Я слишком хорошо тебя узнала,
Чтобы тебя по-прежнему любить.

В последний раз твою сжимая руку
Перед началом дальнего пути,
Сказала я, что выбрала разлуку
Затем, чтобы любовь свою спасти.

Теперь молю судьбу: пусть всё сначала,
Пусть всё, что было, повторится впредь.
Я слишком хорошо себя узнала,
Чтобы с тобой расстаться захотеть.

июль 1980

* * *
Впервые я ступила на паром,
И еду, и не думаю о том,
Что вот сейчас вокруг меня Сибирь –
Великая невиданная ширь.
И удивленья нет. Ведь я давно
Паромы эти видела в кино.
Стою, слежу за медленной водой
И представляю, как вернусь домой.
И без укора говорит вода
О том, что я приехала сюда
Не любоваться этой красотой,
А для того, чтоб дом увидеть свой.
За сотни верст и через много дней
Оставленное видится ясной.
Паром едва покачивает… Грусть.
Я думаю, как я домой вернусь.
Там всё как есть, но в первое мгновенье
Заплачу от любви и удивленья.

июль 1980


* * *
Дорожная, гастрольная судьба,
Но вдруг такая встретится изба,
Что кажется, когда бы мне опять
Вдруг родину велели выбирать,
Я б сразу это назвала село,
Куда меня случайно занесло.
Но в клубе или в красном уголке
Со сцены вижу женщину в платке,
В которой трудно не признать родню,
Но эти встречи – раза два на дню.
И лица те сливаются в одно,
И вновь смотрю в вагонное окно.
Леса, леса, потом вокзал, гудок,
Бревенчатый встречает городок.
И я решаю сразу, что потом
Я буду часто вспоминать о нём.
А то село – расплывчато уже,
Весь путь не умещается в душе.
Простите меня, сёла, города –
Дорожная, гастрольная беда.

июль 1980



Ищу себя

То челку на глаза,
То волосы назад.
Ищу своё лицо
В случайных зеркалах.

Поверь, что я права,
Пойми мою любовь,
Ищу свои слова
В потоке общих слов.

Судьба мне жить дала
В кольце тревожных дней.
Ищу свои дела
В борьбе страны моей.

Спускаюсь с высоты
К ступенькам на крыльце,
Ищу свои черты
В ребёнке и в отце.

Немало дел сменя
На выбранном пути,
Хочу найти себя,
Хочу себя найти.

окт. 1980



* * *
Не я одна, но сверстницы мои
Провозглашали дерзкое желанье:
Сама с тобою остаюсь в любви,
Не изменив ни сути, не названья.

А через год, чуть больше, может быть,
(Как многое неведомо невесте!)
Спешат свою фамилию сменить
Не я одна, но многие из сверстниц.

Затем, что научились понимать
Значенье слов привычных и затёртых –
Подруга мужу и ребёнку мать,
А остальное – в третьих и в четвёртых.



Мама

Выхожу с работы на проспект
и сразу тону в человеческом море.
Пробиваюсь через движущуюся толпу,
чтобы оказаться в потоке,
который впадает в метро –
и сразу перестаю ощущать себя единицей.
Втекаем в поезд,
затем поток выносит меня
на моей станции.
– Не толпитесь, как бараны!
Вставайте по двое на ступеньку? –
кричит дежурная у эскалатора.
Меня уже нет совсем.
Каждый человек в отдельности
уже ничего не стоит,
как одна капля воды в щедрой реке...
Потом я иду
по более спокойной улице
и, наконец, сворачиваю
в совсем тихий тупичок
с деревянными грибками
и песочным ящиком.
– Коля, за тобой мама пришла.
Мы идем вдвоём.
У чужого подъезда жалобно мяукает кошка.
– Она плачет, она хочет к маме, –
говорит мне сын.
Мимо проехал трамвай.
– Трамвай едет к своей маме, –
говорит ребёнок.
Дома по телевизору
он увидел женщину с собакой
– Это собачка, а это собачкина мама...
Всё живое вокруг моего сына
устремлено к своей маме,
всё движущееся движется к маме.
Я не могу
без остатка раствориться
в людском потоке.

янв. 1981



* * *
Всегда пусть будет хоть одна душа,
с кем,
прожитые годы вороша,
смогу сказать одно лишь слово:
«Помнишь?»
Возникнет вновь
тот полдень или полночь,
душа родная мне ответит:
«Да».
И прошлое
не минет без следа.

февр. 1981


* * *
Деньги протяни в окошко почты,
И тебе дадут оттуда сразу,
Что попросишь – марки и конверты
И для писем белую бумагу,
Праздничные яркие открытки
И попроще – с видами проспектов.
Только «до востребованья» письма
В том окошке раздают бесплатно.
Хоть иной отдал бы всю получку
За один тонюсенький конвертик
С почерком знакомым, как страданье,
Или хоть открытку с парой строчек,
Или только с адресом открытку...
Нет. Не купишь... Раздают бесплатно.

февр. 1981



* * *
Подумалось:
скорей бы Новый год!
Чтобы повсюду продавались ёлки,
Чтобы в прихожей с них текла вода,
а в комнатах от ёлок пахло счастьем,
Чтоб взрослые игрушки покупали
и для детей, и для себя самих.
Подумалось: скорей бы Новый год!
А что сейчас? Февраль. Поверить трудно,
что этот праздник был совсем недавно.
Уже прошёл. Другой теперь нескоро.
Уже прошёл. А я его не помню.
И думаю:
 скорей бы Новый год!

март. 1981



Ключ

Кто-нибудь горюет о потере –
На асфальте ключ лежит от двери.
Кто-то в дом к себе попасть не смог.
Топчут этот ключ десятки ног.
А иной обходит осторожно,
Но вернуть потерю невозможно.
Глаз чужих его коснулась тыща,
А одни глаза его всё ищут...

Так и я – себя в толпе огромной
Чувствую, как этот ключ бездомный,
Никому не нужный. Потому,
Что нужна тебе лишь одному...

апр. 1981


Чашки

Пока на кухне долго грелся чайник
И шла беседа за пустым столом,
Я не сводила глаз с необычайных
Тех чашек за сервантовым стеклом.

Они располагаюсь, как в балете –
Круг голубых, круг белых, круг цветных.
Над комнатой царили чашки эти,
Повелевая вам смотреть на них.

Одни пышны, как юбки дам придворных –
Со множеством изысканных затей,
Те – аристократизмом стенок чёрных
Смущали очарованных гостей.

Я думала: в каких из чашек этих
Сейчас нам чай хозяйка принесёт?
Вон в тех – с венками голубых соцветий
Или вот в этих – розовых, как мёд?

Но в миг один мечты мои потухли,
Я поняла, что чайник зря кипит.
Пять разных чашек нам несут из кухни
Объединенных словом «Общепит».

Их ободков щербатеньких касаясь,
Мы думали, наверно, об одном
И горестно смотрели на красавиц
За их непробиваемым стеклом.

апр. 1981


* * *
Какая-то мошка, а может быть муха,
Мне села на лоб, я её прогнала.
Она покружила и села на ухо.
Я снова смахнула – ну что за дела!

А крылья её так тепло зазвенели,
Что сразу пахнуло нагретой сосной,
Хоть всё ещё март на пороге апреля,
А лето пока далеко за весной.

Хорошая мушка, посланница лета,
Я слушать хочу твой звенящий полёт.
Устала? Ну ладно, спасибо на этом.
Смотри не замёрзни, на улице – лёд.

апр. 1981


* * *
Кто-то спит с тобою рядом
Под таким же одеялом.
Кто-то опит с тобою рядом –
В полуметре от тебя он.

Ты его совсем не знаешь
И узнать его не хочешь.
Если вдруг ему не спится.
Не услышишь это ночью.

Он живёт за тонкой стенкой
В примыкающей квартире,
Но постели ваши рядом,
Ближе всех вы в целом мире.

Вход к нему в другом подъезде,
Но он рядом спит с тобою.
Так, что если бы не стенка,
Ты б достал его рукою...

Ты его совсем её знаешь.

апр. 1981


Сын

Две ладошки кверху тянет он,
Мы к нему подходим с двух сторон.
Мы ребёнка за руки берём,
Кажется, что мы его ведём,
А на самом деле третий год
Мальчик наш меня с тобой ведёт.
А люблю тебя я или нет –
Ни вопрос не нужен, ни ответ.

май 1981


Дедушка Иван

К бабушке тянул ребёнок руку,
И она играть давала внуку
Не рекомендованные вещи:
Плоскогубцы, молоток и клещи.
Бабушка твердила неустанно:
«Инструменты дедушки Ивана».
Мальчику хотелось прикоснуться
К молотку, клещам и плоскогубцам.
Полюбил он и держал, как мог,
Плоскогубцы, клещи, молоток.
И от солнца просыпаясь рано,
Думал он про дедушку Ивана...
Вот как оказались им нужны
Вещи не пришедшего с войны!
Слово «смерть» не объяснить ребёнку,
Бабушка не верит в похоронку.

май 1981


Светланка

Училась в классе девочка Светланка.
Уж скоро год Светланка – иностранка.

«Здесь море есть» – подругам пишет Света, –
Но нравится мне наше, а не это».
Письмо читают бывшие подружки:
«Вы б видели, какие здесь игрушки!
Здесь тоже солнце, очень редко тучи.
Но холодно здесь. Наше солнце лучше...»

Родители, бросая свой уют,
Прекрасно знали, что они найдут,
И что они теряют навсегда.
И только дочка всё твердит:
– Когда
Домой поедем? –
И поймёт с трудом,
что навсегда
родной потерян дом...

Девчонки, что учились со Светланкой,
Носы задрали – дружат с иностранкой.
А мне-то что? Ведь я её не знаю,
Девчонок тех подслушала в трамвае.
И с этих пор я перед ней в долгу,
А как спасти – придумать не могу.

май 1981




* * *
Легко в магазине купить гантели,
Куда трудней вставать на зарядку.
Томишься в очереди за книгой –
А ведь прочесть её – труд не меньший.
Гуляя в парке, ломаем ветки,
Чтобы домой принести из парка
Не радость в сердце, не свежесть в лёгких,
А той прогулки овеществленье –
Букет, который назавтра вянет...

июнь 1981



* * *
У нас в краю, когда зима,
То холод сводит всех с ума.
И не такие уж морозы,
Да ветер выбивает слёзы.
И всё живое видит сны
О приближении весны.
Потом, едва весна согреет,
Глядь: от жары природа млеет,
И заедают комары,
И нет спасенья от жары…

Какие были холода
В мои безмужние года!
Зима бескрайняя была,
Но дождалась и я тепла,
И ожила, и обогрелась,
И в платье светлое оделась.
Теперь прошла весны пора
И мучает меня жара.

июнь 1981




* * *
То на вокзале, а то на причале
Мы выходили, а нас не встречали.
Но и обидно не делалось нам,
Ехали мы, не послав телеграмм.
Да и кому? Нет знакомых хороших.
Улицу спрашивали у прохожих
И находили по адресу дом,
Где нас сперва признавали с трудом.
Пара минут – и кипят разговоры,
Режется хлеб, огурцы, помидоры.
Вот и бутылка стоит на столе,
Добрые люди живут на земле.
Ехать пора нам, да всё не проститься,
Нам собирают в дорогу гостинцы.
Нужно домой нам – вот это и жаль нам.
Мы уезжали, а нас провожали.
Если б иначе случалось всё это,
То и не стоило б ездить по свету.

авг. 1981



* * *
Про того, кто с делом плохо ладит,
Кто не вбил гвоздя за весь свой век,
Про такого – с жалостью во взгляде
Говорят: – Безрукий человек...

В старом переулке пропылённом
Вдоль кирпичной, вдоль глухой стены
Посадил весёленькие клены
Однорукий инвалид войны.

Зеленеет юная семейка,
Тянутся листочки к вышине.
Чинит инвалид в саду скамейки,
Хоть не дворник он, а инженер.

Всё он может – помогают внуки,
Да ещё пяток чужих ребят.
Про него не говорят: – Безрукий. –
– Золотые руки! – говорят.

авг. 1981


* * *
С полки достаю альбомчик красненький,
Снимок сделан двадцать лет назад:
Девочки, мальчишки, третьеклассники –
Два ряда сидят и два стоят.

Я смотрю в их лица и завидую –
Никого во лжи не уличить:
Будущие люди знаменитые –
Космонавты, физики, врачи.

Мальчики с продуманными планами,
Их не остановишь нипочем.
Восемь стать мечтают капитанами.
Стал один – хотевший стать врачом.

Бантики на девочках топорщатся,
Снятся им успехи балерин.
Кто из них мечтает стать уборщицей?
Ни одна, конечно! Стали – три.

Как манили нас дороги разные...
Снимок сделан двадцать лет назад.
Девочки, мальчишки, одноклассники –
Два ряда сидят и два стоят.

авг. 1981


* * *
Как будто на бумаге нарисована,
Стояла роща на моем пути.
Войти в нее казалось мне рискованным –
Там что-нибудь должно произойти.

Таинственно у пней кора цвела,
Закат румянил белые стволы,
И вся она была, как декорация,
Лишь сказка не игралась до поры.

И я вхожу. Сейчас начнется действие.
Пусть не сейчас, но скоро, шаг пройти.
Но почему вокруг то пень, то деревце,
А роща – как и раньше – впереди?

Иду-иду, и вот уж сердцу ропщется
На все, что расступилось предо мной.
Вот так я и прошла сквозь эту рощицу,
Но так и не была я в ней самой.

авг. 1981



Деревня Чермянино

Не подмигнет в окне глазком герань,
Не вспыхнет свет, не вздрогнет занавеска.
Заезжий внук чермянинских крестьян
Нашёл не дом, его былое место.

Дом дедовский, что брошен был давно,
Отправлен на дрова маслозаводу,
Поскольку тут деревня всё равно
Исчезнет через три-четыре года.

Хоть, если разбираться до конца,
То так должно естественно случиться,
Но так же неизбежна смерть отца,
С которой никогда не примириться.

Приезжий вынул фотоаппарат,
Стал наводить на ближние деревья,
Чтоб увезти с собою в Ленинград
Свидетельство визита в ту деревню.

А пленка, как назло, оборвалась...

авг. 1981


* * *
Кривой кусок оранжевой пластмассы
Я на работу принесла с собой.
Его мой сын перед уходом в ясли
Доверил мне, в карман запрятал мой.

А на работе – то и это срочно –
Еще одно прибавилось с утра:
Беречь обломок детского совочка,
На улице валявшийся вчера.

Боюсь, делами важными займусь я,
Про тайну позабыв на миг один,
И выброшу, принявши вдруг за мусор
Сокровище, что мне доверил сын.

Ребёнок будет огорчен пропажей
Всего минуту, но через года
То, что ему в то время будет важно,
Уже он не доверит никогда.

сент. 1981



* * *
Я с завистью вздыхаю вслед
Тем, кто идёт купить билет,
Чтобы поехать в край иной
И навестить свой дом родной,
И обрести в его тиши
Покой и силу для души.

А мне мой дом не снится даже,
Я не вернусь туда однажды
Восстановить былую связь –
Я там живу, где родилась.
Я дом свой вижу наяву –
Где родилась, там и живу.

окт. 1981



День рожденья

Я не верю, если скажут:
 на беду
Родилась ты в самый темный день в году.
В день рожденья в середине декабря
Поздно встанет леденящая заря.

Да, скажу я, нет в году темнее дней,
Только завтра будет чуточку светлей.
Снег идёт, он нас засыпать насмерть рад,
Он не знает, что зима идет на спад.

И крещенские морозы – что они,
Если с каждым днём светлее будут дни.
Родилась я в самый темный день в году,
Но обещан был мне свет. К нему иду.

дек. 1981


* * *
С годами стремленье
к нечитаным книгам всё меньше,
все чаще желанье
вернуться к знакомым страницам,
все меньше надежд
на счастливые новые встречи,
хоть то, что имею,
пускай не уйдет, сохранится.
Неведомый край
ни один не сулит мне удачи.
Я без сожаленья отдам
поезда свои и самолёты.
Ах, где тот поселок,
в котором мы жили на даче
с сестренкой и мамой,
а папа спешил к нам с работы!

февр. 1982


* * *
В универмаге продают гитары.
Их покупают и в мешках прозрачных
По улицам несут, дразня прохожих
Тем, что гитары жёлты и округлы,
Как свежие осенние плоды.
И чьи-то пальцы этот плод надкусят,
С плодов польётся сок мотивом песен,
И там друзья, конечно, соберутся,
И будет хорошо, и будет праздник.
Пойду и я, куплю себе гитару.
И что тогда? Или узнав об этом,
Ко мне друзья приедут и подруги,
Которые мой адрес потеряли?
Играть я на гитаре не умею,
Нет у меня ни слуха, ни упорства,
А кто умеет, тот ко мне не ходит,
А кто живет со мной, умеет плохо,
Уж лучше пусть он вовсе не играет.
И я гитару покупать не буду.

февр. 1982



Царевна-лягушка

Младший брат искал себе подружку,
Из болота он принёс лягушку.

Шмякнулась лягушка головою
И царевной стала молодою.

Но всмотрелась в сказку я прилежней –
В героине суть осталась прежней.

Добрая, привычная к работе –
Что в хоромах царских, что в болоте.

Мы иную жизнь начать готовы,
Превратясь в кого-нибудь другого.

Хоть об землю, хоть об стенку биться,
В умного дурак не превратится.

Кто был трусом, не вскипит отвагой,
И лентяй не станет работягой.

Хоть об землю бейся, хоть об стену,
А душа всё так же неизменна...

Сказка предлагает удивиться,
Что лягушка стала царь-девицей.

март 1982



* * *
Я не умею рисовать,
Но ясных красок благодать
И тайная их сила
Меня с ума сводила.

Не на листе, не на холсте
Собою мучили, а те,
Которые в коробках
Ждут чьих-то рук неробких.

Когда ещё оттенков нет
И однозначен каждый цвет,
И каждому заранее
Присвоено название.

Но не родился ни одни
Ещё набросок тех картин,
Чьи драмы или сказки
Нам обещают краски.

Я не умею рисовать.
Хочу смотреть, хочу вдыхать,
Молиться краскам буду
За неподвластность чуда.

март 1982



* * *
Друг другу пишем о погоде –
Снега у вас, снега у нас,
О том, какие фильмы в моде,
Какой роман, какой рассказ.

Но мы не пишем отчего-то,
Как будто жалость нам страшна,
Что мне пришлось уйти с работы,
Что от тебя ушла жена.

Ты не поймёшь меня, наверно,
И я тебя пойму едва ль...
Пришло письмо:
 «Погодой скверной
Нас огорчает весь февраль...»

Пишу ответ:
 «Повсюду лужи
Взамен растаявших снегов...»
Пришло письмо...
 Играем в дружбу,
Как старшеклассники в любовь,

март 1982


* * *
Как дерево высокое цветёт!
Такое чудо
может появиться,
наверно, лишь под окнами больницы,
где смотрит умирающий
иль тот,
кто только что поверил:
не умрёт. И дерево,
цветы свои разбрызнув, стоит над ними
утвержденьем жизни.
А это –
расцвело оно в свой срок
в краю,
где ни домов и ни дорог,
и взгляд ничей его здесь не найдёт.
А если так –
зачем оно цветёт?

апр. 1982



* * *
Пусть будет снег. Ведь он потом растает.
Пусть будет ночь как обещанье дня.
Мои года меня ещё не старят,
а лишь взрослее делают меня.
Но страшно видеть, как неумолимо
шагает время по ступенькам дней –
ведь те, кого я помню молодыми,
теперь достигли старости своей.
И взгляд уже не тот, и мучат тело
болезни, и души не отогреть.
Остаться бы ребёнком я хотела
затем, чтоб маме с папой не стареть.

июль 1982


* * *
В двадцать лет мы взрослые вполне,
Мы давно обходимся без мамы.
Мы их современней и умней,
А они отсталы и упрямы.

Тянут на круги своих забот,
Не пускают далеко от дома.
Но когда за тридцать перейдёт,
Начинаем думать по-другому.

Нам уже не так понятна жизнь,
Хочется опеки и совета.
И без мамы мне не обойтись,
Но она уже не верит в это.

Я спрошу, она отводит взгляд,
Так она боится лишним словом
В жизнь мою вмешаться невпопад...
Ах, как слушать я теперь готова!

июль 1982


* * *
В жилище нашем и темно, и тесно.
Кроватке детской всё ж хватило места.
Хоть мы и знали, что жилье похуже
Теперь едва ли можно обнаружить.
Мы столько недостатков видим в нём.
А для ребёнка это просто Дом.
Единственный, прекрасный и надёжный.
Ему представить лучше невозможно.
В жилище нашем и темно, и тесно,
Но двум кроваткам детским хватит места.

июль 1982


* * *
Однажды музыка звучала
Из незнакомого окна.
Не помню я её начала,
Но вдруг оборвалась она.

И в миг, когда она пропала,
Я удивленно поняла,
Что сердце с нею в лад стучало,
И что я счастлива была.

июль 1982



* * *
Из книжки записной возьми листок,
Я думаю тебе не трудно это.
И авторучкой нарисуй цветок
Взамен живого яркого букета.

Букету жить всего четыре дня,
И как ни береги его – увянет.
А твой рисунок будет греть меня.
Когда в разлуке холодно мне станет.

авг. 1982



* * *
Какое это чудо – телефон!
Семь поворотов голубого диска,
И ты – далекий – сразу станешь близко,
Твой теплый голос мне доносит он.

Я спрашиваю: «Скоро ты придёшь?»
И телефон мне отвечает: «Еду»,
И сердце бьётся, празднуя победу.
Как телефон удобен, как хорош!

Приехал ты. Но мне вдвоём с тобою
Не посидеть. Срывает с места звон:
Какой дурак придумал телефон?
Как в голову ему пришло такое?

