Жизнь это любовь. Сон

На автобус, подвозивший студентов к главному корпусу университета, он смотрел остекленевшим взглядом. Сегодня он не сядет в него. Не пойдёт на первую лекцию по истории, пускай бы она была самой главной лекцией всего курса. Переживания, которые заполнили его сознание, затмили собой всё, реальное и нереальное. Задумчивый вид Але скрывал за собой, как за вывеской, целую мириаду его чувств. И никто не знал в этот миг, во что разогнётся сжатая внутри его существа пружина -- некий концентрированный комок душевных переживаний. Але подождал пока закроются двери автобуса, стихнут за ними разговоры, похожие на отдалённые звуки оркестра, в котором каждый музыкант настраивает свой инструмент отдельно от других. Едва сдерживая слёзы и в то же время с какой-то непонятной решимостью, он пошёл в город, застланый туманом. Этот город был ему незнаком. Але приехал сюда недавно учиться в университете. Старинный город привлекал его воображение даже больше, чем сама учёба.

Любовь моя, думал он, ступая по выложенной камнями мостовой, как же мне объяснить моему сердцу, отчего мы расстались, как побороть это бессилие, это мучительное желание постоянно быть рядом с тобою, как прежде. Перед глазами его вставали -- словно выходили из туманного алькова -- образы былого счастья и моменты бессильной безнадежной тоски, блики сегодняшних надежд и видения грядущих перемен -- возвращения тепла и света в его жизнь. Но сейчас, сейчас душа терзалась настолько, что эти образы в том самом тумане мгновенно растворялись, оставалась лишь скорбь, стремление отдохнуть от всего этого, забыться. "Пускай просто стало бы легче, я так устал," -- думал Але. Даже если он сам распалял свою боль, сам бессознательно не давал ей уйти, всё, что он отчётливо чувствовал в этот момент, были бессилие и горькая безысходность.

Подсознательно ли, а, может, совершенно безотчётно он шёл к единственному человеку в городе, с которым был знаком, не считая шапочного пока знакомства с другими студентами, такими же как он сам. Але шёл к человеку, который мог дать ему облегчение. Он постучал в высокую дверь серого каменного дома и услышал, как изнутри приглушённым эхом отозвался ему навстречу этот стук. Дверь открылась. На пороге стояла немолодая женщина, ничуть не удивившаяся его приходу. "Я знала, что ты придёшь," -- сказала она. Её длинные чуть седые волосы ниспадали ей на плечи. Одета она была, несмотря на ранний час, будто давно уже ожидала посетителей. Нужно признаться, что никогда Але не видел её с заспанными глазами, только вставшей с постели, в наспех накинутом домашнем халате... "Пойдём," -- проговорила она прервав его мысли, и помолчав продолжила спокойным голосом, указывая на высокий неудобный свиду стул посреди комнаты, -- "садись сюда." Он посмотрел ей в глаза, полные понимания и в то же время взирающие на него безо всякого ненужного сострадания, осуждения или излишнего любопытства. Что это были за глаза! Ясные и нежные, как лазурное мелководье у маленького атолла тропических широт. Глубокие и пронзительные, как бездонная Марианская впадина.

Женщина включила тихую задумчивую музыку, которая полилась подобно каплям, непонятно откуда берущимся и томно стекающим на сухую землю по огромным пятнистым листьям тропических растений. Она дотронулась до головы Але, и тот почувствовал, как тело окутывает долгожданное чувство покоя, вытесняя страдания, воспоминания, неотступные мысли, грусть, печаль, тоску. Сознание постепенно опустело, но не пустота чувствовалась его существом, а очищение. Он знал, что как только возвратится в реальность, всё нахлынет снова, будет опять очень непросто. Но так же Але знал, что ему станет легче на каком-то ином уровне, что остекленевшая было душа, хоть и будет страдать, не будет больше немой и недвижимой от боли.

Але не мог знать, сколько просидел он так, с закрытыми глазами, когда услышал издалека знакомый голос: "Открывай глаза, Але, пойдём на улицу." Он открыл глаза и невольно прижмурился, оглядывая огромную комнату с каменным полом. Деревянный потолок обрамлял красный портик, у стен стояли массивные шкафы со стеклянными дверцами, полные книг в толстых переплётах. Через небольшие многочисленные окна струился дневной свет, лучи его встречались друг с другом на разном расстоянии от пола. Куда-то наверх вела довольно широкая деревянная лестница с лакированными ступенями. Перила её отливали всё тем же светом дня, врывавшимся в залу сквозь оконные стёкла. Кое-где на подоконниках стояли горшки с комнатными растениями. На полу стояли вазы и небольшие не особо затейливые скульптуры. Вообще казалось, что всё было продумано, расставлено не случайно, несло собою какое-то послание, выполняло какую-то определённую миссию в этом доме.

Они поговорили немного. Женщина стала разговорчивой, немного даже легкомысленной. Она объясняла Але, как нельзя давать волю отчаянию, говорила справедливые логичные вещи о судьбе, о том, что случится то, чему суждено случиться, не больше и не меньше. О том, что человеку дано пережить лишь то, что он способен выдержать. Она мягко корила его, и Але соглашался, говорил в ответ вещи не менее мудрые, выстраданные, глубоко продуманные, но в то же время чувствовал, что приказывать сердцу так же бесполезно, как давить на него логикой.