сент. 1982


* * *
Человек идёт
по другой стороне улицы.
Не смеется неуместно
и без причины не хмурится.
Если нужно,
уступает дорогу прохожим.
Сразу видно:
человек он очень хороший.

Другой человек
идёт мимо нашего дома.
Мы даже, кажется, с ним знакомы.
И своими поступками,
и обличьем
Этот человек вполне обычный.

А те, кто живут на нашей площадке,
Имеют огромные недостатки.

А тех, кто с нами в одной квартире,
Нет отвратительней в целом мире.

авг. 1982


* * *
С детства я знаю, а всё ещё ново:
Слово «еврей» – непечатное слово.
Пишется во избежанье скандальности:
«Лица еврейской национальности».
Слово «еврей» произносится шёпотом.
Сердце моё наполняется ропотом.
В списке любом по законной привычке
Возле фамилий незримые птички.
Я говорила, что это – вранье,
Так за отечество стыдно свое.
Но довелось мне и это испить,
Нечем теперь мне противников крыть.
С благословенья уставших семей
В смешанных браках спасаем детей.
От повторения наших проблем.
Скоро евреев не будет совсем.
Гонит судьба из-под дедовских крыш.
Мамочка-родина, что ты творишь!

 окт. 1982



* * *
В детстве грезилось упрямо:
Убежать от папы с мамой,
Взять рюкзак и бутерброд
И отправиться в поход,
Как ботаник настоящий,
А не дома ныть над кашей.

А потом терзала смута:
Убежать из института
И отправиться туда,
Где родятся города.
Стать там каменщицей лучшей,
А не быть зубрилой скучной.

А теперь проблема хуже:
Убежать пора от мужа.
Но уже я знаю: шиш!
От себя – не убежишь.

окт. 1982


Другу-стихотворцу

Ты ощутил умение летать
В день первой встречи с женщиной воспетой.
Стихов любовных сочинил тетрадь –
И начал величать себя поэтом.

Не так она нужна тебе сама,
Ты больше притворяешься, чем болен,
Но ты ей пишешь в день по два письма
И всё в стихах, которыми доволен.

Но через двор идёшь, а вслед в окно
Глядят всегда жена и сын-подросток,
И это всё давно заведено,
И что-то изменить совсем не просто.

И что б ты ни решил, наверняка,
Из четырех – несчастны будут двое.
И никакая звучная строка
Такой большой беды не может стоить.

окт. 1982


Письменный стол

Мне дорог мой стол тем, что он не эстет.
Поскольку другого стола у нас нет –
на этом столе пеленаем детей,
за этим столом принимаем гостей,
и сами едим мы за этим столом,
и ставим будильник на нём перед сном.
С различной работой бывал он знаком,
порою он даже служил верстаком.
А письменным редко случается быть.
Но он-то уж знает, о чём говорить.

окт. 1982




* * *
Протерлись почтовые сумки
До дырок, а новых всё нет.
Сто писем теряется в сутки,
Да так, что не сыщешь и след.

Потери в почтовом вагоне,
Пропажи на каждом шагу...
А в то, что не пишет никто мне,
Поверить никак не могу.

окт. 1982



* * *
Бодливой корове не дал бог рогов,
А нам не дает он квартиры.
Покуда к нам быт коммунальный суров,
Живём относительно в мире.

По разным углам разойтись бы с тобой,
Но это проблема большая.
И комната давит на нас теснотой,
Тем самым, конечно, сближая.

А станет ли жизнь веселее у нас,
Когда мы отсюда уедем
И в комнатах разных закроемся, злясь,
Как самые злые соседи?

Бодливой корове не дал бог рогов,
Иначе испортила б стадо.
Квартира? О, господи, – только любовь,
А то, чего нет, и не надо.

окт. 1982



* * *
Всё меньше надежд с каждым прожитым днём,
Привычно считаю потери.
Когда до конца разуверюсь во всём,
То Вам и тогда буду верить.

Смирять свои крылья душе суждено,
Желаний всё меньше с годами.
И скоро останется только одно
Желание – видеться с Вами.

За дело берусь – по теченью плыву,
Не очень-то веря в удачу,
Но я не напрасно на свете живу,
Пока я для Вас что-то значу.

нояб. 1982


* * *
Когда такие нелады,
Что лишь полссоры до беды,
И к черту катится любовь,
Случайно к нам придёт свекровь.
За наши ссоры не корит,
А лишь про мужа говорит,
Которого на свете нет
Пятнадцать лет, пятнадцать лет.
 «Пятнадцать лет, а будто год,
А мне всё кажется – придёт.
Но без него проходит жизнь,
А я молю его: – Приснись!
Но он так редко снится мне.
В тот вторник виделись во сне…»
И улыбается она,
Любовью сбывшейся полна…
Потом она уйдет домой,
А мы останемся с тобой.

нояб. 1982


* * *
Есть возраст пустышек и первых шагов,
Есть время прочтения первых слогов.
Как разные возрасты есть у людей,
Так разные возрасты есть у семей.
Ты мелкие ссоры бедой не зови –
Ломается голос у нашей любви.
Теперь она той достигает поры,
Как буйная речка, скатившись с горы,
Течёт по долине настолько ровна,
Что даже не видно, течёт ли она.

дек. 1982



Плач по разбитой чашке

Три коричневых медведя
Нарисованы на чашке.
Говорил о них ребёнок,
Проводя по чашке пальцем:
 – Это мама, это папа,
А поменьше – это я.

Я разбила эту чашку,
Уронила, проморгала
Криворукая растяпа.
Лучше б я разбила вазу,
Лучше б я разбила люстру
Или даже телевизор.

Я прощения просила,
Сын простил меня мгновенно.
Он сказал: «Есть много чашек,
Я возьму себе другую».

А моя душа не может
Позабыть ее, и плачет,
И цепляется упорно
За никчемную вещицу.

дек. 1982




* * *
Я мысль остановить хочу –
Она всё скачет где-то рядом:
То ли вести детей к врачу,
То ли врача к ним вызвать на дом?

Порвались сапоги – беда:
Когда теперь другие купим?
И как варить еду, когда
Начнём ремонт у нас на кухне?

Мне говорят:
 – Как ни крутись,
А в суете не быть поэтом.
Я отвечаю:
 – Это жизнь.
О чём писать, как не об этом!

янв. 1983


* * *
На душе нелетная погода
Застоялась. И немудрено.
Если наше счастье длится годы,
Счастьем перестанет быть оно.

И душа тоскует и нищает
Средь запасов разного добра.
Жизнь мне ничего не обещает,
Потому что всё уже дала.

янв. 1983


* * *
Уже давно пора мне спать ложиться,
Но я не в силах день свой завершить.
Еще прочесть бы хоть одну страницу!
И пуговицу, вспомнила, пришить!

На сон всё меньше времени, я знаю,
Но я как будто сном не дорожу.
Зачем-то письма старые листаю
И просто так по комнате брожу.

А завтра подниматься нужно рано
У строгого порядка взаперти.
Будильник мой заряженным капканом
Уже у сна поставлен на пути.

Ежевечерних сумрачных простраций
Один сообщник – маетный вопрос.
С днём уходящим не могу расстаться,
Не выпытав:
– А что ты мне принёс?

Ни громких дел, ни роковых открытий.
Обычная возня и дребедень.
Так пуговицу что ли хоть пришить мне –
Подбросить крошку в отходящий день?

янв. 1983



Студент

За два билета каждый раз платил,
Но целый год ходил в кино один.
И место в зале сохранял пустым –
Никто сидеть не должен рядом с ним,
Кроме одной, которая давно
С другими предпочла ходить в кино.

Он в институте, на дневном, учился,
Имел хвосты, стипендии лишился.
А мать его – давно не молодая,
Безмужняя, уставшая, больная,
На двух работах гнулась и не знала,
Что рядом с сыном место пустовало,
И в эту пустоту напрасно шли
С таким трудом добытые рубли.


* * *
Не возводите напраслину:
– Что за отец, что за мать!
Бросили сына на ясли, мол,
И умотали гулять.

На самолёте и в поезде,
На теплоходе, пешком –
К берегу Сухоны в поиске:
Где же он – дедовский дом?

Место забытое, тихое,
Горький остаток села.
Здесь вся деревня – Нутрихины –
Раньше когда-то была.

Да раскидало по свету их,
Каждый уехал в свой час.
Младший из рода из этого
В яслях на даче сейчас.

Всё мы задумали правильно,
Скоро приедем опять:
Родину деда и прадеда
Сыну должны показать.

февр. 1983


* * *
Поздний вечер. День ушёл, дразня
Тем, что мне не удалось исполнить.
Поздний вечер – обещанье дня,
Чтобы всё исправить и восполнить.

Стихла пискотня и беготня,
В комнате моей уснули дети.
Сын и дочка – обещанье дня,
Люди двадцать первого столетья.

Ради них готовится броня
И солдаты на посту суровом.
Родина! Ты обещанье дня
Завтрашнего мира голубого.

февр. 1983


* * *
Водою по дорогам и садам
Стоит весна, себя вдруг обнаружа,
И голосами бабушек и мам
Она взывает:
 – Не ходи по лужам!

Ну бабушкам простительно – забыли,
Боятся, что простудится дитя.
Но мамы-то давно ли тут ходили,
В ботинки воду черпали, шутя.

Достались лужи детям по наследству.
Стоит вода, удваивая март.
Но взрослые своё не помнят детство,
Счастливыми быть детям не велят.

февр. 1983



* * *
Для женщины померк весь белый свет:
Любимого на свете больше нет.

Одной прожить, потом одной стареть.
Она оказала: лучше умереть.

Потом решила: жить она должна,
Покуда сыну своему нужна.

А как пойдет ему девятый год,
Он без нее прекрасно проживёт…

И вот уж сыну стало десять лет:
Нужнее мамы человека нет.

Сын вырастет, появится жена –
И мать, конечно, будет не нужна…

Давно женился сын. И в тридцать лет
Нужнее мамы человека нет...

Твердит старуха, смерть свою гоня:
«Как будет жить мой мальчик без меня?»

февр. 1983


Памяти Леонтия Павловича Шишко

На похороны ходят в чёрном платье.
Обычай этот не могу понять я.
Зачем мы в час, назначенный для скорби,
Должны в своём копаться гардеробе?
Вот юбка. Цвет-то чёрный, а фасон –
Не слишком ли нарядным будет он?
А блуз таких не носят уж давно –
Ведь будет там людей полным полно.

Идя к нему, живому, мы едва ли
Так тщательно наряды выбирали,
Он принимал гостей не по одежке,
В стаканах с чаем танцевали ложки.
Хозяин обладал добрейшим даром
Казаться всем счастливым и не старым…
А я-то до сегодняшнего дня
Не знала, что он значит для меня.
Теперь терзают душу сожаленья:
Поздравить надо было с днём рожденья.
Уж хоть открытку-то могла послать я...
На похороны ходят в чёрном платье.

февр. 1983



* * *
Весь день в кастрюльках, в мокрых ползунках,
В уборке, в беготне по коридору –
Как страстно я мечтаю о друзьях,
Об их речах возвышенных и спорах.

Но в суматохе дружеских бесед
Становится мне грустно отчего-то.
И ничего уже прекрасней нет,
Чем дети и домашние заботы.

март 1983


* * *
В школе задают уроков много,
А потом всё спрашивают строго.
А ещё пять раз в неделю Нина
Учится играть на пианино.
А ещё спешит на стадион:
Ей здоровье укрепляет он.
Словом, изучает всё, что надо
Всесторонне развитое чадо.
Нина только к бабушке не ходит,
Времени на это не находит.
И по целым дням сидеть одной
Очень грустно бабушке больной.
Не сумели Нину папа с мамой
Обучить науке главной самой.

март 1983


* * *
Четыре замечательных недели
Без устали вращавшихся колес,
Природы, мной невиданной доселе,
Людей, с кем подружиться довелось.

Но пусть тот край простит меня за то, что,
Когда на память мне приходит он,
Всего прекрасней маленькая почта
И в ней междугородний телефон.

Оттуда я к себе домой звонила,
И очень быстро дали разговор,
И тот поселок бесконечно милым
За это вспоминается с тех пор.

март 1983



Крылья

Мне однажды сын сказал:
 – Я хочу, чтоб были,
Как у птицы, у тебя
Крылья.

Стал полет мне по плечу,
Ощутила силу:
 – И куда ж я полечу?
Я спросила.

Сын ответил:
 – Никуда
Мамы не летают.
Мамы крыльями всегда
Деток закрывают.

март 1983


* * *
Чем мы прошедшее время итожим?
Сын родился на меня непохожим.
Дочь родилась – не похожа опять,
Будто бы нянька я им, а не мать...

Кто-то случайный навстречу идёт,
За руку сына из школы ведёт.
Сердце толкнула горячая дрожь:
Как на меня этот мальчик похож!

апр. 1983



* * *
Я часто думаю о клёнах
С руками добрыми ветвей,
О тех, что стайкою зелёной
Живут на улице твоей.

18 лет

Как я завидовала клёнам
За то, что было им дано,
Подобно девочке влюблённой
Всю жизнь стоять под тём окном!

Они-то знали с полуслова
Мою заветную беду…
Через пятнадцать лет я снова
По той же улице иду.

И на вопрос мой удивлённый:
«Срубили клёны? Кто? Когда?»
Мне все ответили, что клёнов
И не росло здесь никогда.

Но песня птичкой несмышлёной
Жила на этом берегу.
Здесь были клёны, были клёны –
Раз я забыть их не могу.

апр. 1983


* * *
Пацанята бегают по крышам,
Прыгают с сарая на другой.
И слежу я за помпоном рыжим –
Это сын мой в шапочке такой.

С крыши так легко упасть. Боюсь я.
Лучше бы не лазать до поры.
А ещё боюсь, что сам он струсит
И его прогонят из игры.

апр. 1983


* * *
Дома стояли до поры,
Потом пошли на слом.
И обнажаются дворы
С их потайным нутром.

Сидели в маленьком саду
Старушки дружно в ряд.
У шумных улиц на виду
Теперь они сидят.

Смотрело чьё-нибудь окно
Лишь в стену много лет.
Но дом снёсен – и вот оно
Взирает на проспект.

Дворы с такою новизной
Ещё не все подряд.
Но видно, как характер свой
Меняет Ленинград.

И то, как мрачный и сырой,
Уходит Петербург...
А если дом, который мой,
Сломают вдруг?

май 1983


* * *
Судьба велит: пусть делом станет слово,
И подаёт открытую тетрадь.
Но я не знаю ничего такого,
Что стоило бы людям рассказать.

Наоборот. Мне очень всё непросто,
И никаких открытий нет.
Я буду только задавать вопросы.
Кто их услышит – сам найдет ответ.

май 1983


* * *
Вскинет голову, роняет,
Подымает, вниз опять.
Дремлет женщина в трамвае,
Очень хочется ей спать.

Опускаются ресницы,
Ведь любая – весом в пуд.
Что успеет ей присниться
За коротких пять минут?

Реже в транспорте мужчина
Сдастся сну на произвол.
И совсем не в том причина,
Что мужчина – сильный пол.

Дремлет сидя, не хватило
Дома времени поспать.
А сильнее тот, кто силы
Может больше отдавать.

май 1983


* * *
– Ты видела её? – спросил поэт, –
Ту женщину, судьбы моей награду
Ты видела?
 И я сказала:
 – Нет.
Хоть помню, кто-то шёл с тобою рядом.

Ты взял черты красавиц всех веков,
Сложил их в образ светлый и высокий,
И создал из чужих черновиков
Своей мечты рифмованные строки.

Та женщина, что рядом шла с тобой,
Давила каблучком асфальт согретый,
Лишь тезка и ровесница другой,
Тобою сочинённой и воспетой.

– Ты видела её? – спросил поэт. –
Стихи о ней теперь оценишь строже.
Ты видела?
 И я сказала:
 – Нет,
Не видела. И ты не видел тоже.

июнь 1983



Дочка

Ночью плачет. Стираем пеленки.
До чего беспокойная жизнь!
Вырастай поскорее, девчонка,
И на ножках стоять научись...

Ночью плачет. Делиться не хочет
Ни обидой своей, ни бедой.
И когда же ты выросла, дочка?
И когда же ты стала большой?..

Ощущаем движенье минут,
А года-то мелькают, мелькают...
Ах, как медленно дети растут,
Ах, как быстро они вырастают!

июнь 1983


Круг

Когда дети мои родились,
Появился мой страх за их жизнь
И тревога за судьбы и долю.
И тогда оказалось внезапно:
Жизнь настолько страшна и жестока,
Что уж лучше совсем не родиться.
Но уже родились мои дети,
И растут с ними страх и тревога,
А иначе бы я ничего не узнала о жизни.

июнь 1983


* * *
Я тащила однажды тяжелую ношу
И устала – казалось, идти не могу.
Человек мне навстречу попался хороший
И сказал он?
 – Давайте я вам помогу!

Протянул две руки. Я сказала:
 – Не надо,
Мне не трудно. Спасибо...
 И сделалось вдруг
Так легко. Человек мне помог – только взглядом,
Добротой своих слов и протянутых рук.

июль 1983




* * *
Рыжие Икарусы вдоль шоссе стоят.
На дачу отправляется детский сад.
Мамочки и бабушки – нет покоя им –
Поправляют шапочки лапушкам своим.
– Как не стыдно, взрослые, распускают нюни...
Кружит память грозная о другом июне...
Проводила мальчика – сорок лет всё ждёт,
Правнучка соседского за руку ведёт...
Рыжие Икарусы вдоль шоссе стоят.
На дачу отправляется детский сад.

июль 1983



* * *
Мой друг мечтает о гитаре,
Гитару хочет покупать,
Чтоб для друзей, когда в ударе,
И спеть сумел он и сыграть.

Он так в своём уверен даре,
Он удивил бы целый свет.
Мой друг мечтает о гитаре,
Да вот гитар в продаже нет.

Он, как другие менестрели,
Со сцены мог бы выступать,
И на него бы все смотрели,
Да вот гитару не достать.

Но как-то раз – без всякой давки,
От всех препятствий в стороне
Лежит гитара на прилавке –
Вполне доступна по цене.

Вот он сейчас рванется в кассу.
Как мог он без гитары жить!
Но сто причин возникло сразу,
Чтобы покупку отложить.

Но будут гости, шум в разгаре,
Но тут припомнит он опять,
Как он мечтает о гитаре –
Никак гитару не достать.

июль 1983



Венок сонетов Герману Гоппе

1

Твоей рукой мой путь земной прочерчен,
И я живу во власти той черты.
Когда я с Вами говорю при встрече,
Я не обмолвлюсь, не скажу Вам – “ты”.

Но в час, когда самой себе переча,
Не нахожу итога маеты,
Я устремляюсь к Вам в заветной речи
И неизменно говорю Вам “ты”.

Ты – это слово – истины залог,
Как англичанам Ты – один лишь Бог,
А “Вы” сказав, легко кривить душой.

Когда стихи вся жизнь, а не забава,
Солгать в стихах я не имею права.
И мне уже немыслим путь иной.


2

И мне уже немыслим путь иной,
Но это путь, который равен муке.
Как редко удается мне самой
Себя заставить, не поддавшись скуке,

Побыть над книгой или над Невой
Во власти размышлений и науки,
И я стремлюсь ленивою душой
К труду, который занимает руки.

К привычной ежедневной суете,
Коляске детской, стирке и плите,
К подругам, к болтовне, к ненужным встречам.

Но вдруг в заботах суетного дня
Покажется: ты смотришь на меня.
Посмотришь ты – и мне укрыться нечем.

3

Посмотришь ты – и мне укрыться нечем
От пристального взгляда твоего.
Меня не покидает страх извечный,
Что для тебя не значу ничего.

И в этом страхе избегаю встречи,
Сама почти не осознав того,
Что мне твоей рукою путь прочерчен,
А я давно не верю в волшебство.

И я себя всё время уверяю,
Что ничего такого знать не знаю.
Я вся в работе – нужной, но другой.

Но все затеи выглядят наивно,
И снова торжествуешь ты над ними,
И беззащитна я перед тобой.

4

И беззащитна я перед тобой,
Тем, что слова твои беру на веру,
Хоть знаю: между правдою святой
И ложью во спасенье – нет барьера.

И я поверю выдумке любой,
Потом пойму привычную манеру:
Всё это было сказано тобой –
Как малому ребёнку – для примера.

Легко сказать доверчивой дурнушке:
– Как ты прекрасна! – и она послушно
Откликнувшись, сама пойдет навстречу.

Хватаюсь за спасительное слово,
Сама себя обманывать готова –
Себя врачую и себя калечу.
 

5

Себя врачую и себя калечу
Нередким размышлением о том,
Что каждый день возможна наша встреча
В том городе, где оба мы живём.

Я позвонить могу – чего уж легче! –
И голос мой войдет в далекий дом,
И я услышу: – Господи, конечно,
Конечно, приезжай, тебя мы ждём.

Но почему-то я звоню всё реже.
Как бы не стать навязчивой невежей!
И наизусть не помню адрес твой.

Увидеться с тобою не пытаюсь,
Пока душа моя живет, питаясь
Тем, что сказал ты, встретившись со мной.


6

Тем, что сказал ты, встретившись со мной
Впервые, так смутил мои основы!
«В моих стихах нет мысли никакой» –
Я заключила для себя сурово.

И нет причин смешаться мне с толпой
Учеников, твое ловивших слово.
Но повелел мне взгляд упругий твой
Сюда прийти через неделю снова.

И я пришла, и принесла тетрадь,
И сразу было суждёно понять:
Твоей рукой мой путь земной прочерчен.

Невыполнимый задал ты урок
И душу на скитания обрек –
Велел душе надеть мешок заплечный.


7

Велел душе надеть мешок заплечный,
Чтобы всё время маялась она;
Не различая утро или вечер,
Себя бездомной чувствовать должна.

И был остаток прежних ран залечен
Той раною, что людям не видна.
А чтобы жить на свете было легче
Ты дал мне выпить светлого вина.

И стала я податливою глиной –
Горшок для каши или кубок винный –
Верти, гончар, лепи, ваятель мой!

Покуда беспощадной жизни пламень
Еще не превратил ту глину в камень,
Моя судьба была тебе игрой.


8

Моя судьба была тебе игрой,
И жизнь пошла твоей согласно воле,
Когда ты мне сказал: “Любимый твой” –
О ком-то незамеченном дотоле.

Но, увидав под свадебной фатой
Меня – в тобою сочиненной роли,
Ты вдруг смутился властью надо мной
И устрашился стать причиной боли.

Моя судьба была тебе забава,
Но я сдалась. И получила право
Сама поцеловать тебя несмело.

И это было дерзостью едва ли,
Когда меня все гости поздравляли,
И всё неплохо получилось в целом.


9

И всё неплохо получилось в целом.
Жестокий быт свечу не погасил,
Хотя она в полпламени горела
И не была видна в лучах светил.

Я сына в честь тебя назвать хотела,
Но сделать это – не хватило сил.
Такое бы звучало слишком смело,
И даже сын меня бы не простил.

Потом второго в честь тебя назвать
Мечтала потаенно я опять,
Когда ещё он был лишь частью тела.

Но, слава богу, дочка родилась
И в честь своей прабабки назвалась.
Казалось мне, что так я и хотела.


10

Казалось мне, что так я и хотела:
Кормить детей, одежду их стирать –
И всё сбылось. Но нет тоске предела,
И ей названье трудно отыскать.

А может быть, единственное дело
Меня к ответу требует опять.
Других я в этом убедить сумела,
Себя – куда труднее убеждать.

Но творчество – есть высшая отрада.
Хоть многое другое в жизни надо,
Ни в чём другом уже мне счастья нет.

И то, что я сейчас в себе открыла,
Тебе уже давно известно было,
Известно это было много лет.


11

Известно это было много лет,
Что дым табачный переполнен ядом,
И всем курящим он приносит вред,
Особенно же тем, кто с ними рядом.

Но у меня подобных мыслей нет,
Когда слежу я за тобою взглядом.
На все вопросы нахожу ответ,
Своим душевным мучаясь разладом.

И дымом папирос твоих дыша,
Находит силы новые душа,
Чтоб жить, своих высот не уступая.

Мой путь единой власти подчиним,
И если куришь ты – мне сладок дым,
Опять твои подарки принимаю.


12

Опять твои подарки принимаю
И удивляюсь этому опять.
Я жить привыкла только отдавая,
Чтоб ничего никто не мог отнять.

Скажу “спасибо” за билет в трамвае,
Что кто-то потрудился передать...
Но ты! – и жизнь моя почти иная –
Какое слово я могу сказать?

За помощь, что нужней воды и хлеба,
“Спасибо” будет выглядеть нелепо,
И благодарность – дурочка смешная.

Велик мой долг. Как ни трудись я долго,
Не возвратить и малой части долга.
Но как нести мне этот груз – не знаю.


13

Но как нести мне этот груз – не знаю.
И каждый день – моей расплаты срок.
Как будто от чужого каравая
Достался самый лучший мне кусок.

И не спасает то, что понимаю:
Прочерченный мне путь не одинок –
Вокруг тебя летит питомцев стая,
Людей, которым сбыться ты помог,

Случайно встретив, их смогу узнать я,
Я кровью чую в них сестер и братьев,
На лицах их – твоей тревоги свет.

И как твоей любви на всех хватило?
Откуда в сердце столько этой силы?
Лишь ты один мне можешь дать ответ.


14

Лишь ты один мне можешь дать ответ,
Когда сомнения мне душу гложут,
И кажется, что смысла в жизни нет,
И ниоткуда взяться он не может.

Приду к тебе затем, чтоб список бед
Действительных и мнящихся – итожить.
И если дверь открыта, будет свет,
Который путь единственный проложит.

Одной твоею правдой я права,
И я сверяю с ней свои слова,
Когда приходит время в строки лечь им.

И открывая чистую тетрадь,
Я, как молитву, буду повторять:
Твоей рукой мой путь земной прочерчен.

15

Твоей рукой мой путь земной прочерчен.
И мне уже немыслим путь иной.
Посмотришь ты – и мне укрыться нечем,
И беззащитна я перед тобой.

Себя врачую и себя калечу
Тем, что сказал ты, встретившись со мной,
Велел душе надеть мешок заплечный –
Моя судьба была тебе игрой.

И всё неплохо получилось в целом,
Казалось мне, что так я и хотела,
Известно это было много лет.

Опять твои подарки принимаю,
Но как нести мне этот груз – не знаю.
Лишь ты один мне можешь дать ответ.

июнь 1983


* * *
Когда я была совсем маленькой,
я думала.
что все большие деревья
были когда-то кустами,
а ещё раньше – травой;
и что каждая травинка,
если постарается, станет кустом,
а потом деревом.

Когда я училась в школе,
мне казалось, что любой из моих одноклассников
сможет стать, кем захочет.
Потому, что все в одинаковой школьной форме
и в портфелях одинаковые учебники.
А теперь я вспоминаю,
что даже пионерские галстуки
были у одних сатиновые, а у других шёлковые...

Ребёнок принес воду из лужи
и поливает подорожник,
чтобы из него поскорее вырастало дерево.
А вдруг и вправду вырастет?

авг. 1983



* * *
Мне снилось, что мир достиг –
Жестокого апогея.
Я знаю, как мир спасти,
Но я одна не сумею.

Мне снилось: дома кругом,
Задернув шторы, стояли.
Стучала я в каждый дом,
Мне женщины открывали.

Одна ответила:
 – Да,
Ваш довод, конечно, веский,
Но я не пойду никуда –
Ребёнка оставить не с кем.

Другая сказала:
 – Нет,
Ведь есть посвободней кто-то.
Я мужу варю обед –
Он скоро придет с работы.

А третья сказала:
 – Ой,
Ищи кого помоложе.
Как я, у станка постой,
Так ляжешь и встать не сможешь...

Мне снилось: на всем пути
Всё белой пылью осело.
Я знала, как мир спасти,
Но я одна не сумела.

авг. 1983


* * *
Час прогулки – как тягостный труд, как беду
Восприняв, я коляску тащу по ступенькам,
И гуляю с ребёнком в цветущем саду,
А иначе б я здесь не гуляла вовеки.

Чтоб глазами коснуться зелёных вершин
Редко голову я подымаю.
Почему-то я знаю названья машин,
А названья деревьев не знаю.

Почему я с природой как будто на вы?
Не спокойно мне с ней, а тревожно.
И среди безымянных кустов и травы
Мой ребёнок идёт осторожно.

авг. 1983


* * *
Нет хуже – лично знать поэта.
Он – не чета своим стихам.
Глаголом жжёт. Но как же это
Сумел создать подобный хам?

Он – то жесток без всякой цели,
То в угожденье сам не свой.
Но как стихи его согрели
Людские души добротой!

А он – не труженик, не воин,
И не отец своих детей,
И ни на грош он недостоин
Строки божественной своей.

На книжные его портреты
Я с обожанием гляжу,
А встречу это поэта:
То улицу перехожу.

нояб. 1983



* * *
Любимый мой, пишу тебе письмо.
Кому нужна подобная причуда?
Ты очень далеко сейчас отсюда,
И потому пишу тебе письмо.

Ты от меня в полутора шагах
Читаешь книгу, лежа на кровати.
И речь моя тебе совсем некстати,
И нет нужды тебе в моих словах.

Душевный мир и поворот в судьбе
Героя книги – так тебя тревожат!
Я напишу письмо, тогда, быть может,
Тебя заставлю вспомнить о себе.

Почтовый штемпель должен, как печать,
Придать письму солидность документа.
И, дописав, я не ищу момента,
Чтоб поскорей тебе письмо отдать…

Любимый мой, пишу тебе письмо…
А в чем же суть посланья в самом деле?
О чем-то мы поговорить хотели,
Но не смогли. И я пишу письмо.

сент. 1983


* * *
Какими глазами ты будешь смотреть,
Сойдя на вокзале в Париже!
Как страстно захочешь его круговерть
Понять и увидеть поближе!

Какою душою ты будешь внимать
Открывшимся тайнам Бомбея!
И как огорченно ты станешь вздыхать,
В нем что-то понять не сумея!

Как жадно ловить ты захочешь слова
Японской загадочной речи,
Не тратя и мига впустую, едва
Начнется с Японией встреча!

Представь себе это. И с чуткой душой,
И с этим прекрасным накалом –
Пока не дождался поездки большой.
Пройди по соседним кварталам.

Не так, как обычно, идешь, торопясь.
Пройди, как турист – и при этом
Ты улиц привычных почувствуешь связь
С огромным неведомым светом.

окт. 1983


* * *
А был ли ты самим собой
В моем воображенье?
Сперва – придуманный герой,
Достойный восхищенья.

Ты – воплощенье доброты,
Тебя прекрасней нету.
(Мой разум знал – насколько ты
Похож на сказку эту.)

Потом вдруг суд мой стал суров,
Не знаю середины –
На свете нет таких грехов,
В каких ты неповинен.

Причина бед, источник зла,
Всегда под маской роли.
(Мой разум знает, как мала
И в этом правды доля.)

Ведь ты не тот и не другой,
Всё проще и сложнее.
Но был ли ты самим собой
В моем воображенье?

окт. 1983


Зеркало

Зеркало в театральном вестибюле
мучило меня
всю жизнь.

Мне пятнадцать лет.
В зеркале отражается
яркая толпа одноклассниц,
и вдруг я вижу себя
в безжалостном свете:
прыщавое лицо,
мешковатое платье,
сморщенные чулки...

Я шла в театр, не думая об этом зеркале,
но оно каждый раз подстерегало меня,
срывало с лица радость.

Мне двадцать пять лет.
Я иду одна –
некрасивая, неловкая –
и зеркало говорит,
что в моем одиночестве
нет ничего удивительного...

Мне тридцать пять лет.
Я жду встречи с этим зеркалом.
Сегодня детский спектакль –
я веду за руку свою дочь,
которой не страшны никакие зеркала.
Теперь отражай меня, зеркало,
сколько тебе захочется –
я не боюсь тебя.

Зеркала нет.

За годы,
пока моя дочка вырастала,
в театре сделали ремонт.
Вместо зеркал появилась картина –
неправдоподобно красивые
юноши и девушки
строят дома,
читают книги,
собирают урожай.

Я узнала в них себя:
свои пятнадцать,
свои двадцать пять лет.

окт. 1983

* * *

Женщина, неся большой живот,
Пустырём раскопанным идёт.
Через месяц женщина родит,
Через два – здесь стройка закипит,
Через год – вокруг посадят сад...
Ежели войну предотвратят.

нояб. 1983


* * *
Сентиментальность – в страхе жутком
 За тридевять земель гоня –
Твердишь одну и ту же шутку:
«Ты с кем-то спутала меня?»

Я радостно бросаюсь к двери,
Лишь ты идешь, ключом звеня.
«Ждала? – ты спросишь с недоверьем, –
Ты с кем-то спутала меня».

Когда нас в мире только двое,
И нет ни звука, ни огня,
Убьет желание любое:
«Ты с кем-то спутала меня!»

Ты не поверил в наше счастье
И, чьим-то призраком дразня,
Ты повторяешь слишком часто:
«Ты с кем-то спутала меня».

Мне эти шутки надоели!
Уймись. Иначе, не стерпя,
Начну я думать: «Неужели
Я с кем-то спутала тебя?»

нояб. 1983



* * *
Украсим ёлки. И, как год назад,
Поверим, словно маленькие дети:
Куранты Новый год провозгласят –
И сразу всё изменится на свете.

Смеясь над суеверием любым,
Под Новый год серьезно и без смеха
Мы все, как заклинатели, твердим:
«Желаем вам здоровья и успеха».

Декабрь… пусть Новый год придет скорей,
Со старым бы скорее распрощаться.
И новые листки календарей,
Как верные талончики на счастье.

Часы бьют миг начала и конца
Годов, но этой точке бесполезной
Вовек не изменить черты лица,
Бег поездов, течение болезней.

Но, как предлог для радостных забот
И как мираж возможности иного,
Мы любим этот праздник – Новый год.
Обманет он, но мы поверим снова.

дек. 1983


Обращение к новой тетради

Вот начинаю новую тетрадь,
Как в новую въезжаю мастерскую.
В неё из старой ничего не взять –
Я оказаться в нищете рискую.
Всё то, что было начато когда-то
Пытаться завершить – и смысла нет,
Как встреченного школьного собрата
Мне не понять через пятнадцать лет.
Идут, ни перед кем не извиняясь,
Года идут по нашим головам,
И мы живём, всё время изменяясь,
А к лучшему ль – о том судить не нам.
Тетрадь моя! Ты плен мой и призванье,
Я над тобой, как вечный ученик,
Пытай меня, вытягивай признанья,
Тяни меня всё время за язык.
Заставь заплакать и смешать итоги
Того, что наверху и что на дне...
О том, нужны ли будут эти строки,
Судить кому угодно, но не мне.

янв.1984


* * *
Об одном человеке тоскую,
Вспоминаю о нем на бегу.
Только встретиться ним не могу я,
Час свободный найти не могу.

Мы с ним издали видимся часто
Мимоходом, куда б я ни шла.
Назначаем свиданья – напрасно:
Отвлекают другие дела.

Снова что-то важней оказалось,
И «сегодня» прошло, как «вчера»,
А потом уж такая усталость –
Лечь бы спать, на работу с утра.

Сослуживцы вокруг, домочадцы,
Телевизор орет как шальной.
И одной мне никак не остаться,
Невозможно остаться одной.

Вот об этом-то я и тоскую,
Всё другое наскучило мне.
Не найти мне минуту такую,
Чтоб с собою быть наедине!

янв. 1984



* * *
То буйный смех, то море слёз
Сто раз в теченье дня.
Я не хочу, чтоб сын мой рос
Похожим на меня.

Он слаб, ленив, в нем силы нет
Повелевать собой,
Как много вижу в нём примет
Своей души больной!

Впустую все мои слова,
Тогда как дело в том,
Чтоб воспитать себя сперва
И уж его – потом.

Поднять себя на пьедестал,
Всё круто изменя,
И захотеть, чтоб сын мой стал
Похожим на меня.

янв. 1984



Превращение

В полночь белую от снега
Тихо вышла я из дома
И взлетела без разбега
Словно это мне знакомо.

Белизны январской чудо
Вечно и неповторимо,
Потому что дом, куда я
Опустилась, был твоим он.

Но лукавою судьбою
Был оборван этот праздник:
Проломился под ногою
Тонкий лёд над лужей грязной.

И чего в гостях сидела?
Что там столько-то торчать?
Или дома нет мне дела
Или завтра не вставать?

Раскопали всю дорогу
И забыли, дураки.
Завтра будут мёрзнуть ноги –
Не просохнут сапоги.

янв.1984



* * *
Полюбил ты другую, я знаю,
Но, как прежде, ласков с женой.
Меня давит тайна чужая,
Как проступок собственный мой.

Стать судьей мне недопустимо,
Но чтоб ни было впереди,
Приходи к нам в гости с любимой,
А с женою не приходи.

Всё, что ты скрываешь с успехом,
Мне утаивать всё трудней.
Меня ранят осколки смеха
Безмятежной жены твоей.

Она там ещё обитает,
Где вы раньше были друг с другом,
Как больной, который не знает
О смертельном своём недуге.

Эта жалость так нестерпима,
Что заметить может она.
Приходи к нам в гости с любимой,
Дома пусть тебя ждёт жена.

янв. 1984


* * *
Вода живая и живая твердь
Гранита, чуть согретого на солнце.
Я научилась на Неву смотреть –
Нам это от рожденья не даётся.

Передо мной течёт твоя Нева,
Тобой любима, на тебя похожа.
Я поняла, что я была права:
Ничьей Невы на свете быть не может.

Взойти на мост, увидеть с высоты
Вдали кого-то в катерочке тряском,
Вообразить себе, что это ты,
И знать, что нет, но упиваться сказкой.

Спущусь к воде, намокнут рукава,
Зато рука моя в воде, как рыба.
У каждого из нас своя Нева,
А у меня твоя Нева.
Спасибо.

янв. 1984



* * *
Дошедшая до нас литература
Не сохранила маловажных вех:
Не знаем мы, кто был супруг Лауры
И с кем Петрарка разделял ночлег.

Пишу стихи, делю я тайны с ними,
Лукавая надежда веселит:
Когда-нибудь моё и Ваше имя
Поэзия в себе соединит.

янв. 1984


Муж

Я однажды сказала ему:
«Что такое со мной – не пойму.
Всё удачно сложилось уже,
Но такая тоска на душе,
Будто рвется последняя нить.
И на свете не хочется жить».
Он ответил рассеянно: «Да»,
Он не слушал меня, как всегда.
Он сказал: «Ты картошку свари,
Поедим, а потом говори».
И не стал он меня утешать,
А консервы пошёл открывать.
От меня отступила беда.
Оказалось, он прав, как всегда.

янв. 1984


Январь 1984 года
(40-летие снятия блокады)

Известно мне из книг и из газет.
И по рассказам множества людей,
Про то, как в дни блокады Ленинграда,
Чтобы спасти от наступавшей смерти
Детей или кого-нибудь из близких,
Меняли золотые украшенья
На хлеб.
Но это значит, был и кто-то
Настолько сытый в городе голодном,
Что лишний хлеб на золото менял.
Так почему о нем никто не помнит?
Я это у блокадников спросила.
Они сказали: «Он того не стоит».
Наверно, Память, что с заглавной буквы,
В себя вмещает далеко не всё,
А только то, что памяти достойно.

янв. 1984

* * *
О, как ты безумно свободна
От множества правил людских,
От рамок престижа и моды,
Часов и соседок своих.

Не хочешь ни мужа, ни денег,
Беспечно живешь на гроши.
Беседы считаешь ты делом,
Достойной работой души.

Давно мы знакомы, и вроде
Я знаю тебя наизусть.
Завидую этой свободе,
И этой свободы боюсь.

И тешусь я мыслью бесплодной
В привычной неволе своей:
О, как ты безумно свободна! –
Свобода должна быть умней.

янв. 1984

Пятый трамвай

Какого бы я ни ждала трамвая,
Сперва подходит «пятый» громыхая.
Другим он нужен, для меня – помеха,
Мне некуда теперь на «пятом» ехать.
Трамвай закроет двери и уйдет.
Я вслед смотрю и вспоминаю год,
Когда меня – за третьим поворотом
Трамвая – приглашали на работу
Туда, куда сама я так хотела,
Но не решилась – в этом всё и дело.
Раздумала, в расчеты принимая
Нерегулярность пятого трамвая.
Чтоб не пришлось в угрюмой обстановке
По полчаса стоять на остановке...
И вот теперь – какого б ни ждала я
Автобуса, троллейбуса, трамвая,
Дразня своей доступностью проклятой,
Сперва ко мне трамвай подходит пятый.
И даже там, где рельсов не бывает,
Всё чаще вижу пятые трамваи.
В густом лесу и в поле на пригорке
Идёт трамвай и светится «пятерка».
На взлетной полосе аэродрома
Трамваи вижу с номером знакомым.
В ту сторону проложен их маршрут,
Куда меня уже не позовут.

февр. 1984



* * *
О лебеде, поющем перед смертью
Одну лишь песню и один лишь раз,
Известен людям три тысячелетья
Святой неумирающий рассказ.

Поэты, композиторы, артисты
Сюжетом этим трогали до слёз,
Но выяснили вдруг натуралисты,
Что лебедь – абсолютно безголос.

О немоте пускай учёный пишет,
Открытья орнитологов не в счет,
Когда художник эту песню слышит,
То значит – лебедь всё-таки поёт!

март 1984


* * *
Вечер встречи класса – Страшный суд,
Прожитых годов моих проверка.
Сверстники из прошлого придут,
Чтоб судить по самой высшей мерке.

Хочешь, нет ли – подводи итог.
Наших планов детских – не забыли.
Двадцать лет – вполне приличный срок
Для того, чтоб сказка стала былью.

А на деле вышло всё не так:
Собрались усталые мамаши
И поговорили о делах
Ежедневных, будничных, домашних.

И никто не ощутил стыда
И не возгордился торжествуя.
Не свершилось страшного суда.
До сих пор его с тревогой жду я.

май 1984


В командировке

Мне надоедает понемногу,
Оказавшись в городе чужом,
У прохожих спрашивать дорогу,
Называя улицу и дом.

И в очередной командировке
Я рискну пойти без лишних слов.
Есть закономерность в планировке
Маленьких российских городов.

Я пойду – и будто бы случайно
Отыщу единственный маршрут
Потому, что там меня встречают
Или уж, по крайней мере, ждут.

июнь 1984, Волхов


* * *
Сквозь окно летящей электрички
Я смотрю на первые цветы.
Пусть не станет никогда привычкой
Ощущенье этой красоты!

Тех людей, что жили по соседству,
Не найти средь взрослой суеты.
Лишь одни друзья остались с детства –
Верные друзья мои, цветы.

Но теперь согрета новым светом
Наша встреча – в ней сильнее грусть:
Сколько в детстве нарвала букетов,
А теперь травинку смять боюсь!

июнь 1984



* * *
Какое счастье – новая квартира!
Мы взяли отпуска для переезда,
И, позабыв про все тревоги мира,
Уединились, как жених с невестой.

Не зная никакой иной печали,
Мы две недели пол в квартире мыли,
Сверлили стены, полки размечали,
По магазинам мебельным ходили.

Газеты нам ещё не доставлялись,
Был телевизор сломан по дороге,
И радио куда-то затерялось
В одной из многочисленных коробок.

Но боль Земли настолько с нами слита,
Что вечером, сказав судьбе «спасибо»,
Мы перед сном шептали как молитву:
«Всё хорошо, но не было войны бы».