Они вышли на улицу и сели в трамвай. Але погрузился в свои мысли, женщина не мешала ему, хотя и ненавязчиво наблюдала за ним, взиравшим в окно трамвая, вглубь своей души. Трамвай остановился у старинного дома, всё пространство вокруг которого было, как ковром, устлано прелестными белыми цветами, необычайной красоты и нежности. Сквозь небольшие цветы пробивались листики яркой свежей зелени. "Посмотри," -- кивнула женщина, сказав название цветов. Але вспомнил, что утром по пути к ней он уже проходил мимо этого дома и уже видел эти цветы. Он снова задумался. Казалось, что вывести его из этого состояния может только землетрясение или удар молнии непосредственно в трамвай. Или просто гулкий неожиданный трамвайный звонок, когда меньше всего его ждёшь.

Але вышел на улицу -- и очнулся. Он был один, если не считать снующих мимо прохожих. Куда делась женщина с седыми волосами, он не понял, но рядом с ним её не было. Улица была ему абсолютно незнакома. Он немного растерялся и пошёл вперёд наугад. Неожиданно подняв глаза, он увидел, что из антикварного магазина через дорогу кто-то подзывает его к себе жестами. Где-то он уже видел жестикулирующую ему старую женщину, только, пожалуй, не в этой жизни. "Заходите, молодой человек" -- сказала она ему, указав на стоящий в глубине магазина сервированный на двоих чайный столик. Рядом было окно, драпированное бархатными тёмно-красными занавесями, отчего свет проникавший сквозь щели и отражавшийся на инкрустированном столике казался совершенно нереальным, волшебным. Але покорно сел. Женщина молча смотрела на него своими прозрачными сухими глазами, но рядом не садилась. Её заботливый взгляд, её морщины были каким-то олицетворением Надежды, воплощением этого понятия в человеческом обличье. По крайней мере такая смутная мысль проскользнула у него в мозгу. Он был очень одинок, и иногда, идя по улице, ловил себя на том, что тайком заглядывает людям в лица, пытаясь в их глазах найти для себя какую-то... надежду. Но обычно лица их ничего собою не олицетворяли.

Женщина протягивала ему листок бумаги. Але взял листок из её тёплых рук, молча поблагодарив её кивком. Он долго читал короткую фразу, написанную там от руки, но ничего не мог понять. В послании был указан какой-то адрес, но всё остальное не имело абсолютно никакого смысла. Как будто -- отрывок разговора, к нему абсолютно не относящегося или попросту давно забытого. Он вопросительно взглянул на женщину, она смотрела него, не моргая и не подавая никаких дополнительных знаков. Але вдруг понял, что это послание предназначается именно ему, пусть даже сейчас он не способен ничего понять. Это чувство было так естественно, что у Але не возникло никаких вопросов по поводу того, кто эта пожилая женщина, давно ли она дожидается его, кто написал послание, кто его оставил, как оно сюда попало.

...Прошёл месяц. По адресу, указанному в таинственном послании, никто не являлся.

...Прошёл год. Каждый месяц, а то и неделю, юноша наведывался к старому заброшенному дому. Это стало для него неким ритуалом. Он ходил вокруг дома, осторожно дотрагивался до изъеденных временем досок, заглядывал в глазницы его ветхих скрипящих окон, теребил большой ржавый замок на входной двери. Дом утопал в зелени -- в том, что некогда было садом, а ныне представляло собою заросший высокой травой и сорняками пустырь. Однажды в выходной летний день, проснувшись по обыкновению поздно, Але долго лежал в постели, пытаясь вспомнить свой сон. "Жизнь -- это любовь," -- как заклинание стучало в мозгу. Нет, не любовь к одному какому-то человеку. Или даже ко всему человечеству. Жизнь -- это любовь. Любовь -- как образ жизни... Але улыбнулся своим мыслям. Надо бы разобраться... Только не сейчас... Он вспомнил, что уже около месяца не был у места своего молчаливого паломничества, старого ветхого дома по адресу, который... он уже и не помнил наверное, как обрёл. День стоял ясный и солнечный. Пронзительное голубое небо симфонией разливалось где-то высоко над головой. А вот и сам оркестр: складки ослепительно белых облаков, разобранных на отдельные нити и волокна -- поразительный орнамент, паутина дуг, созданная ваятелем-ветром... Але не заметил, как оказался у Дома -- ноги сами принесли его туда. Он долго стоял, всматриваясь в знакомый пейзаж: та же буйная зелень, только теперь, вместо покосившегося местами сломанного забора, огороженная металлической сеткой, та же таинственность запустения, витающая над травами... "Жизнь -- это любовь," -- продолжало стучать в висках... Старого дома нигде не было. И, как ни странно, не было даже силуэта его -- там, где хранятся у нас силуэты и призраки их... Высокая трава как ни в чём ни бывало застилала широкое пространство за проволокой -- и попасть туда не было никакой возможности. И, пожалуй, необходимости...