июнь 1984



* * *
Теперь я в зеркала смотрю всё меньше,
Они давно не судьи красоты.
«Кто самая красивая из женщин?» –
Спрошу у сына. Сын ответит: «Ты!»

июнь 1984


* * *
Актер не оценен приемной комиссией вуза,
Писатель отвергнут журналом, художник не понят.
Как будто их всех обманула лукавая муза,
Она ведь такая – своих обещаний не помнит.

Судьба повелела им взяться за что-то другое.
Но как же? С душою артиста? С пластичной фигурой?
Одни обречённо махнули на музу рукою,
А кто был упрямее, встретились в Доме культуры.

Сперва им казалось, что это всего лишь тропинка,
Которая, может быть, выведет их на дорогу
К признанью и славе. Но вышла со славой заминка,
А люди «пропали» – без Дома культуры не могут.

Не могут без мира, который лишь там им открылся,
Где светит над ними, горит, не теряя накала,
К друзьям и к искусству созвездье любви бескорыстной,
Которой завидуют горько профессионалы.

Завидуют их неостывшему в душах кипенью,
Тому, что они совершат и уже совершили.
А то, что считалось когда-то одной из ступеней,
В итоге само оказалось прекрасной вершиной.


июнь 1984


* * *
В альбом приклеиваем фото
Как на показ.
А будет ли смотреть их кто-то
И после нас?

На них не взглянут и от скуки
На миг один.
Их выбросят, наверно, внуки,
А может, сын.

Но если вдруг пожар всеядный
Охватит дом,
Из всех вещей спасать мне надо
Сперва альбом.

июнь 1984


* * *
Не вносите в жизнь поправки
Суматошностью своей,
Не пытайте у горсправки
Адреса былых друзей.

В год далекий возвращаться
Человеку не дано.
Не пытайтесь с тем встречаться,
С кем не виделись давно.

Он мне скажет: «Молодчина,
Что сумела отыскать!»
Сам же тайные причины
Будет он предполагать.

Два часа за разговором,
Может быть, я просижу.
Будет думать он: ну скоро ль
Свою просьбу изложу.

У сотрудницы горсправки,
Слава богу, выходной.
Лучше я куплю булавки,
А потом пойду домой.

Выпью с горя лимонаду
И пораньше лягу спать.
А друзей терять не надо,
Чтобы после не искать.

июль 1984



* * *
Что делаю? Да вот, кончаю лист.
Мне арматуру нужно здесь разметить.
– А в целом – что? – спросил бы журналист,
И я б тогда не знала, что ответить.

Дано заданье: срок его «вчера».
Так повелось – не мы порядки пишем.
«Давай-давай, скорей-скорей» – с утра
До вечера одно и то же слышим.

Нет времени подумать: – А зачем?
Работаем – и значит, так и надо.
Очерчен твердо круг моих проблем
Лишь рамками чертежного формата.

Боюсь уйти от своего стола,
Быть уличённой в любопытстве праздном,
В попытке лазать не в свои дела,
Что рангу моему несообразно.

Пятнадцать лет работаю я тут,
А что к чему – ещё не знаю даже.
А журналист походит пять минут,
Узнает всё – и мне потом расскажет.

июль 1984


* * *
На перекрестке с улицей центральной
Приезжих повстречать немудрено.
Их разговор интернациональный
Не удивляет никого давно.

Они идут, восторженно глазея,
Я тоже в их течении плыву.
Они себя здесь чувствуют в музее,
А я на этой улице живу.

Они друг другу объясняют пылко:
«В архитектуре здесь оставил след...»
Я мимо них спешу сдавать бутылки,
Боюсь, что пункт закроют на обед.

Но мне не чужд их разговор культурный,
Я и сама в других-то городах
Могу судить про стиль архитектурный,
Дотошно выясняя, что и как.

Какой там царь когда-то править начал,
Какой закон поставил во главу.
А здесь я дома. Я смотрю иначе,
Ведь я на этой улице живу.

июль 1984



* * *
Возле дома – узкая аллейка,
Там давно поставили скамью,
И сидят старушки на скамейке,
Вспоминают бабушку мою.

Что в ответ могу им рассказать я
Про своё нескладное житьё?
Помнят они маму в школьном платье.
Помнят и рождение моё.

Знают они здесь кирпичик каждый,
Прошлое в душе своей храня...
Два ряда домов шестиэтажных –
Маленькая родина моя?

июль 1984



* * *
Сверну налево, а потом всё прямо.
Там дом с мансардой – третий от угла.
В нем до войны, мне говорила мама,
Её подруга школьная жила.

Она мечтала покорить эстраду,
Певуньей и танцоркою была.
И умерла от голода в блокаду,
Вот в этом самом доме умерла.

В квартире той её никто не помнит.
От голода погибла вся семья.
И там другая планировка комнат,
Дом перестроен, это знаю я.

Но каждый раз, когда иду я мимо,
Где дом с мансардой – третий от угла,
Вдруг вспоминаю я неотвратимо
Ту, с кем знакома даже не была.

Как шла она, от слабости качаясь,
Мечтая снова увидать траву.
Я с этим домом каждый день встречаюсь,
Ведь я на этой улице живу.

июль 1984



* * *
О двоюродных братьях и сестрах
Я не вспомню и не позову
Ни в какой ситуации острой,
Даже пусть с ними рядом живу.

Равнодушными их не ославлю,
Просто так – по прошествии лет
Наши кровные узы ослабли
И сошли постепенно на нет.

Только тетки, которым непросто
Даже старость свою превозмочь,
Только тетки, как прежде, с вопросом:
«Не могу ли я чем-то помочь?»

Жаждут просьбы они, словно чести.
Если горе – помочь пережить,
Если радость – отпраздновать вместе.
А самим-то уж трудно ходить.

О родне их тревожные мысли:
«Как работа? Как мама? Как дочь?»
На щите начертали девиз свой:
«Не могу ли я чем-то помочь?»

Мы живём, их ценить не умея,
Не подарим на праздник платка.
Две старушки, две добрые феи
Берегут меня издалека.
 
июль 1984


* * *
Не то чтоб мал запас культурный,
Но прямота бы подвела.
Вести кружок литературный
Я ни за что бы не смогла.

Я б не сумела примириться
С тем, что – хоть нет его вины –
Руководитель – врач в больнице,
Где безнадежно все больны.

Как трудно слушать беспристрастно,
Читая груды чепухи,
Как «Доктор, это не опасно?»
Вопрос: «Ну, как мои стихи?»

И видя, как он ждёт тревожно:
«Поэт я или не поэт?» –
Ответить вслух: «Вполне возможно».
И про себя: «Бесспорно – нет!»

Стихи там обсуждают бурно,
Но всё окажется не в счёт.
Из ста кружков литературных,
Дай бог, один поэт придёт.

Но, если б всё ж судьба велела
За эти взяться мне дела,
Я бы обманывать не смела,
Как я обманута была.

авг. 1984




Жених

Предельно вежлив, и костюм к лицу,
И слова он не вымолвит не к месту –
В нём всё, как подобает молодцу,
Пришедшему к родителям невесты.

В глазах у дочки тысяча огней
Сверкают от ликующего счастья.
Стояло блюдо яблок на окне,
И парню предложили угощаться.

Он взял одно – и повертел в руках,
Не приглянулось – положил обратно.
Другое взял – увидел на боках
Какие-то сомнительные пятна.

Лишь пятое порадовало взор,
И он его не положил на место
И начал есть.
 Но гаснет разговор
Со стороны родителей невесты.

Им стало явно, что хорошим мужем
Красавец этот не сумеет стать.
Они привыкли брать себе – похуже,
А что получше – близким оставлять.

авг. 1984


* * *
Если будет желанье остро
Посмотреть на родные места,
То за тридцать минут на метро
Я сумею доехать туда.

Да ещё три минуты пешком
От метро мне дойти до угла,
И сверну, и увижу я дом,
Где почти тридцать лет прожила.

Неизменны асфальт и дома,
Свет деревьев, дворов полумрак,
Только я изменилась сама,
И теперь это вижу не так.

Тридцать лет здесь прожить довелось,
Здесь и радость встречать и беду,
А теперь – не хозяин, не гость –
Постою, посмотрю и уйду.

сент. 1984


* * *
Сквозь годы счастья и мученья
Воспринимаю всё трудней
Первоначальное значенье
Названья улицы моей.

Я между строк его запрячу.
То, что не сказано – слышней.
Для вас ведь ничего не значит
Названье улицы моей.

Зато встречаю я порою
Кого-то из былых друзей,
И нам становится паролем
Названье улицы моей.

Проспектов шумные громады
Впадают в чаши площадей.
Но есть на карте Ленинграда
Названье улицы моей.

сент. 1984



* * *
Мечтаю в среду о субботе.
Мне надоело на работе.
Дождусь ли выходного дня! –
Дел много дома у меня.
На кухне вымою окно,
И с сыном я пойду в кино,
Друзьям устрою пир горой –
Скорей бы только выходной!

В субботу утром дождь некстати.
И я полдня лежу в кровати
И размышляю неустанно:
– Что ждёт меня, когда я встану?
Непривлекательный удел
Сидеть в плену домашних дел.
В моей душе скулит бездельник:
Скорей настал бы понедельник,
Чтоб подытожить день потом
Производительным трудом...
Мечтаю в среду о субботе.
С утра в субботу – о работе.

сент. 1984




* * *
Я в детстве не любила Ленинград.
Он был – не город –
 светлый и огромный,
Не блеск Невы, не кружево оград,
А двор-колодец
 безнадежно темный.

Не царственная мантия Невы
Мне за окном с рассветом открывалась,
А краешек небесной синевы
В окно увидеть мне не удавалось.

Легко любить наездом города –
Экскурсии и яркие открытки.
Трудней любовь приходит к нам, когда
Мы здесь живём – и тягостей в избытке,

сент. 1984


* * *
Здесь нет исторических зданий
И мемориальных досок.
Но здесь мои воспоминанья,
И дом мой, и жизни исток.

Неяркая здесь панорама,
Негромко вершились дела,
Но здесь родилась моя мама,
Меня и сестру родила.

И здесь же потом мои дети
Впервые увидели свет.
Есть улицы лучше на свете,
Значительней улицы нет.

окт. 1984

* * *
Не прячась от ветра резкого,
Торопимся, чтоб успеть
На мост Александра Невского
Опять мы салют смотреть.

Не первые, не последние.
И, может быть, неспроста
Салюты наши победные
Виднее с того моста.

России ли помнить некого,
Кто выстоять ей помог?
В боях Александра Невского
Великих побед исток.

И правда его – к грядущему
Направленная – горяча:
Враги, к нам с мечом идущие,
Погибнут здесь от меча.

окт. 1984


* * *
Роскошные дома центральной части
Прохожим и приезжим тешат взгляд,
Но в каждом – коммунальных кухонь страсти
Скрывает восхитительный фасад.

Просторные дворянские квартиры
Битком набиты множеством семей,
Которым жить в согласии и мире
День ото дня становится трудней.

Одна плита на три семьи чужие –
Неотвратимый повод для войны.
Проблемы быта кажутся смешными
Лишь тем, кто видит их со стороны.

Роскошный дом, а за оконным тюлем
Увидеть может с улицы любой:
Стоят на подоконниках кастрюли
В тех комнатах, где потолок лепной.

Из этих антикварных комнат семьи,
Свой проклиная коммунальный быт,
Мечтают о домах, бранимых всеми
За неказистый крупноблочный вид.

Пускай, однообразен облик внешний
Домов-коробок, но зато внутри
Куда захочешь что захочешь – вешай,
Никто тебе не окажет: «Убери!»...

окт. 1984


* * *
Когда наступит торжество идей
добра и мира,
и на всей планете
не будет никаких очередей,
пусть лишь одна
останется на свете.
Не в магазине
и не на прием –
чужда нам будет очередь любая,
но пусть одна
навеки
день за днём,
за годом год
идет не иссякая.
В ней люди всех наречий и кровей.
Со всех краев съезжаются в столицу
России,
чтоб увидеть Мавзолей,
чтобы войти туда
и поклониться.

нояб. 1984


* * *
Задумала я однажды
И после была не рада,
В музей-квартиру Ленина
Свести трехлетнее чадо.

Сын вырывать свою руку
Начал уже у входа
И не слыхал ни слова
Из речи экскурсовода.

Он мебель пытался потрогать,
Не зная музейные правила.
Увидел там пианино –
С трудом отойти заставила.

Пойти с ним в квартиру Ленина –
Немыслимая затея...
А дома его спросили:
 – Что ты видел в музее?

Мальчик сказал:
 – Квартиру
Нам показала тетя,
А Ленина не было дома,
Ленин был на работе.

нояб. 1984


* * *
Когда я была молода,
Ходить бы туда и сюда:
В музеи, кино и балет,
Покуда детей ещё нет.

Но я никуда не ходила,
А только о детях грустила.

Есть дети, но снова беда –
Хочу и туда и сюда,
А дети уйти не дают,
И в тягость домашний уют.

И горько, что я не умею
Быть счастлива тем, что имею.

дек. 1984




* * *
Я весь вечер ждала у окна,
Я ждала, что придёт он опять.
Он пришёл.
 Но я снова одна.
И теперь уже некого ждать.

янв. 1985


* * *
Чтобы меня обидеть побольнее
Свекровь умеет находить слова.
Напрасней дела нет, чем спорить с нею.
Я утешалась: вдруг она права?

Но телевизор нам поведал сказку:
Зовут царя охотничьи пути,
А дочь его – царевну-синеглазку
Колдунья злая хочет извести.

Колдунья размешала яд в напитке.
Той девушке вдвойне не повезло:
– Так ей и надо, этой паразитке! –
Свекровь сказала про царевну зло.

Мой муж пытался защитить царевну,
Раз уж меня он защищать не смел.
В ответ услышал тотчас список гневный
Царевны той неблаговидных дел.

Пусть я не стою ни любви, ни ласки
Ни мужа, ни свекрови, может быть.
Но, кто ругает девушку из сказки,
Того не заставляй меня простить.

янв. 1985


* * *
Возьму с собою книгу на работу.
И там её ни разу не раскрою.
Но буду думать, что в портфеле – книга.
И будет эта мысль меня тревожить
И отвлекать всё время от работы.
И, видя, как итог труда ничтожен,
Я чертежи возьму домой с работы.
И дома не взгляну на них ни разу.
Но буду думать: чертежи в портфеле.
И это мне отравит выходные,
И потому я книгу не раскрою.
А в понедельник снова на работу
Возьму с собой нечитанную книгу.

январь 1985


* * *
Какое подлое занятье
За всё ругать свою страну!
Во всех несчастьях – без изъятья
Своих – винить её одну.

Какие есть теперь «герои»! –
Где нужен голос, там он тих,
Но любит, в очереди стоя,
Кричать: «У нас, не как у них...»

Сбежав с работы, в магазинах
Полдня прилавки озирать,
А остальную половину
Чего в них нет перечислять.

И с огорчением итожить,
Мол, раньше – да, теперь – увы.
«Мы не умеем...», «мы не можем...»
Он очень любит слово «мы».

Такого слыша «правдолюбца»,
Всегда хочу опросить его:
– Откуда все блага возьмутся,
Раз ты не сделал ничего?!

янв. 1985



* * *
Я рада была услышать,
Что девушка утонула.
По озеру шла на лыжах,
И лед под ней проломился.

Месяц назад случилось:
Девушка эта пропала.
На то, что она найдётся,
Надежды быть не могло.

Я знаю много примеров,
Что с нею могло случиться,
И с ужасом ожидала,
Когда расскажут о ней.

Расскажут, что стала жертвой
Подонков каких-то пьяных,
Убивших её от скуки
Иль из-за модной куртки...

Я рада была услышать,
Что девушка утонула.
Был лед на озере слабый,
Ходить по нему опасно.

Об этом ей говорили
Те люди, что шли навстречу.
Она не хотела верить
Бездумно вперед шагала.

Под нею лёд проломился.
Бежали люди на помощь.
В том месте был слишком тонким
Коварный мартовский лёд.

Один из тех, кто пытался
Спасти (а пытались трое),
Упал в ледяную воду,
Теперь он лежит в больнице.

Я рада была услышать,
Что не было там подонков,
А были славные люди
И с ними не страшно жить.

март 1985


* * *
У папы сохранилась гимнастерка,
В которой он вернулся в сорок пятом.
Она не как реликвия хранится,
Она лежит в углу, где банки с краской,
Она вся в пятнах клея и известки,
На ней остались все цвета ремонта,
Покраски и побелки, и оклейки...
Но цвет войны заметней остальных.

март 1985


Цирк

Тёмным вечером зимой
Мы из цирка шли домой.
Через мост мы шли к трамваю.
Сколько лет мне – я не знаю.
Тащат за руки родители.
Я хочу быть укротителем.
Только лишь настанет лето –
Взяться я смогу за это.
Нет слонов – так не беда,
Есть тритоны из пруда.
Им ареной станет блюдо,
Укрощать тритонов буду...

По прошествии годов
Я не помню тех слонов,
Львов и тигров, и собачек,
Дрессировщика – тем паче.
Но я помню, как зимой
Мы из цирка шли домой,
А в моём воображенье
На фарфоровой арене
Шли тритоны по команде,
И на каждом жёлтый бантик.
Прикажу – идут по кругу,
Лезут на спину друг другу
Или прыгают в колечко,
А в конце – поклон, конечно,
И оваций дивный миг...
Вот таким я помню цирк.

февр. 1985

* * *
Известен всем обычай школьных лет –
Там слов галантных в обиходе нет.
Совсем другой среди безусой братии
Обычай выражения симпатии.
То отобрать у девочки портфель,
Чтоб зашвырнуть за тридевять земель,
То, выдав свои чувства с головой,
В девчонку бросить тряпкой меловой.
На платье будет грязное пятно,
Но девочке приятно всё равно:
Она поймёт, что это – знак вниманья,
И, значит, скоро первое свиданье.

июнь 1985


Из дневника

Дни идут, ни на что не глядя,
Как шли и до этих пор.
На каждой пустой странице в тетради
Написан мне приговор.

Отбудет срок – и свободен преступник,
А я не освобожусь.
Страшней наказанье не за проступки,
А за то, на что не решусь.

июль 1985



* * *
Как одинаковы
все свадебные фотоснимки!
Вот жених и невеста расписываются,
вот меняются кольцами,
вот свидетели ставят подписи,
а вот все вместе радостно смотрят на фотографа.
На всех свадьбах похожие цветы,
одинаковые улыбки и позы.

Но через несколько лет после свадьбы
как по-разному выглядят
те же самые фотографии!

И мы говорим:
 – Смотрите,
как они похожи друг на друга,
как перекликается оттенок её платья
с цветом его костюма.
Как нежно они смотрят друг на друга!

Мы не сказали бы этого,
если бы не знали,
что они живут дружно и счастливо.

Или мы говорим:
 – Какое напряженное, какое тревожное лицо у жениха!
Он уже тогда понимал, что его ждёт.
Вот и намучился со своим благородством.

Это значит,
что жених на фотографии –
человек родной для нас
или близкий каким-нибудь образом,
а его белоснежная невеста –
его бывшая жена,
о которой мы не хотим сказать ничего хорошего.

А вы говорите,
все свадебные фотографии
похожи, как две капли воды!

Они похожи только первые дни,
иногда месяцы
после свадьбы.

А потом вдруг оказывается,
что жених смотрит не на невесту,
а на свидетельницу,
на подругу своей жены.
А она, жена, несколько лет
рассматривала эту фотографию
и ничего такого не замечала,
хотя теперь это видно всем.

Но первое время
все комплекты свадебных фотографий
удивительно схожи!

июль 1985

* * *
В каких бывала я гостях
У сколь искусных кулинарок!
В каких салатах и сластях
Язык мой таял, как огарок!

Но даже сидя средь гостей
Или на торт роскошный глядя,
Не вспомню ничего вкусней
Перловой каши в стройотряде.

Чуть пригоревшая, с дымком,
И с маргарином вместо масла –
Ни с чем – ни прежде, ни потом
И не сравнима и прекрасна.

Весь день кирпич в глазах рябит,
И мастерок в руках мелькает…
Такой звериный аппетит
Никто нигде не нагуляет.

Конец работы, все идут
Смывать цемент с ладоней потных.
Такою дружбою, как труд,
Людей не связывает отдых.

Не надо выпечных затей
И изощрений в маринаде.
Не выйдет ничего вкусней
Перловой каши в стройотряде.

июль 1985


* * *
Гранитные глыбы, отвесные скалы.
Экзотика – вот она, если искала.

Как будто совсем не нуждаясь в земле,
Спокойные сосны растут на скале.

И мужество это, пожалуй, красиво,
Но вдруг я увидела, как сиротливо

Из узенькой щёлки на грани отвесной
Растут колокольчики стайкою тесной.

На фоне гранита не скрыть наготы,
Ведь нет у них листьев, одни лишь цветы.

Куда ты забрался, цветок мой родной?!.
А мне хорошо – я поеду домой.

июль 1985



* * *
Люблю тебя, когда ты далеко,
Когда тебя разлука заслонила,
И мне вообразить вполне легко
Тебя таким, какого полюбила.

И как мне дорога любая весть
О приближенье нового свиданья,
И верю я, что между нами есть
Священный дар взаимопониманья.

И вот уже я в двух часах езды,
Всё меньше между нами промежуток,
Но душу вдруг хватает под уздцы
Усталый многоопытный рассудок.

И я шепчу тебе весь этот путь
Под стук колес одну печаль простую:
«Любимый мой, прошу, похожим будь
Хоть каплю на того, кого люблю я!»

июль 1985




* * *
Как в том городе странном
душа моя стыла и сохла
оттого, что в товарищи
там мне никто не пошёл!
Лишь тебе одному
расскажу, как мне было там плохо,
а другие пусть думают,
как мне везде хорошо.

Лишь тебе расскажу,
что не веря в пустые приметы,
все же рада была
в день отъезда увидеть:
под мутной водой
на заиленном дне
вдруг блеснула случайно монета –
я достала её,
чтобы вновь не приехать
одной.

июль 1985


* * *
Моя, а не твоя вина,
Что захотелось мне вина.

Ты пей, а я лишь отопью,
Ведь я и так тебя люблю.

А ты, свой разум опьяня,
Скажи, что любишь ты меня.

Словам до правды далеко,
Но сердце верит так легко,

Хоть понимает голова,
Что это не твои слова,

Не ты целуешь, а вино,
Ему, конечно, всё равно.

Потом презреньем ты убьёшь,
Но радость мне, когда ты пьёшь.

Твоя беда, моя вина,
Что захотелось мне вина.

июль 1985

* * *
Мы ехали с приятелем в трамвае.
Он извергал потоки гневных слов,
С позиции эстета размышляя
Про неказистость нынешних домов.

Превозносил дворцы он и соборы,
Хваля их и снаружи и внутри,
И просто для примера в разговоре
Сказал он мне: – В окошко посмотри.

Архитектура здесь – одно названье,
Фасад невыразителен и сер.
Да разве кто посмеет это зданье
Сравнить хоть с Монплезиром, например?

А я сказать хотела, да не стоит –
Приятель мой поймёт меня навряд, –
Что зданье это помогал построить
Студенческий строительный отряд.

Что десять лет назад я в том отряде
Работала со всеми наравне.
И этот дом в его простом наряде
Поэтому, конечно, дорог мне.

Мне нравится фасад его бетонный,
В нем есть песчинка моего труда,
И из окна трамвая я влюблённо
Смотрю, не насмотревшись, как всегда.

Ряды жилых домов скучны и жалки,
Тому, кого никто не научил
Смотреть глазами тех, кто в коммуналке
Намучившись, – квартиру получил.

Когда трамвай уже проехал мимо,
То, продолжая речь свою, эстет
Спросил высокомерно: – Что? Сравнимо?
Ему не объяснить. Сказала: – Нет.

июль 1985


* * *
Если спросят, сколько мне лет,
Я не знаю.
Я не сразу даю ответ –
Вспоминаю.

И за быстрые пять секунд
Размышленья
Предо мной опять пробегут
Все сомненья.

Неужели мне тридцать шесть?
Очень странно.
Ведь не знаю я, кто я есть,
Кем я стану.

Неужели мне тридцать шесть,
Неужели?
Трубы свадебные в мою честь
Разве пели?

Мне не может быть тридцать шесть.
Всё непросто.
Нет ответов, а только есть
Лишь вопросы.

Неужели мне тридцать шесть?
Неужели?
Не успели мне надоесть
Карусели.

Пусть часы мои тридцать шесть
Настучали,
Но по-прежнему жду я весть
О начале...

– Тридцать шесть, – я скажу в ответ
На анкету...
Мне не может быть столько лет –
Знаю это!

июль-сент. 1985



* * *
Мне тридцать. Забавы некстати,
Но, выкроив время с трудом,
У мамы сижу на кровати
И строю игрушечный дом.

А в доме моем настоящем
Давно уже пол не метён,
Засохшей листвой шелестящей
Грустит о хозяйке балкон.

Зовет меня мама из кухни,
Но я загадала себе:
Игрушечный домик не рухнет –
И будет порядок в семье.

В судьбе и в семье, безусловно,
Наладится всё, наконец
И станет красиво и ровно,
Как маленький этот дворец.

На всё ещё времени хватит.
Оставив дела на потом.
У мамы сижу на кровати
И строю игрушечный дом.

сент. 1985


* * *
Несбывшиеся прима-балерины
Детей в хореографию ведут.
Достойна осмеяния картина.
Но не до смеху лишь мальчишкам тут.

Чтоб мальчик, не упрямясь, шёл послушно
И занимался, не жалея сил,
Обещано купить ему игрушку,
Которую давно уже просил.

Мальчишка танцевать совсем не хочет...
Когда потом он вырастет в отца,
Чему учиться он потащит дочку –
С печальным выражением лица?

Пойдёт в кружок с ней авиамодельный
Или научит из ружья стрелять?..
О чём мечталось в детстве беспредельно,
Так хочется потом ребёнку дать!

сент. 1985


* * *
Сын пишет палочки в тетради,
Он обучается письму.
И на его мученья глядя,
Как я завидую ему!

На авторучку нажимая,
Сидит серьезный воробей.
Выходит палочка кривая,
А рядом с ней ещё кривей,

И все неправильного роста,
И грязно выглядит тетрадь.
Сын мне завидует: мне просто
Любые палочки писать.

Ему бы взрослым оказаться,
А мне – за партой посидеть...
Местами нам не поменяться –
Ему писать, а мне – смотреть.

сент. 1985


* * *
Не получаются никак
У сына палочки прямые.
Одна согнулась, как червяк,
Другую, как водой, размыло,

Похожа эта на змею,
Другая – тоже, но короче.
А я взахлеб его хвалю,
Найдя одну прямее прочих.

Пусть для равненья высота
Недосягаемой не мнится.
Она не в прописях, а та –
На собственной его странице.

Пусть пишет палочки, сопя,
И не заметит за работой,
Как превосходит сам себя,
Как силы копятся для взлета.

сент. 1985


* * *
В зеркало глядя с улыбкой, могу уклониться
От приговора, от года, который настал.
Мне говорят, что старею, подруг моих лица.
Лица ровесниц правдивее всяких зеркал.

окт. 1985


* * *

У дедушки много рыбок
В аквариуме с водой.
Как цветной телевизор,
Только экран живой.

Растения, как в мультфильме,
Улитки ползут по дну.
У дедушки много рыбок,
А мне бы всего одну.

Я бы любил свою рыбку,
Её называл бы Кит.
Я бы вставал к ней ночью
Смотреть, хорошо ли спит.

У дедушки много рыбок.
Ему для меня не жаль.
В аквариуме ловил их
И в банку мою сажал.

– Не надо мне столько рыбок!
Я ведь одну просил!
– У дедушки много рыбок.
Возьми и домой неси.

Рыбки в воде толпятся,
Не знают своих имён.
Десять их или двадцать –
Может быть, миллион.

Скучно смотреть на рыбок.
Кормлю я их раз в три дня.
Я любил бы одну рыбку,
Но нет её у меня.

нояб. 1985

* * *
Пиши. Шевели по бумаге пером,
Заполни хоть чем-то тетрадь.
В десятках страниц ты сумеешь потом
Одну-две строки отыскать.

Пиши. Пусть не веря в значительность тем
И в силы свои. Может быть,
Случайное слово ты скажешь затем,
Чтоб главному путь проложить.

дек. 1985


* * *
Не бывает полной тишины
В населённом доме городском.
Даже ночью всё равно слышны
Звуки жизни, что идёт кругом.

То ребёнок плачет наверху,
То собака голос подает.
Кто-то пробежит по потолку,
Во дворе машина заревёт.

Так и счастья, оказалось, нет.
Как ни ликовала бы душа,
Память прошлых и грядущих бед
Держит на прицеле каждый шаг.

дек. 1985



* * *
Ты спрашиваешь, что мне подарить,
Чтобы прослыть достойным уваженья
В глазах всех тех, кто спросит, может быть:
«Что подарил твой муж на день рожденья?»

Ты, спрашивая, что мне подарить,
Как бы за труд нерадостный берешься,
И этим признаешься, может быть,
В том, что любовь стопталась, как подошва.

Ты спрашивал ли, что мне подарить,
Когда дарил цветы и воскресенья?
Но почему теперь не может быть
В твоей душе потребности в даренье?

Мне грустно от вопроса твоего.
Любить – дарить. Нет сочетанья проще.
Ты подарить не сможешь ничего,
Хоть согласуешь свой подарок с тещей.

янв. 1986



* * *
В холодную погоду я хожу без перчаток.
Рукам не очень холодно, потому что они знают:
перчатки лежат в сумке
или в кармане,
и в любую минуту я могу надеть их,
когда рукам надоест мерзнуть.
Но стоит забыть дома перчатки,
как рукам становится нестерпимо холодно.
Я прячу руки в карманы,
но и туда уже проникла зима.
Я иду и думаю о том,
как плохо в мороз
оказаться на улице без перчаток.
Хотя неделю перед этим
я протаскала их в сумке,
не надевая...
Многое есть в моей жизни,
что мне не нужно,
совсем не нужно,
но, тем не менее, необходимо,
чтобы оно у меня было.

январь 1986


* * *
Как сыну объяснить, что он – еврей?
Ребёнок в восемь лет не понимает,
Какая тайна – от других детей
Его неощутимо отличает.

Как сыну объяснить, что он – еврей?
Его судьба не делает секрета:
Не выбирают дети матерей,
Но он не раз споткнётся об анкету.

Как сыну объяснить, что он – еврей?
Он не слыхал ни слова по-еврейски.
Обычное дитя страны своей
Сказал: «Не обзывайся и не смейся».

Как сыну объяснить, что он – еврей?
Тверда его непониманья крепость.
И мне понятна из моих речей
Лишь проповеди собственной нелепость.

Как сыну объяснить, что он – еврей?
Когда сама пришла я к пониманью:
Бессмысленно сообщество людей,
Объединенных только лишь названьем.

Как сыну объяснить, что он – еврей?
Зачем напрасно голову ломаю?
Мне это объясняли жизнью всей,
А я вот до сих пор не понимаю!

февр. 1986


* * *
Выволокли бабу в чисто поле.
Нет, никто её и не волок –
Шла она сама по доброй воле,
Торопила срок.

К двум коням дуреху привязали
Парни-молодцы.
Извинились и коней погнали
В разные концы.

Два коня, рожденных для полета,
Понеслись, не дожидаясь плети.
Одного коня зовут Работа,
А другого – Дети.

Болен сын – работница плохая...
Вся в работе – так плохая мать...
Разрывают кони, разрывают,
Да никак не могут разорвать.

март 1986


* * *
Твердит молва – и я поверила:
Семь раз поверь, семь раз отмерь.
Семь раз по семь уже отмерила
Во избежание потерь.

Сейчас не то, а будет лучше мне.
Всё продолжаю отмерять.
Я мерить хорошо научена,
Но не умею отрезать.

И дни суммируются серые
В такие ж серые года.
А я всё меряю да меряю
И не отрежу никогда.

март 1986


* * *
Свекровь не любит фильмы о войне,
Поскольку не по фильмам с ней знакома.
Ворчит: – Видала! Хватит мне вполне!
Чтоб повторять – такого нет закона.

Она отводит от экрана взгляд –
Уж лучше показали бы эстраду.
Но память тянет каждый раз назад,
Обратно под обстрел, опять в блокаду.

Потом эвакуации пути,
И с нею сын, который еле выжил.
Всё это снова нужно ей пройти,
Когда войну включает телевизор.

– Не дай вам бог такое! – скажет мне,
Перед экраном слёзы вытирая.
Она не любит фильмы о войне,
Но смотрит, ни один не пропуская.

май 1986


* * *
Я клеила в детстве воздушного змея,
Но он почему-то летать не хотел.
Законов полета понять не умея,
Лежал на земле и мочалкой вертел.

Я делала всё, как написано в книжке,
И не пропустила деталь ни одну.
Его запустить помогали мальчишки,
Но змей почему-то в пруду утонул.

Я вспомнила снова былую затею
И старый чертеж извлекла я на свет.
Мы делаем с сыном воздушного змея
И вместе гадаем – взлетит или нет.

А вдруг не такую бумагу мы взяли?
Я этот чертеж изучала три дня.
Теперь ничего понарошку нельзя мне –
Я взрослою стала – есть сын у меня.

Пускай будет ветер холодным и сильным,
Мой змей не окажется в луже опять.
Раз этого змея я делаю с сыном,
То змей обязательно должен летать.

май 1986


* * *
Прабабушке моей жилось неплохо.
Как вдумаюсь – какое постоянство
Во всём её с рожденья окружало!

Хоть войны шли, но мир казался вечным,
И прадед строил дом, не сомневаясь,
Что будут в нем и дети жить и внуки,
Что хватит им угля и рыбы в реках.

Водопровода не было, конечно.
Прабабушка несла на коромысле
Зимой и летом воду из колодца,
Не думая, что в той воде отрава,
Текущая из труб химкомбината.
Прабабушка нисколько не боялась,
Когда под дождь выскакивали дети,
Что этот дождик радиоактивный.

Какое было в семьях постоянство!
Церковный брак соединял до гроба
И не смущали помыслы супругов
Примеры многочисленных разводов.
А если смерть любимых разлучала,
Их горе было не таким как наше –
Людские души числились в бессмертных
И вновь встречались, чтоб не разлучаться.
Прабабушке моей жилось неплохо.
Что правнучке достанется моей?

май 1986


* * *
Опять весь день сегодня было утро,
Вернее даже ночь на грани утра,
Где всё в предощущении начала
Значительной единственной работы,
Работы, для которой всё готово –
Начать и делать! Что ж не начинаю?
Одна, другая отвлекает мелочь.
Я говорила: вот закончу это,
Вот подожду, вот с тем ещё расправлюсь
Но ничего начаться не успело.
И вот на грани вечера и ночи
Отчаянье стоит и вопрошает:
Куда девался день? Ведь было утро?
И снова ночь пришла? А где же день?

май 1986


* * *
Тот, кто нам придумал расписанье,
Знать не знал он, как мне нужен ты.
Три минуты – вот и всё свиданье.
Остальное время – для мечты.
Три минуты мало – ну так что же, –
Я живу, об этом не скорбя.
Мне трех жизней не хватило б тоже,
Чтобы насмотреться на тебя.

июнь 1986


* * *
Когда мне дома есть кому сказать:
 – Как я устала! –
Скажу я – и усталости опять
Как не бывало.

После работы я иду домой,
Ждут сын и дочка,
И сразу начинается второй
Мой день рабочий.

Но наступили вдруг иные дни
В прекрасном лете.
Судьба моя сказала: – Отдохни,
На даче дети.

И значит, каждый вечер впереди
Совсем свободный.
Закончится работа – и иди
Куда угодно.

Пойду домой и сразу лягу спать, –
Душа завяла,
Когда мне дома некому сказать:
 – Как я устала!

июнь 1986

* * *
Как ты смеешь помнить это!
Я забыла, ты забудь.
Было лето, да отпето,
А зимой светлее путь.

Вспоминать – и то уж поздно
Про любовь мою с тобой.
Как тогда я летом мерзла,
А теперь тепло зимой.

На тебе одном виною
Невозможность наших встреч.
Так зачем же нам с тобою
Письма глупые беречь?

И на память знать их строчки
(Как наивны – посмотри).
Впрочем, помни, если хочешь,
Только мне не говори.

июнь 1986



* * *
Конечно, я ему оказала «нет»,
Немыслим для меня другой ответ,
Но счастливо кружилась голова,
Когда шептал он дерзкие слова,
И не было прекрасней ничего,
Чем слышать звуки голоса его,
Вникая в смысл постыднейших бесед.
Конечно, я ему сказала «нет».
Но хочется, чтоб он пришёл опять
И стал мне те же речи повторять,
Которых жаждет женщина всегда.
И что отвечу я? Конечно, «нет».

июль 1986



* * *
Однажды, перед сном часы снимая,
Я о тебе подумала внезапно,
Смутилась этим, и часы упали –
Ходить-то ходят, но стекло разбилось.
Себе я даже думать запретила
О том, что встреча может быть возможна,
Но трещиной зачеркнутое время
Тебя напоминает постоянно,
А этого я вовсе не хочу.
Пошла я в часовую мастерскую –
Сменить стекло, чтоб о тебе не думать,
Но нет, сказали, стекол и не будет.
И я тогда объехала полсвета:
Найти стекло и о тебе не думать.
Нигде нет стекол. К счастью, муж заметил,
Что я годами не бываю дома,
И подарил мне новые часы.

июль 1986


* * *
Человек тот звонил мне опять.
Были в голосе сила и страсть.
Надо мужу о том рассказать,
Чтоб разрушил он эту напасть.

Как хочу я, чтоб выслушал он,
Чтобы понял и подал мне руку!
Но у нас телевизор включен
Про неверную чью-то супругу.

Муж мой смотрит, сочувствуя ей,
Преисполнен к искусству доверья.
Расскажу о беде о своей
Хоть бы так – на экранном примере.

Муж не понял, что я – о себе.
И, сочувствуя бабе из фильма,
Возгласил: – Подчиняйся судьбе,
Своим чувствам, прекрасным и сильным.

Разве нет для измены причин? –
Продолжал поучать он наивно. –
Ты б сравнила двух этих мужчин
Прежде чем осуждать героиню.

Возмущенье свое не гася,
Даже тайну почти обнаружа,
Я сказала ему, что нельзя,
Не хочу с кем-то сравнивать мужа.

Он сказал, что на мысли моей
Видит тень буржуазных иллюзий.
Фильм окончен, но скоро хоккей –
Не навязывай праздных дискуссий.

И опять зазвонил телефон.
Тот же голос – ни дальше, ни ближе.
Но у нас телевизор включен,
И супруг мой звонка не услышал.

июль 1986


* * *
Ещё два часа до вокзала,
два часа до разлуки –
неужели мы обо всём уже поговорили,
что я молчу
и думаю о том,
что я буду писать тебе в письмах.
Живу будущим,
упуская настоящее.

авг. 1986


* * *
Доиграй свою роль до конца.
Не тобою придумана роль.
И не спрятать лицо от лица,
На котором смятенье и боль.

Доиграй свою роль и вернись
В дом, где ждут от утра до утра,
И начнётся привычная жизнь,
И забудется эта игра.

А партнер твой, влюбленный герой,
Будет думать (хоть это позволь!),
Что лишь с ним и была ты собой,
А теперь начинается роль,

Будет думать, что всё ты отдашь
За единственный тот карнавал...
Доиграй свою роль. Но когда ж
Этой пьесы наступит финал?

авг. 1986



* * *
На другом краю земли
Счастливо и молодо,
Взявшись за руки, мы шли
По чужому городу.

Светом дня, дыханьем тьмы,
Воздухом поимые.
И друг друга звали мы
Шепотом по имени.

Закружились времена,
Будто и забыли мы,
Что не только имена –
Есть у нас фамилии.

Что родные есть края,
Краткий отпуск дали нам,
Что фамилия моя
Мужем мне подарена.

И как будто ничего
В этот миг не значило,
Что фамилия его
У жены и мальчиков.

И что скоро будет нам
Нужно возвратиться
В те края, где по домам
Ждут однофамильцы.

сент. 1986


* * *
Меня прощает мой супруг,
Он видит – не в своей я воле.
Любовь – хронический недуг,
Влюбленность – острый приступ боли.

Мой муж не скажет ничего,
Поскольку тут бессильно слово.
Он знает, я люблю его,
Но влюблена сейчас в другого.

Он ждет пока сама решу,
Что вот и время ставить точку.
Я письма каждый день пишу
И рву на мелкие кусочки.

Но мне всё легче с каждым днём.
И сердце к мужу обратится.
За то, что он со мной вдвоём
Мне помогает исцелиться.

сент. 1986



* * *
Свои стихи читаю в ПТУ.
Девчонки по годам годятся в дочки,
А по мечтам – в подруги, знаю точно.
Зачем солгать решила – не пойму.

Я говорю: прочесть стихи пора,
Которым двадцать лет уже, наверно, –
Я говорю – и после слов неверных
Читаю, что написано вчера,

И что сегодня утром. И в ответ
В глазах девчонки: и со мной такое,
Как было с вами! Дело тут простое –
Влюбленности всегда пятнадцать лет.

Нет возраста – что в снег, что в листопад.
Поймут ли те, кому сейчас пятнадцать?
И чтобы мне смешной не показаться,
Я говорю им: двадцать лет назад.

сент. 1986



* * *
Солнце в небе греет, освещает,
А от звёзд нет пользы никакой.
Звезды ничего не обещают,
Лишь смущают иногда покой.

День в заботах о насущном хлебе,
Но настанет ночь, и я опять
Начинаю в непроглядном небе
Маленькую звёздочку искать.

окт. 1986



* * *
Тепло и свет, и жизнь моя – от солнца,
Под ним живут мои цветы и дети.
Зачем ищу звезду в полночном небе?

А звезд на небе бесконечно много,
И все неотличимы друг от друга.
Зачем ищу я среди них одну?

Далекая звезда, чужое солнце,
Вокруг тебя другие есть планеты,
А я планета солнца своего.

Зачем в ночное небо смотрят люди?

сент. 1986


* * *
Ушла любовь. Пока была она
Её не называли этим словом.
А что теперь? Бескрайняя пустыня,
Безмолвное засохшее пространство,
Там где она цвела ещё недавно,
Где весело шумели водопады
И пенье птиц текло из крон зелёных,
Нет ничего. Бескрайняя пустыня.

Уже ли столько места занимало
И то, взамен чего теперь возникла
Засохшая бескрайняя пустыня?

сент. 1986


* * *
Как волка ни корми, он смотрит в лес,
И запах леса волку ноздри гложет.
Но это только праздный интерес,
Он так объелся, что бежать не может.

“Я здесь посплю два дня, потом уйду” –
Решает волк в блаженной полудреме.
Но вновь жует он вкусную еду
И спит с теленком рядом на соломе.

И думает: “Уйду... не век же здесь...
Свободен я, меня не привязали...”
Как волка ни корми, он смотрит в лес –
Уже почти ослепшими глазами.

сент.1986



* * *
Не отрекаюсь от любви моей.
Чтобы убить её – меня убей,
Я не забуду никакого дня –
Всё то, что было, – это часть меня.
Но не унижусь никогда до лжи.
Костер ты подо мною разложи,
И я тебе, охвачена огнем,
Опять скажу: – Я думаю о нём.
Пусть он забудет. До скончанья дней
Не отрекусь от памяти моей.

окт. 1986



Неотправленное письмо

Как хочу я ответить тебе, хоть и знаю: не надо.
Я сказала последнее слово. Зачем же опять?
А вчера проходила одна мимо Летнего сада,
Там опавшие листья уже начинают сгребать.
Скоро ящик укроет Амура от зимних морозов,
Только Летний останется летним – в метель и в пургу.
Вот и всё. На твои остальные вопросы
Я ответить уже никогда не смогу.

окт. 1986


* * *
Забываю тебя понемногу,
Забываю тебя, слава богу.
Вот он – разума завоеванье –
Неуклонный процесс забыванья.
В день по дню забывала сначала –
Эта скорость меня огорчала.
А потом, не валя на погоду,
В день уже забывала по году.
Но доступно вполне человеку
В день забыть и по целому веку.
За неделю веков будет семь.
Но когда же забуду совсем?

окт. 1986


* * *
Я думаю всё время о тебе,
О двух неделях, что равны эпохе,
Я думаю на выдохе и вдохе,
С ума схожу от мысли о тебе.

Я думаю всё время о тебе...
А впрочем, если честно, о тебе ли?
Что мы друг в друге разглядеть успели,
Чтобы остался ты в моей судьбе?

Я думаю всё время об одном,
Духовной жвачке эта мысль подобна,
Она легка, красива и удобна,
Иных трудов не требуя при том.

И так ли уж ты мне необходим?
Моя Москва останется Москвою
И без тебя не хуже, чем с тобою,
И даже лучше – с кем-нибудь другим.

окт. 1986

* * *
Мы больше не увидимся с тобой.
Когда была бы вера в мир иной,
Мы там могли бы оказаться вместе.
Надежды нет. Ко мне доходят вести
Лишь сводками погоды в той стране,
Где ты живёшь. И помнишь обо мне.

окт. 1986



Времена года

Было жарко. В летнем платье
Я на почту приходила.
Отвечали: – Нет письма.

А потом в плаще осеннем
Через лужи шла на почту.
Отвечали: – Нет письма.

Выпал снег; Я в белой шубе
Вдоль сугробов шла на почту.
Отвечали: – Нет письма.

Снег растаял. Потеплело.
Пара птиц на крыше почты
Вьёт гнездо. Но нет весны.

окт. 1986




* * *
Для чего я покаялась мужу в грехах,
От которых мы плакали вместе?
Для того, чтоб поведать об этом в стихах,
Не боясь ни огласки, ни мести.

Как осенние листья, отпали крыла,
Лишь немного спина кровоточит…
Сокровенную тайну свою продала
Я за тридцать серебряных строчек.

окт. 1986


* * *
Есть у меня прекрасные растенья:
Едва не круглый год – пора цветенья.
Их можно в месяц поливать лишь раз –
Наверно, в них воды большой запас.
А если и забуду – раз в полгода, –
Удобный сорт – не требует ухода.
Не поливала как-то целый год,
Но каждый кустик, знай себе, цветёт.

Недавно я узнала: не бывает
Таких растений. Муж их поливает.
Мне на мою не намекая лень,
Цветы он поливает каждый день.

нояб. 1986


* * *
Когда ты увидишь
крупные хлопья снега,
которые будут падать три дня подряд,
то знай, что это мои письма –
я писала тебе
и, не отправив, разрывала на мелкие кусочки.
Буквы выцвели,
пока эта печальная стая
летела от моего города до твоего.
Теплая бумага
превратилась в холодные снежинки.
Подставь руку
и поймай одну из них –
это моя слеза
на твоей ладони.

нояб. 1986


* * *
Нам жалко ёлок – тех, что в январе
Лежат ненужной кучей во дворе.
Обрывки серпантина в ветках ёлок,
Сверкающий их праздник был недолог.
Но праздник был. Но дети были рады.
Но наводились фотоаппараты.
И значит, эти ёлки не зазря
Сгорели в середине января.

Я те жалею срубленные ели,
Что к нам попасть на праздник не сумели.
Тянулись на «базаре» чьи-то руки,
Ломая ветки ей, её подруге.
Приценивались люди к ней нередко,
Но покупали не её – соседку.
Убогая страдала втихомолку,
Роняя за иголкою иголку.
Никто не слышал в отзвуках метели,
Как плакали не купленные ели.

янв. 1987


* * *
Таких морозов не было сто лет.
И в этом удивительного нет.
Как всем вокруг, мне тягостна зима,
Но в этом виновата я сама.
Я так ждала, я так просила снега,
В нем видела дорогу для побега
От памяти о лете всемогущем,
Меня к себе безудержно влекущем.
Я так хотела, чтоб метели дули
И остужали темный жар июля...
Но я ведь не колдунья, я слаба.
Ужель так велика была мольба?

янв. 1987


* * *
Чем я занимаюсь на работе,
Объяснить ребёнку не могу.
Строят, лечат, шьют – другие тёти.
Перед ними я всегда в долгу.

Голова трещит от перегрузки
И уже мозоли на руке.
Я пишу бумаги не на русском,
А на бюрократском языке.

На таком придуманном наречье
Ни одна не говорит страна.
Если всё сказать по-человечьи,
Может стать бессмыслица видна.

Чем я на работе занимаюсь,
Не могу ребёнку объяснить.
От безделья вроде бы не маюсь,
Даже чаю некогда попить.

День работой занят до предела,
И никто не требует ответ:
Есть ли польза от такого дела?
Я не знаю; думаю, что нет.

Год за годом прочь гоню сомненья.
Не уходят, мучают опять.
Задали ребёнку сочиненье
О работе мамы написать.

июнь 1986, март 1987



* * *
Теперь уже не до карьеры –
Не двадцать лет.
Но всё-таки – мы инженеры?
А может – нет?

Ты помнишь, грызли знаний глыбы;
На пятый год
Мост спроектировать могли бы
И звездолёт.

Но наши знанья и сноровка
Нужны ль, когда
Здесь не работа, а массовка
«Процесс труда»?

За год из наших дум веселых
Изгнали тут
Всё то, чему учили школа
И институт.

Теперь названье инженера
Мы носим зря.
Нам не преодолеть барьера –
Мы – писаря.

Уже мечтами не богаты,
И глохнет боль.
Приходят новые ребята
На ту же роль.

июнь 1986-март 1987

* * *
Суждено к истокам возвращаться,
Изменив и облик и названье.
Вот опять сижу я в школьном классе,
Только на родительском собранье.

В этом классе набиралась силы,
А теперь я взрослая вполне.
Первая учительница сына
По годам подходит в дочки мне.

Девочка почти что, ей непросто
Скрыть от нас волнение своё.
Говорит она – и сорок взрослых
Слушают внимательно её.

Сорок взрослых ждут её совета,
Верят ей, как будто бы сейчас
Юная учительница эта
Понимает в жизни больше нас...

Ты такие, школа, мне примеры
Подавала в юности моей,
Что живу я, не растратив веры
В правоту своих учителей.

Как моей учительнице в детстве,
Верю этой девочке теперь.
У нее огромное наследство,
Несмотря на множество потерь.

апр.1985-март 1987


* * *
На узком диване напротив окна
Сидела мадонна с младенцем одна.

И рядышком с нею, устало вздыхая,
Сидела мадонна с младенцем вторая.

А третья мадонна, сидевшая тоже,
Наверно, не матерь, а бабушка божья.

Другим не нашлось для сидения мест,
Четыре мадонны стояли окрест.

Восьмая мадонна, в удачу поверя,
Стояла торжественно около двери.

И вверх устремляла и очи и сердце,
Где лампа над дверью должна загореться.

март 1987


* * *
Печаль любовная, разлучная
В стихах исписана до дна,
Когда совсем другое мучает
Гораздо больше, чем она.

Когда совсем другое снится мне
Не день, не год – всю жизнь подряд.
Стихов об этом нет традиции,
Об этом только говорят.

Беда – не повстречаться суженым
Друг с другом в жизни никогда.
Труд не найти, в котором нужен ты –
Вот настоящая беда.

Вот, что сожмёт тоской железною,
Иные беды заслоняя,
То, что на дело бесполезное
Ушла вся молодость моя.

март 1987


* * *
Надоело мне нытьё
Про нелепое житьё.
Лучше выдумать враньё
Про везение моё.
Чтоб от зависти сгорели
Те, кто в горе не жалели.

май 1987


* * *
Первоклассник смотрит телевизор.
Фильм документальный о войне.
Мне его спокойствие, как вызов
Состраданью, что растёт во мне.

Мальчик развалился на диване,
Смотрит фильм и пряники жуёт.
Пытки и расстрелы на экране.
Будет плакать? Ночью не уснёт?

Спрашиваю я: – Тебе не страшно?
Отвечает сын мой озорной:
– Я ведь знаю – победили наши! –
– Да, мой мальчик. Но какой ценой!

май 1987

* * *
Я не хочу лететь на самолёте,
Чтобы невинно не погиб народ.
Утратив равновесие в полете
Над Белгородом рухнет самолёт.

Исследовав подробности крушенья,
Специалисты подведут итог:
Преодолев земное притяженье,
Моё к тебе – преодолеть не смог.

май 1987



* * *
В воскресенье. На даче. На пляже,
Отдыхая от будних трудов,
Архитектор рисует пейзажи,
На которых не видно домов.

Не ему ли в далекие годы
Так хотелось, как петь или пить,
Равновесие гордой природы
Своим смелым проектом смутить?

И без всяких служебных заданий,
Просто мыслью упругой своей
Рисовал очертания зданий
Он на фоне лесов и полей.

А теперь – не в студенческом раже,
А под тяжестью умных годов
Архитектор рисует пейзажи,
На которых не видно домов.

июнь 1987


* * *
Не вина моя, а горе,
Затмевающее свет:
Я работаю в конторе,
От которой проку нет.

День рабочий провожаем
Ни для пользы ни для чьей.
Как дрова заготовляем
Для домов, где нет печей.

Топоров не покладая,
Лес изводим на щепу.
И себя мы уважаем
Неизвестно почему.

И усталые с работы
Мы идем, как весь народ
Только совесть отчего-то
Нам покоя не даёт.

июнь 1987


* * *
Я родилась в самой счастливой стране.
Все, что в ней было, считалось лучшим в мире.
Самые большие урожаи,
самые быстрые машины,
самые справедливые законы,
самые бескорыстные врачи.
Потом оказалось,
что всё это
не так.
Но все-таки
мое детство
прошло в самой счастливой стране.
Самые мудрые учителя
учили меня в самой правильной школе.
Теперь-то я знаю,
что всё это
неправда.
Но все-таки
очень жалко,
что мои дети
не будут жить в самой счастливой стране.

июль 1987


* * *
Этот свитер мне мал –
ничего, может, сын в нем походит.
Эта шляпка нелепа на мне –
ничего, может, дочке она подойдет.
Жизнь моя оказалась теперь
и мала и нелепа.
Ничего, говорю,
может быть, у детей всё случится не так.

июль 1987

* * *
Десятилетья, прожитые в страхе,
Нельзя ни переплавить, ни забыть.
Душа моя, как панцирь черепахи,
Не может свою форму изменить.

Своих былых героев предавая,
Прокляв того, кто прежде был кумир,
Страна моя – во всем передовая,
И в покаянье превзошла весь мир.

сент. 1987


* * *
Люблю идти на красный свет
В густой толпе своих сограждан.
Когда нигде порядка нет –
Не выделяться – вот что важно.

Дорожных строгостей столпы
На перекрестке, как на троне.
Не выбивайся из толпы,
И постовой тебя не тронет.

Вот в чём залог больших побед
И ощущения свободы:
Идти в толпе на красный свет,
Не отрываясь от народа.

сент. 1987


* * *
Мы редко с тобою бываем вдвоём,
Хоть часто находимся рядом.
Скажу – ты ответишь совсем не о том,
Не то, что услышать мне надо.
В чудесной квартире, в домашнем раю
В достатке живем и покое.
Но, если тебе про одно говорю,
То ты мне в ответ про другое...
Уже ты вернулся с работы домой,
А я всё мечтаю о встрече с тобой.


окт. 1987


* * *
Легко на расстоянье дальнем
Казаться чуть не идеальным,
Но как под общим одеялом
Суметь остаться идеалом.

окт. 1987




* * *
Прошлой осенью
ни одна птица
не улетела на юг
без моего привета тебе.
Весной
я ждала возвращенья птиц,
заглядывала им в глаза,
но они старались не смотреть на меня.
Снова осень.
Птицы готовятся лететь на юг.
Летите прямо.
не кружитесь над моим домом,
спасибо птицы,
мне уже ничего не нужно.

окт. 1987


* * *
Ты мой муж, а я твоя жена,
Ни на миг о том не забываю.
И другая правда не нужна,
Даже если правда есть другая.

И пока мы живы, жить огню
В нашем общем очаге домашнем.
И ни с кем тебя я не сравню,
Разве что с тобой самим – вчерашним.

окт. 1987


* * *
Ты брат мне? О нет, ты совсем из другого племени,
От наших краев до ваших скакать три дня.
И в жизни твоей нет для меня времени,
А значит, в душе твоей места нет для меня.

Ты письма мне посылаешь, не перечитывая,
А пишешь их на обороте служебных бумаг.
Послушай, ведь я проживу и тобой забытая,
Но только не надо так.

нояб. 1987


* * *
Меня пугает эта перестройка.
Уже вот-вот понадобится ей
Ни столько не оставить, ни пол столько
От идеалов юности моей.

А кто-то одобряет каждый шаг,
Вышестоящим предан, как собака.
Чтоб не назвали мыслящим инако,
Старается не мыслить он никак.

За всё проголосует без проблем
И ждет за одобрение награду.
Ведь он давно привык, услышав: «Надо!»
Не спрашивать: «Кому?» или «Зачем?».

Кто одобрял в минувшие года
Любое разрушенье или стройку,
Сегодня одобряет перестройку,
Ни в чём не сомневаясь, как всегда.

дек. 1987



* * *
Зачем письмо, написанное другу,
Распространять в стихах на всю округу?

Затем, что тот, чье имя на конверте,
Письмо с недоумением повертит.

Но кто-нибудь другой, совсем случайный,
Поймет и примет мой привет печальный.

И это значит, я дождусь ответа,
Пусть от другого – главное не это.

янв. 1988


* * *
Всего-то дел – короткий чуб
И долгие глаза,
Но оказалось, что «хочу»
Сильней, чем все «нельзя».

Не устрашай и не врачуй.
Разрушить всё грозя,
Колотит красное «хочу»
О белое «нельзя».

И вот теперь – не различу
Где прежняя стезя.
И мелким сделалось «хочу»
В сравнении с «нельзя».

И я уже не полечу,
За край судьбы скользя.
И не заметило «хочу»,
Что теперь стало можно.

янв. 1988


* * *
Кому в море плыть, кому сталь варить,
А моя служба – день отбыть.
Двери закрыты не на засов,
День рабочий – восемь часов.
Должна сидеть я без дела тут
Восемь часов двенадцать минут.
День отбуду – денег добуду.
Приду домой на исходе дня,
А дети выросли без меня.
И я не знаю, что им сказать.
И не работница, и не мать.

янв. 1988


* * *
То нос велик, то губы слишком тонки,
То зубы кривы и глаза косят...
Какие некрасивые девчонки
На вечерах поэзии сидят!

Красивые с мальчишками гуляют,
А те, кому опять не повезло,
В библиотеке вечер коротают,
Хватаясь за стихи, как за весло.

И понесло. Уж мне ль не знать про эту
Стихов и лиц мучительную связь.
Я потому и сделалась поэтом,
Что очень некрасивой родилась.

янв. 1988


* * *
Не отпустит теперь мою душу,
Держит крепко, как пса на цепи,
Детский плач в магазине игрушек,
Повторяющий: – Мама, купи!

Не капризы детей современных,
А начало их взрослых утрат –
Тех игрушек двузначные цены
И двузначные суммы зарплат.

Объясните-ка Машке и Ленке,
Что их мать не умеет ловчить
И не сможет на честные деньги
Эту гордую куклу купить.

февр. 1988

* * *
Осенние намокшие дворы
Свою погоду спутали с весною.
Мне не понятны правила игры.
Которую затеял ты со мною.

Не потому, что мне давно пора
Оставить свои юные причуды,
А потому, что не нужна игра.
Когда и жизнь моя подобна чуду.

февр. 1988



* * *
Придет письмо на четырех листах
О том, что всё прошло, что мы чужие,
О том, что превратились в белый прах
Все наши чувства и мечты былые.

Придёт письмо, но ты ему не верь –
Поступок от сомнения зависим.
Когда навек захлопывают дверь,
На четырех листах не пишут писем.

февр. 1988

* * *
На судьбу не ропщу сверх меры
И не жду от неё наград.
Дай мне только семечко веры –
Я сумею вырастить сад.

Где неверие злое дремлет,
Сердце жаждет живую весть.
Посажу я семечко в землю,
А земля у меня есть.

февр. 1988


Невский проспект

По Невскому гуляли папа с мамой,
Сперва одни, потом со мной в коляске.
На том асфальте шаг мой первый самый,
На Невский выходили окна в классе.

По Невскому спешу я на работу,
По Невскому я мчусь по магазинам,
Архитектура – не моя забота,
Смотрю на объявленья и витрины.

Здесь всё давно привычное для глаза,
Есть с кем бежать, остановиться не с кем.
Пусть тот, кто не был здесь ещё ни разу,
Ко мне приедет – и покажет Невский.

март 1988



* * *
Я бабушка пластмассового пупса.
Ему нужна немедленно рубашка,
Нужна сейчас и не минутой позже,
Иначе мама пупса будет плакать,
Не веря мне, что есть дела важнее,
Чем шить рубашку для её сыночка.
И я бросаю все дела другие,
Их сделаю я завтра, через месяц,
И даже через год не поздно будет,
А бабушкой пластмассового пупса
Я после никогда уже не буду.

март 1988


* * *
В конторе на работе сверхурочной
Осталась мама девочки опять,
А после удивляется, что дочка
Не хочет в дочки-матери играть.

У дочки кукол двадцать или тридцать,
Она их всех рассаживает в ряд,
Потом напротив них сама садится –
Она играет с ними в детский сад.

И голосом неведомым для мамы
На кукол непонятливых орёт.
Кому-то подражает так упрямо,
Что кукол по фамилиям зовёт.

И у меня не знаю силы хватит ли
Забросить все служебные дела,
Чтоб дочь моя играла в дочки-матери
И куклу чтоб по имени звала?

март 1988

* * *
Ты разбил мою жизнь.
Ты разбил мою жизнь на три части.
Одна – до тебя,
другая – с тобой,
третья – после.
В третьей части живу.
Во вторую попасть не пытаюсь.
Оказаться бы в первой,
где не думала я о тебе.

апр. 1988


* * *
Поверю ль слову твоему,
Уйду ль из дому насовсем?
А если нет, то почему?
А если да, тогда зачем?

К тебе я руки протяну,
О всем другом забыв совсем.
А если нет, то почему?
А если да, тогда зачем?

Сама ли всё перечеркну,
Не ожидая перемен?
А если нет, то почему?
А если да, тогда зачем?

Пойму я или не пойму,
Что ты давно уж стал не тем?
А если нет, то почему?
А если да, тогда зачем?..

май 1988



Читательнице

Прочтя мои стихи, ты мне сказала:
– Теперь я много о тебе узнала.

Напрасно я дала тебе тетрадь –
Ты о себе должна была узнать.

июль 1988


* * *
Можно очень часто
Знак дорожный встретить –
Надпись для шоферов:
«Осторожно – дети!»

Вечером ненастным
Или на рассвете
Ограничьте скорость,
Осторожно – дети.

«Осторожно – дети» –
Эту надпись надо
Ставить у зловонных
Труб химкомбината.

Детям воздух нужен,
Мы за них в ответе.
Что же вы творите!
Осторожно – дети.

Надо чтоб заслоном
Встали буквы эти.
Где торгуют водкой –
Осторожно – дети!

Нужно непременно
Ставить эти знаки,
Где суды решают
Расторженье брака.

Оглянитесь снова,
Что важней на свете –
Вы же папа с мамой.
Осторожно – дети!

Копится оружье,
Но на всей планете
Просит мир о мире:
– Осторожно – дети!

июль 1988


* * *
Он с юных лет к одной стремился цели,
Но неудачами труды кончались,
А он упорен был и не сдавался –
За пораженьем – новая попытка.
И вот он победил, в конце концов.

А в это время тысячи других,
Такой же верой с детства окрыленных,
Таким же и упорством одержимых,
Взрослели, старились и умирали,
Своей заветной цели не достигнув.
И ничего никто о них не знал,

Зато об этом, об одном – достигшем –
Узнали все. И десять тысяч юных
Его судьбу решили повторить,
Поверив в то, что все, кто не сдается,
Достигнут цели рано или поздно...

авг. 1988



Осенний пейзаж

Рядом с будильником,
подаренным пятнадцать лет назад нам на свадьбу,
стоит на проволочной подставке
блеклая цветная открытка
за стеклом в потрескавшейся пластмассовой рамке.
Муж принес этот пейзажик с собой,
когда переехал ко мне.
Тогда я сразу полюбила
все его вещи:
и непонятные для меня книги,
и неисправный фотоаппарат,
и старые домашние тапки,
и даже эту неестественно оранжевую березу –
всё, что наполнила комнату
неоспоримыми доказательствами
моего счастья.
Тогда я всё ещё не верила,
что этот человек принадлежит мне,
что, уйдя на работу,
вечером он вернется в мою комнату.
Я не стою того,
чтобы он каждый вечер приходил ко мне,
но здесь его спортивный костюм,
его бритва,
его закладка в книге –
уж к ним-то он должен вернуться...
А что означает
этот осенний пейзаж,
чем он дорог мужу –
я до сих пор не знаю.
Мне неизвестно, где он стоял раньше –
то ли в комнате, где мой муж обитал с матерью,
то ли в квартире, где он жил с первой женой,
то ли ещё где-то.
За пятнадцать лет
я так и не спросила –
всегда находилось что-то
более важное или интересное.
А теперь я уже не спрошу,
потому что боюсь услышать:
« Он тебе не нравится?»
Я не могу даже в такой мелочи
сказать мужу неправду,
и мне придется ответить:
«Да, очень не нравится!»
И тогда он, конечно,
уберёт куда-нибудь
или даже выбросит
свою нелепую штуковину,
а этого
я не хочу.

авг. 1988




* * *
Мы дети тех солдат, что одержали
Победу сорок с лишним лет назад.
Все сроки возмужанья миновали,
А мы всё также дети тех солдат.

Пока итожим с гордою любовью
Отеческие ордена и раны,
Ровесникам моим гробы сыновьи
С войны привозят из Афганистана.

Вот так, и не сведя концы с концами,
У тех и у других беря взаймы,
Живем меж воевавшими отцами
И воевавшими детьми.

авг. 1988


* * *
В шесть часов темно уже на улице,
В детсадах ещё полно ребят.
Гневно воспитательницы хмурятся,
То и дело на часы глядят.

Мальчики и девочки печальные
Там заботой заняты одной.
Там ругают маминых начальников,
Маму не пускающих домой.

А на службе мама огорчается,
Что уйти пораньше не дают.
В шесть часов рабочий день кончается
Плюс дорога сорок пять минут.

На столе бумаги бесполезные.
Составляй их, нет ли – толк один.
Дисциплина мёртвая, железная –
За неё слезами платит сын.

сент. 1988


* * *
С кем по берегу ходила,
Кто мне застил белый свет,
Я того уже забыла,
До него мне дела нет.

Равнодушно повторяю
Утром, вечером и днём:
Я совсем его забыла
И не думаю о нем.

Как хочу его увидеть!
Чтоб оказать ему одно:
Я давно тебя забыла,
Ты не нужен мне давно.

сент. 1988


* * *
С каждый днём вокруг всё больше молодых лиц.
Откуда они взялись,
почему раньше их не было?
На кого ни гляну,
почти все моложе меня.
А где же те, кто старше?
Неужели сидят дома,
никуда не ходят?
Нет, конечно.
Просто их,
тех, кто старше меня,
действительно меньше,
чем тех, кто моложе.
Жизненная дорога моя давно перевалила за середину.
Когда-то
тридцатилетние казались мне
недосягаемо взрослыми,
а теперь для меня тридцать лет –
невозвратная молодость.
Скоро и на сорокалетних
я буду смотреть, как на молодежь.
С каждым днём вокруг всё больше молодых лиц.

сент. 1988


* * *
Мать, рожая меня, не кричала
в страхе, что её крик
будет истолкован, как недовольство
существующими в стране порядками.
В этом страхе я и родилась.
Запеленатую в страх, меня принесли домой.
Дома говорили шепотом,
оглядываясь на приоткрытую форточку.
Я ничего не понимала,
сосала грудь матери
и впитывала в себя страх
вместе с молоком.

Откуда же во мне возьмется смелость?

сент. 1988


Вожатая

Вожатая была с детьми в театре.
Спектакль длился чуть побольше часа.
Они разочарованные вышли.
Их телевизор развлекал активней,
Театр показался просто скучным
И кончился, почти что не начавшись.
А дети ждали этого похода,
Считали дни, рубашки подбирали.
И вот уже выходят из театра,
Где праздника им так и не досталось…

Вожатая торжественно сказала:
«Хотите, дети, я сведу вас в церковь?»
А слово «церковь» так на «цирк» похоже,
И дети хором закричали «Да!»

Вожатая на паперти собора
Произнесла вступительное олово
О том, что из себя такое церковь
И как там надлежит себя вести.

Во что угодно третьеклашки верят.
Так пусть назло молящимся посуде,
Шкафам, певцам, магнитофонам, юбкам,
Родителям назло самодовольным –
Пускай их дети молятся Христу.

Вожатая в злорадном наслажденьг
Подумала: Меня всю жизнь учили
В том убеждать, во что сама не верю.
Спасибо. Научили. Отыграюсь.
Поскольку в равной степени не верю
Ни в торжество идей социализма,
Ни во Христа. А детям интересно.
Заставлю их молиться Иисусу.
Как я сама богам молилась ложным,
А истинного бога я не знаю.

– Идёмте, дети, вас призвал господь…

окт. 1988



* * *
Вышли мы из тумана,
Различима земля.
Я люблю капитана
Своего корабля.

В белосмертную пену
С перекошенным ртом
Он не бросил измену
Погибать за бортом.

Он скрутил её в трюме,
Как надежный балласт.
Она сжалась угрюмо,
Но уже не предаст.

Если шторм загрохочет,
Замахнувшись бедой,
Наш корабль устойчив,
Как нигде никакой.

окт. 1988

* * *
Чего теперь я стою,
Всей правды не тая:
Страна времен застоя,
Ты – родина моя.

Мою судьбу включили
В огромную вину,
За то, что научили
Любить свою страну.

Не мысля укоризны
И не итожа зла,
Любить свою отчизну
Такой, какой была.

Постигнуть не умею
Нелепую напасть:
Живу не в той стране я,
В которой родилась.

Здесь всё теперь другое –
И люди и дела.
Страна времён застоя,
Ты родиной была.

нояб. 1988


* * *
Сорок свечей на моём пироге именинном,
Нужен огромный пирог, чтобы столько свечей разместилось,
Много гостей мне придется позвать, чтоб пирог этот съели –
Так хорошо, что хоть будет кого пригласить
Мне на свой праздник – для женщин печальный…
Сорок свечей на моём пироге именинном,
Сорок свечей – это лампа настольная –
Можно читать при искусственном свете,
Если дневное светило уйдёт постепенно.

дек. 1988

Мадонна с двумя младенцами

Художник, нарисуй мою мадонну,
Какой не рисовал её никто –
В каком-нибудь нелепом балахоне
От силы называемом пальто.

Младенец на руке её сердитый
Рассматривает что-то вдалеке,
И непонятно сразу – как сидит он,
Когда ещё и сумка на руке.

Второй младенец держится за сумку,
Которая в её руке другой.
Он всю неделю был на «круглых сутках»,
Лишь в пятницу его берут домой.

Художник, нарисуй мою мадонну
Не где-то среди сказочных красот:
В толпе на остановке обречённо
Автобус, переполненный свой, ждет.

Какая уж в глазах любовь и гордость!
Стоит, себя предчувствием томя,
Как трудно будет штурмом взять автобус
С двумя детьми и сумками двумя.

Художник, нарисуй её такою,
Коснись холста правдивою рукой,
Чтобы вовеки не было покоя
Тем, кто её заставил стать такой.

янв. 1989

* * *
Обманутая перечнем побед,
Страна катилась в сторону обвала.
Я знала это всё в пятнадцать лет,
А к двадцати годам почти не знала.

А к тридцати освоилась вполне
В условном мире полуправды новой,
Привыкнув правду о больной стране
Считать своей болезнью подростковой.

А тех, кто не привык, за дурачков,
Как все самодовольно признавала,
И много лет я розовых очков
На всякий случай на ночь не снимала,

Чтоб не увидеть мрачное во сне,
Навеянное памятью чужою.
Но вдруг всю жизнь, доставшуюся мне,
Теперь назвали временем застоя.

И надо что-то снова начинать
И собирать разбросанные камни,
А розовых очков мне не сорвать
И не разбить – они вросли в глаза мне.

февр. 1989


Человек, который посадил семь деревьев

Первое дерево
я посадил под своим окном.
Его срубил сосед, живший надо мной.
Он боялся, что ветви закроют ему свет.

Второе дерево я посадил у дороги.
Оно было сломано колесом грузовика,
которому понадобилось развернуться именно в этом месте.

Третье дерево я посадил в саду.
Через несколько дней на месте саженца была пустая ямка.
Кто-то, наверно, захотел
посадить его в другом саду.

Четвертое дерево я посадил в пустыне,
где мы строили новый город.
Оно засохло, потому что там не было воды,
а город мы так и не построили.

Пятое дерево я посадил на севере,
куда меня послали строить дорогу.
Дерево не прижилось,
потому что там никогда не росло деревьев.

Шестое дерево я посадил в большом ящике,
в коридоре своего учреждения.
Оно погибло,
потому что все стряхивали в него пепел.

Седьмое дерево растет
в десятилитровой кастрюле,
стоящей между окном и моей постелью.


Зачем я посадил семь деревьев?

февр. 1989


* * *

В года девятой пятилетки
Девчонкам, открывавшим жизнь,
Внушало всё: вы не наседки,
Вам надо строить коммунизм.

Как наши мамы и как тети,
Преображенные трудом,
Мы знали: главное – в работе,
А в остальное время – дом.

И вот устав от этих «надо»
И от развенчанных идей,
Вдруг вижу я с собою рядом
Своих взрослеющих детей.

И оказалось: в этом счастье,
Какого не найти нигде,
А не помеха для участья
В производительном труде.

март 1989


* * *
Сколько должно было сгинуть народа,
Сколько погаснуть великих идей,
Чтоб в результате возникла порода
Сверх осторожных, покорных людей.

Лучшие гибли. А жизнь свою спасшие,
Новые жизни рождали на свет.
Кто же такие – родители наши?
Страшен вопрос, и не нужен ответ.

апр. 1989




* * *
Смотрю на маленькую дочь
И удивления не скрою:
На детских снимках – я точь-в-точь.
Неужто я была такою?

Смотрю на старенькую мать,
И нет душе моей покоя
От мысли, что придется стать
Когда-нибудь и мне такою.

апр. 1989


Пасха-89

От суетного вздора
Зови меня к любви
Казанского собора
И Спаса-на-крови.

Чего и не бывало,
Увидится остро
На берегу канала,
Где выход из метро.

Неверия отрава
Уйдёт в былые дни.
Налево и направо,
Спаси и сохрани.

Не все ещё померкли
Святые имена.
Где открывают церкви,
Там выживет страна.

Когда одна дорога
Хоругвей и знамён,
Страна спасает Бога
Для будущих времён.

Придут слова простые
Взамен пустых словес:
Христос воскрес, Россия,
Воистину воскрес.

апр.1989


В крематории

И когда миг прощанья последний пришёл
Со старухой в цветочном уборе,
Опустился у гроба на каменный пол
Сын её, изнемогший от горя.

И когда на полу он простертый лежал,
Содрогаясь от муки бесплодной,
Голос матери явственно он услыхал:
– Встань, простудишься, пол здесь холодный!

апр.1989

* * *
Человек несёт венок
Похоронный,
Загляделся на ларёк
Застекленный,

Загляделся на ларёк
На аптечный,
Позабыв, что друг далек
И навечно.

апр.1989


* * *
Входя в синагогу на праздник субботнего дня,
Смотрю, чтобы сумка была обязательно в правой руке у меня,
Чтоб руку занять, а не то под влияньем небесным
Себя осеню, не подумав, я знаменьем крестным.
Пока ж избегала я этого срама и страха,
В чем вижу, конечно, великую мудрость Аллаха.

май 1989


* * *
Меня ты обижаешь снова,
Но я опять прощать готова,
Чтоб наша дочь сказать могла бы:
– Там сосны высотой в три папы!

май 1989


* * *
Квартира есть, и дети есть, и муж,
И даже любит он меня к тому ж.
Теперь пора подумать о душе.
А где ж она? А нет её уже.
Кто ищет лишь реальные блага,
Тому душа своя не дорога.
Научит горький опыт: не спеши
Платить за всё частицами души.
Своё подобье видя в малыше,
Шепчу с тревогой: – Думай о душе,
А нет её – и ничего не надо.

июнь 1989


* * *
Под песен мажорные звуки
О счастье в родимом краю
Страна протянула мне руку
И я ей с восторгом свою.

Она за меня всё решила,
Втянула в повальный бедлам
И руку мою приложила
Ко многим преступным делам.

Зло сея своими руками,
О, как я гордилась спроста
Причастностью к стройке на БАМе,
К проекту большого моста.

Всё, что было гордостью давней,
Теперь обернулось виной,
И даже в губительной дамбе
Есть узел, рассчитанный мной.

Проекту, что кем-то задуман,
Опять подставляю плечо.
И снова конструкторский кульман.
Чего натворю я еще?

июнь 1989


* * *
Мальчик ловил тритонов в пруду,
Маленьких крокодилов.
Он думал, что я посмотрю и уйду.
Но я всё не уходила.

Он сам хотел половить ещё,
Но – судьба благосклонна –
Он дал на время мне свой сачок,
И я поймала тритона.

Тритон сверкает, как золотой,
Но вовсе не в этом дело,
А в том, что мальчик дружит со мной –
Такой красивый и смелый.

Как было славно болтать, смеясь,
Про тритоньи замашки.
Вдруг мальчик макнул не нарочно в грязь
Рукав красивой рубашки.

– Опять испачкал, а мне стирать!
Заботам конца не видно! –
И вспомнила тут, что я – его мать
И взрослая. Вот обидно.

июнь 1989




* * *
Гуляем с сыном. Говорю: – Смотри! –
С ним поделиться я хочу всем светом.
А он в ответ: – Я видел раза три
Или четыре, и читал об этом.

Он всё уже обдумал из того,
Чем удивить хочу я беспредельно.
Пора признать, что это существо
Давно уж мыслит от меня отдельно.

Мне по плечо мой вымахал сынок,
А мне всё крошкой кажется поныне.
Я говорю: – Смотри, какой цветок. –
А он – его названье по-латыни.

Я рада, сын, и с гордостью смирю
Былое превосходство над тобою.
Всё чаще сыну говорю! – Смотри! –
И спрашиваю: – Что это такое?

июнь 1989


* * *
Взглянет муж – и мне не по себе,
Всё страшусь провала и расправы.
Тяжело жить в собственной семье
Как шпионка вражеской державы.

Жизнь в домашних хлопотах сполна –
И обед, и школьные задачки,
Но как только остаюсь одна,
Я включаю тайный передатчик.

И из сердца на волнах любви
В сторону, куда летают птицы,
Мчатся донесения мои
Через две страны и три границы.

Это ежедневное вранье,
Как болезнь, вытягивает жилы,
Но не даст мне подданство своё
Та страна, которой я служила.

нояб. 1989


* * *
Мне б только хоть раз отоспаться –
И я окажусь молодой.
И мне в зеркалах отражаться
Не будет обидой такой.

Мне б только хорошее платье
Не дочке купить, а себе,
И буду в нем гордо шагать я
Не вслед, а навстречу судьбе.

Мне б только всего две удачи
Одну за другою подряд.
И всё сразу станет иначе –
Я снова поверю в себя.

1990



Супружество

– Садись ко мне поближе! – муж сказал мой.
От радости я чуть не задохнулась.
Семь лет таких речей я не слыхала.
Хорошие слова – «садись поближе»,
И значит, что не всё осталось в прошлом,
Что и сейчас… Была недолгой радость.
– Ты что, оглохла что ли? – муж мой рявкнул. –
Я же сказал, садись ко мне поближе –
Башкою телевизор заслоняешь…

А я-то, дура, сразу размечталась.

1990
 

* * *
Ни солнца, ни снега, февраль девяностого года.
Как будто безумье людей отражает природа.
Жестокие травли на нашей безумной земле,
Безумные травы поперли на свет в феврале.
Россия без снега, Россия зимою без снега.
Представить такое – всегда это было нелепо.
Ни солнца, ни снега. Смещение стран и времен
Но как мне представить Россию без красных знамен?
Мы все-таки жили и в годы обмана – по правде,
На свет появившись не в Питере, а в Ленинграде.
Стремленье зачеркивать всё – увлекает, как мода.
Россия без снега. Февраль девяностого года.

март 1990



* * *
Спасибо, мне не нужен гороскоп,
Составленный по знакам зодиака,
Тем более, что вы хотите чтоб
Я по нему узнала прочность брака.

Кто мной любим, останется любим,
Он дан судьбой на жизнь, а не на пробу,
И вообще – я повстречалась с ним
Под знаками другого гороскопа.

Наш гороскоп был до предела прост,
Но почему-то нам его хватало.
Одна звезда сильней планет и звезд
На судьбы и на помыслы влияла.

Мы родились с ним под одной звездой,
Она была в Кремле на башне Спасской.
Жизнь прожита и не начать другой,
И не поверить мне в другие сказки.

авг. 1990


* * *
Едва в уме возникнет строчка,
Я сразу думаю про это,
Что чуть ли не такая точно
Есть у известного поэта.

Возникнет тема – было, было
Уже у этих и у тех.
Нет, знанья не дают ни силы
И ни надежды на успех.

нояб. 1990


* * *
«Моим стихам… настанет свой черед…»
Пятнадцать тысяч строчек, схожих с этой
Пятнадцать тысяч канувших поэтов
Писали, веря: слава к ним придёт.

Но оказался лишь один пророком,
А остальным всё это вышло боком.

нояб. 1990


* * *
Я очень долго в выходной спала,
Потом лежала в полусне воскресном,
Потом валялась в четвертьсне излишнем,
А встать решив, внезапно ощутила:
Как это нужно сделать, я не знаю.
Одно колено, может быть, согнуть мне?
Или сперва на локоть опереться?
Есть столько мышц – и все сейчас в покое.
Какой из них пора придать усилье?
С чего начать? Как я вставала прежде?
Звенел будильник или звал ребёнок,
Или толкала мысль о важном деле
И, не проснувшись, я уже бежала.
А выспалась – и как теперь я встану?

* * *
По русскому обычаю присев перед дорогой,
По-русски троекратно поцеловав друзей,
В последний раз увидев свой уходящий город,
В душе перекрестившись на маковки церквей,
Евреи уезжают из России.

нояб. 1990



* * *
В начале было слово,
А может, даже два,
И я была готова
Произнести слова.

Но ложку и рубаху
Хотела уберечь
И потому со страху
Не начинала речь.

От лета и до лета
Жила со сжатым ртом
И слушалась совета:
Потом, потом, потом.

Но время наступило:
Не действует запрет.
И вот я рот открыла,
А слова-то и нет.

дек. 1990


* * *
Меня фотографировали в детстве
То на казенной лошади картонной,
То между пальмой и морским прибоем,
То в анфиладе эрмитажных залов.
Теперь смотрю: моё ли это детство?
Засняли б лучше во дворе у школы,
В лесу между березой и болотом,
С подругой, а не с лошадью чужою,
Не в Эрмитаже, в нашем коридоре,
Чтобы на снимках я себя узнала.

дек. 1990


* * *
Увидела в художественном фильме
Аэропорт в израильской столице,
И мысль мелькнула: Боже, помоги мне,
Чтоб никогда мне здесь не очутиться.

Не дай сюда бежать мне, Боже правый,
В чужую землю привезти детей,
Спасаясь от неправедной расправы
Полубезумной родины моей.

1991



* * *
Не жди наступления лета,
Которое снилось зимой.
Омыта земля и согрета,
Покрыта зелёной травой.

Войди в наступившее лето,
Дождливо и зябко оно.
Пусть сердце полюбит хоть это –
Другого не будет дано.

июнь 1991


* * *
Литкружок. К поэзии влеченье
Мы считали смыслом бытия,
А в соседнем с нами помещенье
Были курсы кройки и шитья.

Выше всех их самодельных шмоток
Полагая каждый новый стих,
Как мы презирали этих тёток,
Как смотрели свысока на них,

А теперь я вижу всё иначе,
Чем казалось десять лет назад.
Каждый был блаженный неудачник
Только братством нашим и богат.

июнь 1991


* * *
Старушка в прекрасной квартире отдельной
О прежнем жилище в тоске беспредельной.
Наскучил припев её речи печальной:
«Как славно в квартире жилось коммунальной!»
Мы ей говорим: «Неужели забыли,
Как всю свою жизнь в тесной комнате жили,
С плитой в коридоре, без кухни нормальной?
А вспомните норов соседки нахальной!
Там не было ванны и не было душа...»
Не хочет она эти доводы слушать.
Там всё было лучше – и не надоест ей
Всечасно казниться за день переезда…
Виною всему не квартира, а старость.
Ведь юность её в прежнем доме осталась.
Там не было лифта, зато без подмоги
Взлетали на пятый здоровые ноги.
Ей было не в тягость тогда молодой
С картошкой по лестнице этой крутой.
И муж был веселый, и дети при ней...
И плачет о прежней квартире своей.

авг.1991


* * *
Если судьба захочет
Дать ещё испытание:
Заполнить в анкете строчку:
«Вероисповедание»,
То и это примерю,
Всё – мимо.
Я ни во что не верю,
Я неисповедима.
Истина эта убога,
Лакома черту в пасти.
Страшно прогневать Бога,
Страшно – мирские власти.
Страха извечной данью –
Цепь на моих устах.
Вероисповеданье?
Я напишу – страх.

сент. 1991

* * *
Он на саночках везёт
По тропинке сына.
А на следующий год
В Иерусалиме.

А покуда снег везде,
Замело тропинки,
И на чёрной бороде
Белые снежинки.

Вот и сменится беда
Новою бедою:
Незачем везти туда
Саночки с собою.

Ой, ты, русская зима,
Белая обманщица,
По тебе сойдет с ума,
По тебе наплачется.

Не страшны ни снег, ни лед,
Страх неумолимый,
Что на следующий год
В Иерусалиме.

январь 1992



* * *
Хорошо бы повстречаться,
Выйдя на проспект,
Через десять, через двадцать,
Через тридцать лет.

Пусть такой же ветер резкий
Бьёт по лицам нас,
А вокруг всё тот же Невский
И канал, и Спас.

Пусть стоит наш дом всегдашний,
Чтоб могли сказать:
Из такой страны, как наша,
Глупо уезжать!

1992




* * *
Умру я, тело положат в гроб,
А душу – в мусорный бак,
И я всё меньше надеюсь, чтоб
Случилось это не так.

Я душу свою вложила в стихи,
Всё, что могла сказать.
А детям не надо такой чепухи
И в мусор швырнут тетрадь.

Пока я жива, я детей молю:
Большая ли это награда –
Оставьте с вами душу мою,
Ей много места не надо.

И может, внучка, открыв на миг
Тетрадь, наткнувшись случайно,
Стихи прочитает, как свой дневник,
И спрячет её как тайну.

А нет, так правнучка, может быть,
Как в зеркало в строки взглянет.
Прошу вас душу мою сохранить,
Вдруг день для нее настанет.

ноябрь 1994





* * *
У соседки сын нелюдимым рос,
А как вырос выше ее,
Говорить она не могла без слёз
Про жестокость его и вранье.

Приходил он пьяным и бил он мать.
Проклинала она судьбу.
А потом его увезли воевать
И назад привезли в гробу.

Схоронить ей военкомат помог.
На могиле его портрет –
Добрый, ласковый мамин сынок,
Снятый в пять с половиной лет.

янв. 1995



* * *
Не умереть боюсь, а оказаться
На страшном, непривычном свете том,
Где тела нет. Не сесть, не почесаться
И не поправить челку надо лбом.

Как просто было всё при атеизме,
Где стройный мир, подвластный лишь уму,
Не признавал иной, загробной жизни.
И смерть казалась легче потому.

январь 1996




* * *
За много лет до нашей первой встречи
Мы, несомненно, виделись с тобой,
Но не был мною ты тогда замечен,
И я осталась слитая с толпой.

А может быть, в случайном разговоре
Нам довелось участвовать двоим,
Ведь мы в одном ходили коридоре:
Не только лишь по улицам одним.

Что будет в новой жизни – за чертою
Судьбы, за тем необратимым краем?
Вдруг мы там снова встретимся с тобою
И, как тогда, друг друга не узнаем?


сент. 1996


* * *
Как на тебя сержусь, когда ты рядом!
Не угодишь ни словом мне, ни взглядом.

И в брань перерастает диалог...
Но только ты ступаешь за порог,

Бегу к окну, и так смотрю в окно,
Как будто мы не виделись давно,

Как будто был ты долго вдалеке,
А я томилась по тебе в тоске.

И уходящий силуэт ловлю
И вслед кричу, что я тебя люблю.

сент. 1996




* * *
Когда мы не на людях, а вдвоем,
Мне кажется, что мы друг другу врём.
Болтаем мы, смеемся и острим,
А думаем не то, что говорим.
О книгах спорим мы и о кино,
А думаем всё время лишь одно:
Один вопрос и не найти ответ –
«Как же случилось, что Бориса нет».

янв. 1997




* * *
На кладбище пойду цветы сажать,
Ограду надо выкрасить, как водится…
Теперь ты мне не можешь помешать
Тебя любить и о тебе заботиться.

янв. 1997





* * *
В доме простудятся дети –
Стало мне вдруг всё равно.
В самый декабрьский ветер
Я распахнула окно.

Ты ли не знаешь дороги?
Надо ль указывать путь?
Я и хотела немного:
Только ещё раз взглянуть.

Только поверить: не поздно,
Ветра вдохнув острие,
Выкрикнуть в воздух морозный
Жаркое имя твое.

дек. 1998



* * *
Дождь и в декабре, и в январе.
Он к лицу ли северной столице!
Прежде это не могло присниться –
Новый год – и лужи на дворе.

А без снега улицы темней,
Вечер наступает слишком рано.
Будто даже снег не по карману
Обнищавшей родине моей.

янв. 1999



* * *
В газетах некролог,
Такой родной портрет.
Бессмертным не был бог,
Богов для смерти нет.

Всю жизнь он строил храм,
Как детям стоят дом.
И храм стал домом нам,
И в доме мы живём.

Храним у алтаря
Негаснущий костер,
Судьбу благодаря
За братьев и сестер.

А он всё так же строг,
Глядит на нас из тьмы.
И будет жив наш бог,
Покуда живы мы.

янв. 1999


* * *
Не Вы ли, вспомните, не Вы ли,
От возмущения устав,
Меня корили и стыдили
За поиск бога и креста.

Сверкала лужами дорога,
Я помню этот разговор.
Я в Вас поверила, как в Бога,
И не ищу других с тех пор.

Наверно, Вы тогда мне лгали
Или сейчас – я не пойму.
Последней волею призвали
Вы в церковь к гробу своему.

Обращены к иконам лица,
Мой взгляд тоскует в стороне.
Я не могу за Вас молиться,
Ведь Вы не разрешили мне.

янв. 1999



* * *
Рассудку неподвластная душа
Во сне являет странные сюжеты:
Наш Боря жив. Во сне поверить в это
Легко. Трудней проснуться, не дыша.

Он всякий раз в какой-нибудь дали,
В тюрьме, в бегах, в больнице, за границей.
И спрашивает: – Как могло случиться,
Что вы мне до сих пор не помогли?..

Но я не знаю, как его найти.
Его черты я вижу в каждом встречном –
Чужом ребёнке, мальчике беспечном
Или мужчине лет до тридцати.

янв. 1999



* * *
Не будем поучать своих детей.
Они здесь родились, а мы чужие.
Мы выросли совсем в другой России
На молоке совсем иных идей.

Своих детей не будем укорять.
Нам не понять их отношенья к жизни.
Им жить в такой, какая есть, отчизне,
Раз мы им не смогли другую дать.

Нам ли судить? Ведь им куда трудней,
Чем было нам, под знаменем идущим.
Но нет знамен, есть только хлеб насущный.
Чему же нам учить своих детей?

Не будем осуждать своих детей,
Зато они осудят нас жестоко
И сами станут взрослыми до срока,
И нас простят. А впрочем, им видней.

янв. 1999



* * *
С сочувствием смотрела на детей я.
Ошибок им немало предстоит,
Когда душа, собою не владея,
Безумства и нелепости творит.

Поток любви, рассудку неподвластный,
Их понесёт неведомо куда.
А мой-то возраст мудрости прекрасный
Меня хранит отныне навсегда.

Но оказалось, точки нет последней –
Я снова то в полете, то в бреду.
Мне объясняет сын двадцатилетний,
Что я себя неправильно веду.

февр. 1999


* * *
Не надо столько поливать цветы!
Смотри, земля в горшках уж мхом покрылась.
Растенья гибнут, но не видишь ты,
И воду льешь, как проявляешь милость.

Не поливай, подсохнуть дай земле.
Горшок цветочный это, а не грядка.
Не трогай авторучку на столе,
Не наводи, пожалуйста, порядка.

февр. 1999


* * *
Как проявляются таланты
В твореньях, присланных извне!
С издевкой пишут эмигранты
О приютившей их стране.

Они такой не знали славы,
Покуда жили с нами тут.
«Земли чужой язык и нравы»
На осмеянье нам несут.

Кто здесь оплакал неприлично
Себя, зажатого страной,
Другую – но уже привычно,
Со знаньем дела – бьёт ногой.

февр. 1999


* * *
Человеку очень нужен Бог,
И без Бога человек не может.
Потому и жив старинный слог,
Звательный падеж: о, Боже, Боже!

Но оно не каждому дано –
Выпростав себя из жизни тесной,
Ощутить, что ты – почти одно
С тем, что мы зовем Отцом Небесным.

А иным, чьи души послабей,
Не доступны ни Сион, ни Мекка;
Суждено им бога средь людей
Находить в таком же человеке.

И труднее прочих девяти
Заповедей, что в основе мира,
Первую бывает соблюсти:
«Да не сотвори себе кумира».

апр. 1999



* * *
Я жила в счастливой стране.
Ах, какая была страна!
Она заботилась обо мне,
И я ей была верна.

Она открывала мне все края,
На все вопросы – ответ.
Казалось: путь выбирала я,
На самом-то деле нет.

Теперь у нас другая страна.
Не дай бог страны такой!
И дочь моя никому не нужна
Кроме меня одной.

Вокруг нее темнота и муть,
И гаснет последний свет.
Она сама выбирает путь,
А выбора-то и нет.

апр. 1999



* * *
Как сумку, перетряхиваю душу:
Ключи от дома, пропуск на работу,
Платки, мешки, квитанции и деньги,
Извечные проблемы и заботы.
А где же?.. Было… Точно помню, было.
Оно светилось, грело и звучало
Мелодией, которая исчезла.
Душа моя дырявая, наверно.
И это чудо в дырку провалилось,
А прочее осталось всё на месте:
Катушка ниток, список телефонов
И всех необходимых дел ненужность.

апр. 1999


* * *
Ты шёл ко мне через поле цветов,
Но мне цветка не принес.
Теперь не надо красивых слов,
Я их не приму всерьез.

Пойду одна, чтоб цветов нарвать
У тропы, по которой шёл ты.
А тебе не надо об этом знать.
Там не твои цветы.

май 1999



* * *
Поэт родился двести лет назад.
Не много ли об этом говорят?
Поэт родился. Праздничная дата –
Единственное, чем страна богата.
Ни денег нет, ни хлеба, ни идей,
И нечему теперь учить детей.
Но Пушкин есть. Его живое слово
Всё так же вечно и всё так же ново.
И мы ещё не потеряли честь,
Покуда у России Пушкин есть.
И мы невзгоды все свои осилим,
Покуда будет Пушкин у России.

6 июня 1999


* * *
Последний день на даче.
Полосатые шары крыжовника –
зелёные, жёлтые, красные
снимаю, как игрушки
с новогодней ёлки.
Кончился праздник.

июль 1999


* * *
Господи, дай мне это,
Сделай, как я хочу.
Молитва – Богу советы,
Лучше я помолчу.

В просьбе моей кипучей
Гордыня лежит на дне,
А что для меня лучше
Богу видней, чем мне.

Я вижу только сегодня,
А не глубину веков.
Да будет воля господня,
И больше не надо слов.

июль 1999


* * *
Когда в земле иссякла благодать
И высохла вода на дне колодца,
Народу стало нужно отыскать
Виновного в несчастьях инородца.

Я здесь. И ощущение вины
Впиталось в кровь за несколько столетий.
Но я хочу спасения страны
Не меньше, чем её родные дети.

Уеду я, уеду навсегда
Из мест родных – в края совсем чужие.
Могу ли я остаться здесь, когда
Во мне причина бед твоих, Россия!

С тобой в разлуке жить, как умирать.
Я знаю – не снести мне этой доли.
Но надо жизнь за Родину отдать –
Ты этому сама учила в школе.

июль 1999


* * *
Как мы с Ирой делали салаты,
Нарезали дольки ветчины –
Жизнь казалась сытой и богатой,
Если посмотреть со стороны.

Я почти не говорила с нею,
Думая всё время об одном:
Это свадьбой быть могло твоею,
Мы ж гостей на похороны ждем.

Как мы с Ирой делали салаты
Накануне траурного дня!
Обе, может, в чем-то виноваты,
Но ни в чем друг друга не виня.

янв.1999



* * *
Чужда мне эта тема
Таинственных мостов.
А на платформе «Схема
Движенья поездов»

С билетной кассой рядом
Висит, сбивая с ног.
И я целую взглядом
Несбыточный кружок.

Беру билет тоскливо
Опять туда, где ждут.
На запад вдоль залива
Назначен мне маршрут.

И то же будет завтра,
Забот привычный круг
Везёт меня на запад,
А я хочу на юг.

Хотим чего-то все мы,
Но не любой готов
Сорвать со стенки «Схему
Движенья поездов».


февр.2000


* * *
Я встретила горячую звезду
И поняла, что свет звезды холодной,
Сверкая над моей душой голодной,
Дарил не утоленье, а узду.

Теперь, когда грохочут поезда,
Смотреть им вслед уж больше я не буду.
И пусть не шлёт хрустальную остуду
Далекая холодная звезда.

Горячая звезда, с тобою впредь
Нужна уже совсем другая смелость.
Уж если я в лучах холодных грелась,
То как бы мне в горячих не сгореть.

9 марта 2000


* * *
– Ты поедешь, поедешь, конечно, –
Улыбался мой муж, говоря, –
Только было бы крайне беспечно
Простужаться в ветрах февраля.

Лучше в марте, на первой неделе,
Сам пойду я тебя провожать.
А ещё лучше ехать в апреле,
А уж в мае – совсем благодать.

Но дождливость весны принимая
Во вниманье и сумму забот,
Я б сказал, что не стоит и в мае,
Подождем, пока лето придёт.

Подождём… – Буду ждать я три года
Наступленья погожего дня.
Никогда не случится погода,
При которой отпустишь меня.

апр.2000


* * *
После смерти – в небесной обители
Души праведных ждет благодать,
А меня мои встретят родители
И начнут меня снова ругать.

Скажут, что умерла не как надо я,
Так же глупо, как жизнь прожила,
Для других были дети наградою,
Им со мной – лишь морока была.

Будут долго кричать негодующе…
Потемнеют в раю облака…
Лучше я на земле поживу еще,
А они подобреют пока.

апр.2000


Муж сказал мне

Скучно в роли любимой жены,
Надоела углов запыленность?
Твоим чувствам, я знаю, нужны
Расстоянье и неразделенность.

Я тебя не держу взаперти,
Никого не удержишь запретом.
Если хочешь, о нём ты грусти,
Только пусть он не знает об этом.

Это тайна твоя и моя,
А ему ты не скажешь ни слова.
Опиши всё в стихах, не тая, –
Нет тебе оправданья иного.

апр.2000


* * *
Мне кажется, что не было войны,
Конец которой в сорок пятом в мае.
Два красных стяга было у страны –
Один упал, собой второй срывая.

Мне кажется, что не было такой.
Война такая быть должна последней
И незабытой. Но под пули в строй
Опять ведут солдат двадцатилетних.

Мне кажется, что не было побед
Над свастикой. Она в почёте снова.
За недобитым Гитлером вослед
Шагает русских строй бритоголовый.

Мне кажется, что не было войны,
У ветеранов – липовые справки,
Чтобы у нищей выклянчить страны
Хоть к пенсии какие-то добавки.

Мне кажется, что не было войны.
Или война не кончилась доселе,
А мы живем, не чувствуя вины
За это неуместное веселье.

9 мая 2000



* * *
Верна я мужу в мыслях и в постели,
И о любви твержу ему опять.
Но он, романтик, бредит о дуэли
С соперником. А где его мне взять?

Не молоды уж мы по всем приметам,
Но юными затеями полны,
И с газовым он ходит пистолетом,
Во всех ища любовника жены.

Уже на пиджаке порвал подкладку,
Таская несуразный пистолет.
Нужна дуэль, хотя бы для порядку,
Такая, как в стихах воспел поэт.

В плену своей возвышенной натуры,
Нелепыми мечтаньями томим,
Он подбирает сам кандидатуры –
Мне для любви и для дуэли с ним.

И всех знакомых рассмотрев сурово,
Нашёл он то, чего в помине нет.
Одно случайно сказанное слово
Вплелось в его задуманный сюжет.

Соперник есть. И он заплатит кровью.
А может, оба упадут на снег.
Михеев написал в письме: «С любовью».
Какой неосторожный человек!

2000


* * *
Лишь тронулась в путь электричка,
Меняя за окнами вид,
Беру авторучку привычно,
А муза с усмешкой глядит.

О музе не думая гордо
(А вдруг не поможет опять!),
Достану газету с кроссвордом,
Открою и буду решать.

окт. 2000



5762 год

Вспомню и будто внове,
Будто слышу впервой:
Кроме еврейской крови
Нет у меня иной.

Я вспоминаю редко,
Голос крови молчит.
Нет ничего от предков,
Кроме могильных плит.

И родины нету кроме…
Листья с берез летят…
Вырван язык у крови
Два поколенья назад.

Найти уже не сумею
Меня потерявший народ.
В газете прочла, что евреи
Празднуют Новый год.

окт. 2001

* * *
А старость проявляется не в том,
Что без очков читаю я с трудом,
Не в том, что я седею и хромаю,
А в том, что молодых не понимаю.
Всё то, что дорогим казалось нам,
Они стремятся выбросить, как хлам.
И то хочу сберечь, и это жалко,
Но помогаю им нести на свалку.
Относим дружно и идём домой.
Остаться бы на свалке мне самой.

окт. 2002


* * *
Друг к другу жмутся старики
В людском клокочущем потоке.
От них уже недалеки
Последнего прощанья сроки.

Всё меньше места для друзей
В их сокращающемся мире
И всё милей вдвоём в своей
Забитой барахлом квартире.

Средь книг, которых не прочли,
И не прочтет уже никто их,
Средь фотокарточек в пыли
И старых пятен на обоях.

нояб. 2002


* * *
Не виню я страну, не ругаю,
Нет другой, это наша страна.
Понимаешь, я здесь не родная,
Не родством, а любовью сильна.

Мне иная судьба не по силам,
И сливаются в этой любви
Непролазные грязи России
И промокшие ноги мои…

нояб. 2002


Сыну

Уехал бы за тридевять земель,
Я бы ждала письма или звонка
Я б ждать тогда могла, что ты вернешься,
В наш дом, который и твоим был домом.

Но ты живёшь на улице соседней,
А я тебя не вижу и не слышу.
Я не могу желать тебе вернуться –
Прошу судьбу: пусть дом твой будет крепок…
Но в нашем доме пусто без тебя.

ноябрь 2002



* * *
Не думай, что живу я бурно
И впечатленьями полна.
Я в самом центре Петербурга
Сижу в подвале без окна.

И что мне Невского красоты,
Его презрительная спесь,
Когда я тридцать лет с работы
И на работу – только здесь

Иду, бегу, храня минуты,
Они помешкать не дают.
Здесь два проектных института
И пять котельных тоже тут.

Призывы турагентств я вижу,
Но знай: никто из их реклам
Так не мечтает о Париже,
Как я хочу в деревню к вам.

Что мне роскошные отели,
Ведь я хочу сильней всего
Увидеть сказочные ели
Из окон дома твоего.

А здесь средь битой штукатурки
На темя давят этажи.
Я в самом центре Петербурга,
Но он не мне принадлежит.

янв.2003



* * *
Я никогда не была мамой собаки и кошки,
и обижалась, когда меня называли так
в ветеринарной поликлинике,
но сегодня вдруг почувствовала себя
мамой рыбок в аквариуме.
Потому что в то время,
когда у нас были собака и кошка,
я была мамой своих детей.
А теперь я детям не нужна.
Любая моя помощь,
кроме денежной, разумеется,
любое моё участие
им в тягость.
А рыбкам надо менять воду,
сыпать корм, обрезать растения.
Спасибо им за это…

апрель 2004


* * *
Сын мой «мама» говорит не мне,
Так он обращается к жене.
У него счастливая семья,
Он забыл, что мама – это я.

сент. 2004



* * *
Учу иврит – затем, чтобы забыть,
Учебник и тетрадь забросив резко.
Мне не с кем на иврите говорить
И даже переписываться не с кем.

Его не знали ни отец, ни дед,
И бабки без него прекрасно жили.
В моей судьбе того пробела нет,
Который мне восполнить предложили.

Зачем же я иврит учу сейчас? –
Вопрос меня навязчиво тревожит.
Похож иврит мой на стеклянный глаз –
Красив, но видеть никогда не сможет.

Учебника конец невдалеке,
Зачем не знаю, но его осилю…
Затем, чтоб и на этом языке
Сказать о том, как я люблю Россию.

ноябрь 2004




* * *
Нет в сентябре цветов
ни на полях, ни в лесу.
Нет ни весенних подснежников,
ни летних ромашек.
Только у прилежных садоводов
цветут осенние астры и гладиолусы.
Весна и лето не скупились на подарки,
а осенью у нас есть только то,
что сами заработали.

сент. 2006

* * *
Сколько сайтов и блогов на русском
Об Израиле встретишь в сети!
Тем, кто пишет туда, – не нагрузка,
А возможность хоть что-то спасти.

Кто из ада, кто в поисках рая,
От России теперь вдалеке,
А душа, коль осталась живая,
На родном говорит языке.

Русской речи всемирное братство
Существует вне правил и схем.
Трудно с родиной было расстаться,
С языком – невозможно совсем.

сент. 2008





В альбом В.Монахову

Когда уж есть компьютеры у многих,
Поэзия пошла иным путем:
Давно минувший жанр «Стихи в альбом»
Теперь сменяет «Комментарий в блоге».

нояб. 2008

* * *
Не завидую тем, чьи богатства – горой,
А завидую только себе – молодой.
Не за то, что тогда были ноги легки,
А за то, что тогда я писала стихи.

нояб. 2008


* * *
Мои друзья из виртуала,
Чего вам в жизни не хватало,
Что вы пришли в мир без границ,
Где аватары вместо лиц?
Где каждый ждёт хвалу и лесть
И хочет быть не тем, что есть,
Фотографирует цветы,
Но прячет беды и мечты.

Мои друзья из виртуала,
Я и сама часов немало
От близких отводила взор
И уплывала в монитор,
Где, прыгая из блога в блог,
Пыталась вынести итог,
Но не смогла найти ответ,
Которого в реале нет…

дек.2008


* * *
Ёлка в доме – что в ней толку?
Кто б её увидеть смог!
Я найду рисунок ёлки
И скопирую в свой блог.

Печь пирог – к чему забота?
Съели – вот его и нет.
Поищу для блога фото:
Торт, салат и винегрет.

Виртуальные подарки
Всем отправлю без хлопот.
Вот и будет праздник яркий –
Настоящий Новый год!

дек. 2008


* * *
«Вас удалили из списка друзей».
Весть мне пришла со страницы твоей.
Я понимаю, что это игра.
Но не привыкнуть, хоть знаю: пора.

«Вас удалили из списка друзей»…
Надо на это смотреть веселей.
Может быть, это компьютера глюк?
Может быть, ты – только «френд», а не друг?

Может быть, ты удалила весь блог?
Каждой затее назначен свой срок.
Только что делать с обидой моей –
«Вас удалили из списка друзей»?

окт. 2009